- Мену, дай-ка сюда пояс от моего халата.
Я положил пояс к себе на колени, свернул вчетверо носовой платок,
смочил его водкой и осторожно приложил к ране, которая по-прежнему сильно
кровоточила; попросив Мену придержать платок, я прижал его сверху поясом и
завязал узлом на лбу у Пейсу. Мену безмолвно выполняла все мои просьбы, не
спуская при этом глаз со своего сыночка, который мог бы запросто
"застудиться", пробежав нагишом по такому холоду.
- Не знаю, - вдруг произнес Пейсу.
- Не знаешь, как все случилось?
- Да.
Он снова закрыл глаза, и я снова начал хлопать его по щекам.
- Погляди-ка, Эмманюэль! - вдруг крикнул Колен.
Он стоял у самого плуга спиною к нам и, повернув голову, через плечо
смотрел на меня в упор, его лицо исказилось от волнения.
Поднявшись, я бросился к нему.
- Взгляни-ка, - сказал он чуть слышно. - Когда мы в первый раз
запрягали Амаранту, то обнаружили, что у нас не хватает ремня с пряжкой,
сдерживающего оглобли. Мы заменили его нейлоновым шнурком, прикрепив его к
оглобле целой серией хитроумных узлов и петель. Этот шнурок был перерезан.
- Это сделал человек, - проговорил Колен.
Он был бледен, и губы у него пересохли. Он добавил:
- Ножом.
- Я поднес шнурок ближе к глазам, разрез был совсем свежий, кончики
ничуть не разлохматились. Я молча кивнул головой. Говорить я не мог.
- Человек, который распряг Амаранту, - продолжал Колен, - стал
отстегивать пряжки на подпруге. Левую пряжку он отстегнул запросто, а вот
когда дошел до наших узлов с правой стороны, начал нервничать и вытащил
нож.
- А еще до этого, - сказал я, и голос мой дрогнул, - он ударил Пейсу
по затылку.
Я заметил, что Мену, Мейсонье и Момо подошли к нам. Они не спускали с
меня глаз. Тома тоже смотрел на меня, стоя одним коленом на земле, к
другому, согнутому, он прислонил, приподняв, голову Пейсу.
- Ну и дела, ну и дела, - проговорила Мену, с ужасом озираясь вокруг,
и, схватив Момо за руку, притянула его поближе к себе.
Все молчали. В меня тоже вползал страх, не лишенный, однако,
некоторого оттенка иронии. Одному богу известно, с каким жаром, с какой
надеждой каждый из нас в минуты отчаяния молил господа, чтобы на Земле
оказались еще и другие люди. И вот теперь мы могли быть в этом уверены:
люди есть.
Глава VII
Я схватил карабин (подарок дяди в день моего пятнадцатилетия),
Тома-двуствольное охотничье ружье. Было решено, что Мейсонье, Колен, Мену
и Момо укроются в замке, в их распоряжении оставалась одна-единственная
двустволка. Что и говорить, незавидное вооружение, но зато они были под
защитой самого Мальвиля, с его крепостными стенами, водяными рвами и
галереями с навесными бойницами.
Дойдя до того места, где дорога из Мальвиля, делая поворот в виде
петли, переходила в тропу, ведущую в долину Рюны, я бросил долгий взгляд
на замок. От меня не ускользнуло, что Тома тоже смотрит на него.
Обмениваться своими переживаниями у нас не было необходимости. С каждым
шагом мы чувствовали себя все более беззащитными и уязвимыми. Мальвиль был
нашей цитаделью, нашим укрепленным гнездом. Пока он сумел уберечь нас ото
всех бед, включая и ту, что принесло величайшее научное открытие нашего
времени. Жутко было покидать его, жутко пускаться в этот долгий путь,
шагая друг за другом. Над головой только серое небо, вокруг серая земля с
обуглившимися остатками деревьев, ввергнутая в оцепенелое молчание смерти,
А единственные живые существа в этой пустыне подкарауливали нас в засаде,
чтобы убить.
И в этом я ничуть не сомневался, ведь похитившие лошадь великолепно
понимали, что следы ее не могут исчезнуть на выжженной, покрытой пылью
земле, они предвидели погоню и затаились в засаде в какой-то неведомой
точке пустынного горизонта. Но выбора у нас не было. Мы не могли
допустить, чтобы безнаказанно нападали на наших людей и угоняли наших
животных. Если мы не желаем показаться слабыми, мы должны действовать их
же методами. С той минуты, когда я заметил, что Пейсу недвижимо лежит на
пашне у Рюны, и до того мгновения, когда мы покинули Мальвиль, прошло не
более получаса. Похитителям явно мешало продвигаться вперед сопротивление
Амаранты. Я угадывал места, где лошадь начинала артачиться, топталась на
месте, выписывала круги. Эта смирная лошадь была так привязана ко всем
нам, к Мальвилю, к Красотке, обитающей в соседнем стойле, на которую она
сколько угодно могла глядеть через решетчатое окошечко, прорезанное в
смежной стене. К тому же это была совсем молоденькая кобыла, и ее пугало
буквально все: любая лужица, шланг для поливки, камень, попавший ей под
копыта, обрывок газеты, подхваченный ветром. Отпечатки ног рядом со
следами копыт свидетельствовали о том, что конокрад не отважился сесть на
неоседланную лошадь. А это значило, что всадник он был никакой. Поистине
чудом было то, что, как ни упиралась Амаранта, она все-таки следовала за
похитителем.
Долина Рюны, шириной метров в сто, тянулась между двумя рядами
холмов, прежде покрытых лесом, ее пересекали два рукава реки, текущей с
севера на юг, а у подножия холма, замыкающего долину с востока, шла колея
проселочной дороги. Вор не пошел по этому пути, там бы он был как на
ладони, он предпочел более извилистую дорогу, петляющую у подножия
западных холмов, где заметить его было куда труднее. В общем, я надеялся,
что нам не грозит опасность, пока он не доберется до своего логовища. Он и
его сообщники нападут на нас не прежде, чем спрячут Амаранту в надежном
месте, в какой-нибудь конюшне или в загоне.
Однако я по-прежнему держался начеку и, сняв ружье с плеча, нес его в
руке: вглядываясь в следы на земле, я старался в то же время не выпускать
из поля зрения и долину. Мы не обмолвились с Тома ни словом. Однако
внутреннее напряжение было слишком велико, и, несмотря на прохладный день,
я обливался потом, особенно почему-то потели ладони; Тома, по крайней мере
внешне, держался так же спокойно, как и я, но, когда он, чтобы
передохнуть, снял ружье и, положив его на плечо, понес, придерживая за
ствол, я заметил влажное пятно в том месте, где проходил ремень.
Мы шли уже полтора часа, когда след Амаранты, внезапно оборвавшись в
долине, свернул под прямым углом и пошел теперь между холмом и утесом. По
географическому положению это место удивительно напоминало Мальвиль: такая
же отвесная скала прикрывала его с севера, но у подножия скалы вровень с
низкими берегами неслась быстротечная полноводная речка, которая уже давно
пересохла у нас в Мальвиле. Было очевидно, что никто не приложил руки,
чтобы расширить ее русло, и речушка, выплескиваясь из берегов, полностью
затопила небольшую долину (метров сорок шириной), лежащую между скалой и
холмом, превратив ее в тряское болото. Мне вспомнилось, что по этой
причине дядя запрещал пасти здесь своих лошадей из "Семи Буков". И мы,
ребята, еще во времена Братства предпочитали обходить стороной эту топь,
откуда вряд ли выбрался бы и трактор.
Но тем не менее я знал, что за люди жили в пещере, уходящей в глубь
скалы и заложенной толстенной кирпичной стеной с пробитыми в ней окнами.
Они слыли у нас нелюдимами, отпетыми негодяями, их подозревали во всех
смертных грехах, а главным образом в браконьерстве на землях соседей. Мсье
Ле Кутелье за их пещерное существование прозвал этих людей "троглодитами".
Нас, мальчишек, это прозвище приводило в полнейший восторг. Но для
Мальжака они просто были "пришлыми" и в силу какого-то недоразумения -
глава семьи был родом с севера - считались "цыганами". Недоверие к ним
вызывало и то обстоятельство, что они никогда не появлялись в Мальжаке:
продукты они покупали в Сен-Совере. Но еще более подозрительными и
опасными "троглодиты" казались оттого, что толком о них никто ничего не
знал. Не знали даже, насколько многочисленно их племя. Ходили слухи, что
отец семейства - дядя мне говорил, что всем своим обличьем и походкой он
смахивает на кроманьонца, - дважды "хватанул тюряги". В первый раз за
нанесение кому-то увечья и ран, второй - за изнасилование собственной
дочери. Эта самая дочка была единственным членом семьи, о котором мне хоть
что-то было известно. Я знал, что ее зовут Кати и она живет в служанках у
мэра Ла-Рока. Как говорили, это была красивая девчонка с на редкость
бесстыдными глазами, и ее поведение всегда вызывало множество сплетен.
Даже то обстоятельство, что она подверглась насилию, ни в коей мере не
отвратило ее от мужчин.
Ферма "троглодитов" носила имя, интриговавшее нас в детстве: она
звалась "Пруды". Интриговало это нас потому, что, естественно, никаких
прудов там не было, не было там ничего, кроме топи, зажатой между скалой и
крутобоким холмом. Ни электричества, ни настоящей дороги. Узкая сырая
нора, куда никто из местных жителей никогда не заглядывал, даже почтальон;
он оставлял почту, точнее сказать, одноединственное письмо в месяц, в
Кюсаке - чудесной ферме, лежащей на склоне холма. От почтальона Будено мы
и узнали, что фамилия пришлых-Варвурды. По общему мнению, такую фамилию
могли носить только нехристи. Будено также утверждал, что хотя отец и
чистый дикарь, но человек далеко не бедный. У него был и скот, и тучные
земли на откосе холма.
Я догнал Тома, схватил его за руку, остановил и, наклонившись,
прошептал ему прямо в ухо:
- Здесь. Теперь я пойду первым.
Он огляделся, бросил взгляд на часы и так же тихо ответил:
- Мои четверть часа еще не истекли.
- Не дури! Я знаю эти места. - И я добавил: - Пойдешь за мной метрах
в десяти.
Я обогнал его, прошел несколько шагов, потом, не отнимая руки от
бедра, повернул к нему ладонь, знаком приказывая остановиться, и
остановился сам. Затем вынул из футляра бинокль, поднес его к глазам и
оглядел местность. Заболоченная луговина, лежащая между холмом и скалой,
узкой полоскою плавно поднималась вверх, кое-где ее перерезали стены из
песчаника. Голый и почерневший холм мало чем отличался от тех, что мы
встречали раньше. Но луг, стиснутый между двумя скалами и надежно
защищенный с севера, пострадал во время взрыва, так сказать, несколько
меньше. Правда, растительность выгорела, но не обуглилась, и почва -
вероятно, оттого, что ее задолго до Дня происшествия насквозь пропитала
влага, - не казалась такой серой и пропыленной, как повсюду. Кое-где даже
виднелись желтоватые пучки, видимо ранее бывшие травой, и два-три хоть и
почерневших и искореженных, но не поваленных взрывом дерева. Я спрятал
бинокль и осторожно пошел вперед. Но меня снова ждала неожиданность. Почва
под ногой оказалась сухой и твердой. Должно быть, в день катастрофы вода
под действием небывалой температуры вырвалась из земли, как струя пара из
чайника. А так как с того дня не выпало ни единого дождя, болото
пересохло.
Голова у меня была ясная, мозг с предельной четкостью отмечал
мельчайшие детали, но зато какие штучки выкидывало со мной тело: мои руки
отчаянно потели, сердце как бешеное колотилось в груди, в висках стучало
и, убирая в футляр бинокль, я заметил, что у меня к тому же дрожат пальцы,
а это, если придется стрелять, меткой стрельбы, естественно, не
предвещало. Я заставил себя дышать глубже и ровнее, приноравливая дыхание
к ритму шагов, не спуская при этом глаз с долины и в то же время
вглядываясь в следы Амаранты. А в воздухе - ни дуновения ветерка, нигде
никакого, даже отдаленного звука. Только в десяти метрах от меня невысокая
стена из песчаника.
Все произошло молниеносно. Вдруг я заметил кучу конского навоза, как
