бледном, почти бескровном лице, словно он страдал от невидимой раны. При
его появлении она встала. Мелькнула горделивая мысль о том, что он самый
красивый воин на свете. Кобура, ремень, шпоры, ножны-все на нем блесте-
ло, усердно начищенное дядюшкой Питером. Правда, новый мундир сидел не
слишком ладно, так как портной спешил, и кое-какие швы выглядели криво.
Новое лоснящееся серое сукно мундира плачевно не гармонировало с вытер-
тыми, залатанными грубошерстными бриджами и изношенными сапогами, но,
будь на нем даже серебряные доспехи, он все равно не стал бы от этого
прекраснее в ее глазах.
- Эшли, - торопливо начала Скарлетт, - можно я поеду проводить вас на
вокзал?
- Прошу вас, не надо. Меня провожают сестры и отец. И мне приятнее
будет вспоминать, как мы прощались здесь, чем в холодной сутолоке вокза-
ла. А воспоминания - вещь драгоценная.
Она мгновенно отказалась от своего намерения. Если Милочка и Индия,
которые ее терпеть не могут, поедут его провожать, они, конечно, не да-
дут ей с ним поговорить.
- Тогда я не поеду, - сказала она. - Но у меня есть для вас еще один
подарок, Эшли.
Чуточку оробев теперь, когда настал момент вручить ему этот подарок,
она развернула бумагу и достала длинный желтый кушак из плотного китайс-
кого шелка с тяжелой бахромой по концам. Ретт Батлер несколько месяцев
назад привез ей из Гаваны желтую шелковую шаль, пестро расшитую синими и
красными цветами и птицами, и всю эту неделю она прилежно спарывала вы-
шивку, а потом раскроила шаль и сшила из нее длинный кушак.
- Скарлетт! Какой красивый кушак! И это вы его сшили? Тогда он мне
дорог вдвойне. Повяжите меня им сами, дорогая. Все позеленеют от завис-
ти, когда увидят меня в моем новом мундире да еще с таким кушаком.
Скарлетт обернула блестящую шелковую ленту вокруг его тонкой талии
поверх кожаного ремня и завязала "узлом любви". Пусть новый мундир сшила
ему Мелани, этот кушак - ее тайный дар, дар Скарлетт. Он наденет его,
когда пойдет в бой, и кушак будет служить ему постоянным напоминанием о
ней. Отступив на шаг, она окинула Эшли восхищенным взглядом, гордясь им
и думая, что даже Джеф Стюарт с его пером и развевающимися концами куша-
ка не мог бы выглядеть столь ослепительно, как ее возлюбленный Эшли.
- Очень красиво, - повторил он, перебирая в пальцах бахрому. - Но я
догадываюсь, что вы пожертвовали для меня своим платком или шалью. Вы не
должны были делать этого, Скарлетт. Изящные вещи теперь достать нелегко.
- О, Эшли, да я готова...
Она хотела сказать: "Если бы потребовалось, я бы вырвала сердце из
груди, чтобы подарить вам!" - но сказала только:
- Я готова все для вас сделать!
- Это правда? - спросил он, и лицо его просветлело. - А ведь вы
действительно можете сделать для меня кое-что, Скарлетт, и это в ка-
кой-то мере снимет тяжесть с моей души, когда я буду далеко от вас.
- Что же я должна сделать? - спросила она радостно, готовая сотворить
любое чудо.
- Скарлетт, поберегите Мелани, пока меня не будет.
Поберечь Мелани?
Сердце ее упало. Разочарование было слишком велико. Так вот какова
его последняя просьба к ней, а она-то готова была пообещать ему что-то
необычайное и прекрасное! В ней вспыхнула злоба. В это мгновение Эшли
должен был принадлежать ей, только ей. Мелани здесь не было, и все же ее
бледная тень незримо стояла между ними. Как мог он произнести имя Мелани
в этот миг прощания? Как мог он отважиться на такую просьбу?
Но он не прочел разочарования, написанного на ее лице. Как прежде
когда-то, он смотрел на нее, но словно бы ее не видел, - у него опять
был этот странно отсутствующий взгляд.
- Да, не оставляйте ее, позаботьтесь о ней. Она такая хрупкая, а сама
совсем этого не понимает. Она подорвет свои силы этой работой в госпита-
ле, бесконечным шитьем. А у нее ведь очень слабое здоровье, и она так
застенчива. И кроме тети Питтипэт, дяди Генри и вас, у нее совсем нет
близких родственников, никого на всем белом свете, если не считать Бэр-
ров, но они в Мейконе, и притом это троюродные братья и сестры. А тетя
Питти - вы же знаете, Скарлетт, - она дитя. И дядя Генри-старик. Мелани
очень любит вас, и не только потому, что вы были женой Чарли, но и пото-
му... потому что вы - это вы. Она любит вас, как сестру. Скарлетт, я не
сплю ночей, думая о том, что будет с Мелани, если меня убьют и ее некому
будет поддержать! Можете вы пообещать мне?
Она даже не слышала вновь обращенной к ней просьбы - так испугали ее
эти страшные слова: "Если меня убьют".
Изо дня в день читала она списки убитых и раненых, читала их, холо-
дея, чувствуя, что жизнь ее будет кончена, если с Эшли что-нибудь слу-
чится. Но никогда, никогда не покидала ее внутренняя уверенность в том,
что даже в случае полного разгрома армии конфедератов судьба будет ми-
лостива к Эшли. И вдруг он произнес сейчас эти страшные слова! Мурашки
побежали у нее по спине, и страх, неподвластный рассудку, суеверный
страх обуял ее. Вера в предчувствия, особенно в предчувствие смерти,
унаследованная от ирландских предков, пробудилась в ней, а в широко
раскрытых серых глазах Эшли она прочла такую глубокую грусть - словно,
казалось ей, он уже ощущал присутствие смерти у себя за плечом и слышал
леденящий душу вопль Бэнши - привидения-плакальщика из ирландских народ-
ных сказаний.
- Вы не должны говорить о смерти! Даже думать так вы не должны! Это
дурная примета! Скорее прочтите молитву!
- Нет, это вы помолитесь за меня и поставьте свечу, - сказал он,
улыбнувшись в ответ на ее испуганную пылкую мольбу.
Но она была так потрясена ужасными картинами, нарисованными ее вооб-
ражением, что не могла вымолвить ни слова. Она видела Эшли мертвым, на
снегу, где-то там далеко, далеко, на полях Виргинии. А он продолжал го-
ворить, и такая печаль и обреченность были в его голосе, что страх ее
еще возрос, заслонив все - и гнев, и разочарование.
- Но ведь именно потому я и обращаюсь к вам с просьбой, Скарлетт. Я
не знаю, что будет со мной, что будет с каждым из нас. Но когда наступит
конец, я буду далеко и, если даже останусь жив, не смогу ничего сделать
для Мелани.
- Когда... когда наступит конец?
- Да, конец войны... и конец нашего мира.
- Но, Эшли, не думаете же вы, что янки нас побьют? Всю эту неделю вы
говорили нам, как непобедим генерал Ли...
- Всю эту неделю я говорил неправду, как говорят ее все офицеры, на-
ходящиеся в отпуску. Зачем я буду раньше времени пугать Мелани и тетю
Питти? Да, Скарлетт, я считаю, что янки взяли нас за горло. Геттисберг
был началом конца. В тылу об этом еще не знают. Здесь не понимают, как
обстоит дело на фронте, но многие наши солдаты уже сейчас без сапог,
Скарлетт, а зимой снег в Виргинии глубок. И когда я вижу их обмороженные
ноги, обернутые мешковиной и тряпками, и кровавые следы на снегу, в то
время как на мне пара крепких сапог, я чувствую, что должен отдать ко-
му-нибудь из них свои сапоги и тоже ходить босиком.
- Ох, Эшли, пообещайте мне, что вы этого не сделаете!
- Когда я все это вижу, а потом смотрю на янки, я понимаю, что всему
конец. Янки, Скарлетт, нанимают себе солдат в Европе тысячами.
Большинство солдат, взятых нами в плен в последние дни, не знают ни сло-
ва по-английски. Это немцы, поляки и неистовые ирландцы, изъясняющиеся
на гаэльском языке. А когда мы теряем солдата, нам уже некого поставить
на его место. И когда у нас разваливаются сапоги, нам негде взять новые.
Нас загнали в щель, Скарлетт. Мы не можем сражаться со всем светом.
Неистовые мысли вихрем проносились в голове Скарлетт: "Пропади она
пропадом. Конфедерация! Пусть рушится весь мир, лишь бы вы были живы,
Эшли! Если вас убьют, я умру!"
- Я надеюсь, Скарлетт, что вы не передадите никому моих слов. Я не
хочу вселять в людей тревогу. Я бы никогда не позволил себе встревожить
и вас, моя дорогая, но я должен был объяснить, почему я прошу вас поза-
ботиться о Мелани. Она такая слабенькая, хрупкая, а вы такая сильная,
Скарлетт. Для меня будет большим утешением знать, что вы не оставите ее,
если со мной что-нибудь случится. Вы обещаете мне?
- Обещаю! - воскликнула она. В это мгновение, когда ей показалось,
что смерть стоит за его плечом, она готова была пообещать ему все, чего
бы он ни попросил. - Но Эшли, Эшли, я не могу расстаться с вами! Я не
могу быть мужественной!
- Вы должны быть мужественной, - сказал он, и какой-то новый, едва
уловимый оттенок почудился ей в его словах. Голос его стал глуше, и он
говорил торопливее, словно владевшее им внутреннее напряжение спешило
излиться в мольбе. - Вы должны быть мужественны. Иначе где же мне взять
силы все выдержать.
Она пытливо и обрадовано вглядывалась в его лицо, ища в нем подтверж-
дения тому, что и его тоже убивает разлука с ней и у него тоже сердце
рвется на части. Но лицо его оставалось таким же замкнутым и напряжен-
ным, как в ту минуту, когда он появился на лестнице после прощания с Ме-
лани, и она ничего не могла прочесть в его глазах. Он наклонился, сжал
ее лицо в своих ладонях и легко коснулся губами лба.
- Скарлетт! Скарлетт! Вы так прекрасны, так добры и так сильны! Прек-
расно не только ваше милое личико. В вас все совершенно - ум, тело, ду-
ша.
- О, Эшли! - пролепетала она, блаженно затрепетав от прикосновения
его рук, от его слов. - Вы, один только вы на всем свете...
- Я, мне кажется, знаю вас лучше, чем другие, - во всяком случае, мне
приятно так думать, - и вижу то прекрасное, что скрыто в вас, но ус-
кользает от внимания тех, кто привык судить слишком поверхностно или
слишком поспешно.
Он умолк, руки его упали, но взгляд был прикован к ее лицу. Затаив
дыхание, чуть привстав от напряжения на цыпочки, она ждала. Ждала, что
он произнесет три магических слова. Но он молчал. Она лихорадочно впива-
лась взглядом в его лицо, губы ее дрожали... Она поняла, что больше он
не прибавит ничего.
Этого вторичного крушения всех ее надежд она уже не могла вынести.
- Ох, ну вот! - пролепетала она совсем по-детски и упала на стул.
Слезы брызнули у нее из глаз. И тут она услышала зловещий шум за окном,
который безжалостно подтвердил ей неизбежность предстоящей разлуки. Так
язычник, заслышав плеск воды под веслами ладьи Харона, проникается
чувством безмерного отчаяния и обреченности. Дядюшка Питер, закутавшись
в одеяло, подогнал к крыльцу коляску, чтобы отвезти Эшли на вокзал.
- Прощайте! - тихо произнес Эшли, взял со стола широкополую фетровую
шляпу, которую ей всеми правдами и неправдами удалось раздобыть у Ретта,
и шагнул в погруженный во мрак холл. На пороге он обернулся и поглядел
на нее долгим, почти исступленным взглядом, словно стремясь запечатлеть
весь ее облик до мельчайших деталей и унести с собой. Она видела его ли-
цо сквозь туманную завесу слез, в горле у нее стоял комок. Она понимала,
что он уходит, уходит от нее, от ее забот о нем, из спасительной гавани
этого дома, из ее жизни, уходит, быть может, навсегда, так и не сказав
ей тех слов, которых она столь страстно ждала. Дни промелькнули один за
другим, словно лопасти мельничного колеса под неотвратимым напором воды,
и теперь было уже поздно. Спотыкаясь, как слепая, бросилась она через
всю гостиную в холл и вцепилась в концы его кушака.
- Поцелуйте меня! - прошептала она. - Поцелуйте меня на прощание.
Его руки мягко обхватили ее плечи, его голова склонилась к ее лицу.
Она ощутила прикосновение его губ к своим губам и крепко обвила руками
его шею. На какой-то краткий, быстротечный миг он с силой прижал ее к
себе. Она почувствовала, как напряглось его тело. Затем, выронив из рук
шляпу, он расцепил обвивавшие его шею руки.
- Нет, Скарлетт, не надо, - глухо произнес он и так стиснул ее за-
