желую корзину, Скарлетт мысленно взяла в руки и свою судьбу: решение бы-
ло принято.
Пути обратного нет, и она пойдет вперед.
Минет, быть может, лет пятнадцать, а женщины Юга с застывшей навеки
горечью в глазах все еще будут оглядываться назад, воскрешая в памяти
канувшие в небытие времена, канувших в небытие мужчин, поднимая со дна
души бесплодно-жгучие воспоминания, дабы с гордостью и достоинством нес-
ти свою нищету. Но Скарлетт не оглянется назад.
Она посмотрела на обугленный фундамент, и в последний раз усадебный
дом воскрес перед ее главами - богатый, надменный дом, символ высоко-
родства и образа жизни. Она отвернулась и зашагала по дороге к Таре; тя-
желая корзина оттягивала ей руку.
Голод снова начал терзать ее пустой желудок, и она произнесла громко:
- Бог мне свидетель, бог свидетель, я не дам янки меня сломить. Я
пройду через все, а когда это кончится, я никогда, никогда больше не бу-
ду голодать. Ни я, ни мои близкие. Бог мне свидетель, я скорее украду
или убью, но не буду голодать.
Шли дни, и Тара все больше становилась похожей на необитаемый остров
Робинзона Крузо - такая здесь царила тишина, такой отрезанной от всего
мира казалась усадьба. А мир был в нескольких милях, но так далек, слов-
но тысячи миль грохочущих океанских валов отделяли этот островок от
Джонсборо и Фейетвилла, от Лавджоя и даже от соседних плантаций. После
того как старая лошадь сдохла, вместе с ней было утрачено и последнее
средство сообщения с окружающим миром, а мерить ногами красную землю ни
у кого не было ни сил, ни времени.
Порой в разгар изнурительной работы ради куска хлеба и неустанного
ухода за тремя больными, в минуты отчаянного напряжения Скарлетт с удив-
лением ловила себя на том, что невольно напрягает слух, ожидая услышать
привычные звуки: пронзительный смех негритят, скрип возвращающихся с по-
ля телег, ржание верхового жеребца Джералда, скачущего через выгон, шур-
шание гравия под колесами на подъездной аллее и веселые голоса соседей,
заглянувших провести вечерок и поделиться новостями. Но, разумеется,
сколько бы она ни прислушивалась, все было напрасно. Дорога лежала ти-
хая, пустынная, и ни разу не заклубилось на ней облачко красной пыли,
возвещая приезд гостей. Тара была островом среди зеленых волнообразных
холмов и красных вспаханных полей.
Где-то существовал другой мир и другие люди; у них была еда и надеж-
ный кров над головой. Где-то девушки в трижды перекроенных платьях без-
заботно кокетничали и распевали "В час победы нашей", как распевала она
сама еще так недавно. И где-то она еще шла, эта война, и гремели пушки,
и горели города, и люди умирали в госпиталях, пропитанных тошнотвор-
но-сладким запахом гангренозных тел. И босые солдаты в грязной домотка-
ной одежде маршировали, сражались и епанчи вповалку, усталые и голодные,
разуверившиеся и потому павшие духом. И где-то зеленые холмы Джорджии
стали синими от синих мундиров янки, сытых янки, на гладких, откормлен-
ных кукурузой конях.
За пределами Тары простирался весь остальной мир и шла война. Здесь
же, на плантации, и весь мир и война существовали только в воспоминани-
ях, с которыми приходилось сражаться, когда они в минуты изнеможения
осаждали мозг. Все, из чего складывалась прежняя жизнь, отступало перед
требованиями пустых или полупустых желудков, и все помыслы сводились к
двум простым и взаимосвязанным понятиям: еда и как ее добыть.
Еда! Еда! Почему память сердца слабее памяти желудка? Скарлетт могла
совладать со своим горем, но не со своим желудком, и каждое утро, прежде
чем война и голод всплывали в ее сознании, она, проснувшись, но еще в
полудреме, замирала, свернувшись клубочком в сладком ожидании, что сей-
час в окно потянет запахом .жареной грудинки и свежевыпеченных булочек.
И каждое утро, с силой потянув воздух носом, улавливала запах той пищи,
которая теперь ждала ее при пробуждении.
На стол в Таре подавались яблоки, яме, арахис и молоко. Но даже этой
примитивной еды никогда не было вдосталь. А видя ее трижды в день, Скар-
летт невольно уносилась мыслями к прежним дням, к столу, освещенному ог-
нями свечей, к блюдам, источавшим аромат.
Как беспечно относились они тогда к пище, как были расточительны! Бу-
лочки, кукурузные оладьи, бисквиты, вафли, растопленное масло - и все
это только к завтраку. А потом блюдо с ветчиной - на одном конце стола,
блюдо с жареными цыплятами - на другом, и тут же тушеная капуста в гор-
шочке, обильно залитая соусом, отливающим жиром, горы фасоли на ярком
цветном фаянсе, жареная тыква, тушеная бамия, морковь в сметанном соусе,
таком густом, что его можно резать ножом. И три десерта, чтобы каждый
мог выбрать, что ему больше по вкусу: слоеный шоколадный пирог, ва-
нильное бланманже или торт со взбитыми сливками. При воспоминании об
этих яствах слезы выступали у нее на глазах, остававшихся сухими перед
лицом войны и перед лицом смерти, и тошнота подымалась к горлу из пусто-
го, вечно урчащего от голода желудка. Ибо аппетит - предмет постоянных
сокрушений Мамушки, - аппетит здоровой девятнадцатилетней женщины четы-
рехкратно возрос вследствие неустанной, тяжелой и совсем непривычной для
нее работы.
Но не только ее собственный аппетит доставлял Скарлетт мучения: отов-
сюду на нее глядели голодные лицабелые и черные. Скоро и Кэррин и Сьюлин
тоже станут испытывать неуемный голод, как все идущие на поправку тифоз-
ные больные. Уже и малыш Уэйд начинал уныло канючить:
- Не хочу ямса! Есть хочу!
Да и остальные все чаще подавали голос:
- Мисс Скарлетт, если я чего-нибудь не поем, у меня не будет молока
для маленьких.
- Мисс Скарлетт, не могу я колоть дрова на пустой желудок.
- Птичка моя, я уж и ног не таскаю без еды-то.
- Доченька, неужели у вас нечего поесть, кроме ямса?
Одна только Мелани не жаловалась, хотя день ото дня становилась все
худее и бледнее и судорога боли пробегала у нее по лицу даже во сне.
- Я совсем не голодна, Скарлетт. Отдай мою порцию молока Дилси. Оно
ей нужнее для младенцев. Больные ведь никогда не бывают голодны.
Вот эта ее неназойливая мужественность особенно раздражала Скарлетт -
больше, чем надоедливые хныканья всех остальных. На них можно было прик-
рикнуть - что она и делала, - но самоотверженность Мелани ее обезоружи-
вала и потому злила. И Джералд, и негры, и Уэйд тянулись к Мелани, пос-
кольку она, даже больная и слабая, всегда была добра и отзывчива, у
Скарлетт же в эти дни не находилось ни того, ни другого.
Особенно Уэйд - он просто не вылезал из комнаты Мелани. С Уэйдом во-
обще творилось что-то неладное, но что именно - разбираться в этом Скар-
летт сейчас было недосуг. Она приняла на веру слова Мамушки, что у ре-
бенка, дескать, глисты, и пичкала его отваром из сухих трав и коры, ко-
торым Эллин всегда лечила от глистов негритят. Но от этого глистогонного
снадобья личико Уэйда становилось только все бледнее и бледнее. Скарлетт
же воспринимала его в те дни не столько как маленькое человеческое су-
щество, сколько как еще одну обузу, еще один рот, который надо накор-
мить. Когда-нибудь потом, когда все эти бедствия останутся позади, она
будет играть с ним, и рассказывать сказки, и учить его азбуке, но пока у
нее не было на это ни времени, ни желания. А поскольку ей казалось, что
он вечно вертится под ногами именно тогда, когда она особенно устала или
озабочена, она нередко бывала с ним резка.
Ей действовало на нервы, что от ее окриков в его округлившихся глазах
появлялось выражение страха, ибо малейший испуг делал его похожим на
слабоумного. Она не понимала, что это маленькое существо жило среди пос-
тоянного кошмара, сущности которого даже мозг взрослого не смог бы пос-
тичь до конца. Страх прочно поселился в Уэйде, страх томил его душу и
заставлял испуганно вскрикивать по ночам, Уэйд начинал дрожать от каждо-
го резкого слова или внезапного шума, ибо в его сознании все это было
неотделимо от слова "янки", а янки он боялся больше, чем привидений, ко-
торыми пугала его Присей.
До первых дней осады, до первого залпа орудий жизнь Уэйда была спо-
койной, размеренной, счастливой. И хотя мать уделяла ему не слишком мно-
го внимания, он не привык слышать ничего, кроме добрых и ласковых слов,
вплоть до той ночи, когда его внезапно разбудили, вытащили из кроватки,
и он увидел небо в огне и услышал сотрясший воздух взрыв. В эту ночь и в
последовавший за ней день он впервые испытал удар материнской руки и
впервые услышал от матери грубое слово. Его жизнь в уютном кирпичном до-
ме на Персиковой улице - а другая была ему неведома - оборвалась в ту
ночь навсегда, и ему уже не суждено было оправиться от этой потери. Во
время бегства из Атланты он понял только одно - за ним гонятся янки, - и
страх, что они найдут его и разорвут на части, прочно угнездился в его
душе. И всякий раз, когда Скарлетт, делая ему замечание, повышала голос,
он холодел от страха, потому что в его неокрепшем детском мозгу мгновен-
но вставали картины той страшной ночи, когда он впервые услышал ее гру-
бый окрик. Теперь ее сердитый голос на веки вечные был связан для него с
ужасными словами "янки", и он стал бояться матери.
Скарлетт не могла не заметить, что ребенок начал ее избегать, и в те
редкие минуты, когда она среди своих бесконечных дел позволяла себе за-
думаться над этим, его поведение вызывало в ней немалую досаду. Это было
даже хуже его прежнего вечного цепляния за ее юбку, и ее задевало за жи-
вое то, что он искал прибежища на постели у Мелани, где тут же принимал-
ся спокойно играть в любую игру, какую бы она ни предложила, или слушать
ее рассказы. Уэйд обожал свою тетю, у которой был такой тихий голос и
которая всегда улыбалась и никогда не говорила: "Замолчи! У меня от тебя
голова разламывается!" или: "Бога ради, перестань вертеться под ногами!"
У Скарлетт не было ни времени, ни охоты нянчиться с ним, но когда это
делала Мелани, в ней пробуждалась ревность. Увидав однажды, как он ку-
выркается через голову на постели Мелани, падая при этом прямо на нее,
Скарлетт в сердцах отвесила ему подзатыльник.
- Ты что - совсем очумел? Разве можно так прыгать на тетю - ты же
знаешь, что тетя больна! Ступай сейчас же во двор, играй там, и чтоб
больше я тебя здесь не видела!
Но Мелани тонкой, как плеть, рукой притянула к себе плачущего ребен-
ка.
- Полно, полно, Уэйд. Ты же не хотел прыгнуть на меня, правда? Он мне
нисколько не мешает, Скарлетт. Позволь ему побыть со мной. Позволь мне
поиграть с ним. Это же единственное, что я могу делать, пока не поправ-
люсь, а у тебя достаточно хлопот и без него.
- Не дури, Мелли, - сухо сказала Скарлетт. - Ты и так слишком туго
идешь на поправку, а если Уэйд будет прыгать у тебя на животе, лучше те-
бе от этого не станет. И если я еще раз застану тебя, Уэйд, у тети на
постели, ты получишь от меня хорошую трепку. И перестань шмыгать носом.
Вечно ты носом шмыгаешь. Постарайся быть мужчиной.
Уэйд убежал в слезах и спрятался под домом. Мелани закусила губу, и у
нее тоже выступили слезы на глазах, а Мамушка, наблюдавшая эту сцену,
нахмурилась и жарко задышала. Но никто не осмеливался перечить Скарлетт
в эти дни. Все боялись ее острого языка и этого нового злого существа,
которое, казалось, в нее вселилось.
Скарлетт безраздельно властвовала теперь в имении, и, как это нередко
бывает, столь внезапно полученная власть развязала все дремавшие в ней
дурные инстинкты. Не будучи от природы злой, она вместе с тем была так
напугана и так не уверена в себе, что становилась грубой, боясь, как бы
ее несостоятельность не обнаружилась и не пошатнула ее авторитета. А
кроме того, прикрикнуть и увидеть, что тебя боятся, было иной раз даже
приятно. Это давало облегчение донельзя напряженным нервам. Она и сама
