- Ах, конечно, конечно, а танцевать необходимо любой ценой. Что ж, я
преклоняюсь перед вашим самообладанием, но, увы, не наделен им в такой
же мере. И не могу рядиться в романтический плащ героя-патриота, дабы
удобнее жилось. И без меня хватает дураков, которые из патриотических
побуждений готовы рискнуть последним центом и выйдут из войны нищими.
Они не нуждаются в том, чтобы я примкнул к ним - ни для укрепления пат-
риотизма, ни для пополнения списка нищих. Пусть сами носят свой ореол
героев. Они заслужили его - на этот раз я говорю вполне серьезно, и к
тому же этот ореол - единственное, пожалуй, что через год-два у них ос-
танется.
- Просто отвратительно, что вы можете хотя бы в шутку говорить такие
вещи, когда всем прекрасно известно, что Англия и Франция не сегод-
ня-завтра выступят на нашей стороне, и тогда...
- Господи, Скарлетт! Да вы, никак, стали читать газеты! Я просто по-
ражен. Никогда не делайте этого больше. Крайне вредное занятие для женс-
кого ума. К вашему сведению, я был в Англии всего месяц назад и могу вам
сообщить, что Англия никогда не придет на помощь Конфедерации. Англия
никогда не выступает на стороне побежденного. Потому-то она и Англия.
К тому же толстая немка, восседающая на английском престоле, чрезвы-
чайно богобоязненная особа и не одобряет рабства. Пусть уж лучше анг-
лийские ткачи подохнут с голоду из-за отсутствия хлопка, лишь бы, упаси
боже, не шевельнуть пальцем в защиту рабства. А что касается Франции, то
нынешнее бледное подобие Наполеона слишком занят внедрением французов в
Мексику, ему не до нас - скорее даже на руку, что мы увязли в этой вой-
не: она мешает нам выгнать его солдат из Мексики... Нет, Скарлетт, на-
дежда на помощь извне - это все газетные измышления, рассчитанные на то,
чтобы поддержать дух южан. Конфедерация обречена. Она, как верблюд, жи-
вет сейчас за счет своего горба, но это не может длиться вечно. Я еще
полгодика попыхчу, прорывая блокаду, а потом закрою лавочку. Дольше рис-
ковать нельзя. Я продам мои суда какому-нибудь дураку-англичанину, кото-
рый возьмется за дело вместо меня. Так или иначе, меня это мало беспоко-
ит. У меня уже достаточно денег в английских банках и золота. А никчем-
ных бумажек я не держу.
И, как всегда, это звучало очень убедительно. Другие могли бы назвать
его речи изменническими, но Скарлетт в них угадывала правду и здравый
смысл. И вместе с тем она понимала, что это очень дурно, что она должна
бы оскорбиться и вознегодовать. Однако ничего такого она на самом деле
не испытывала, но притвориться, конечно, могла, дабы почувствовать себя
более респектабельной и настоящей леди.
- Я склонна думать, что доктор Мид был прав в отношении вас, капитан
Батлер. Единственный способ для вас обелить себя - это завербоваться в
армию, как только вы продадите свои суда. Вы были в Вест-Пойнте и...
- Вы говорите совсем как баптистский проповедник, вербующий новобран-
цев. А если я не стремлюсь обелять себя? Какой мне смысл сражаться ради
сохранения общественного уклада, который сделал меня изгоем? Мне доста-
вит удовольствие поглядеть, как он рухнет.
- Понятия не имею, что это за уклад - о чем вы говорите? - сказала
она резко.
- Вот как? А ведь вы - часть его, так же как и я был когда-то, и могу
побиться об заклад, что и вам он не больше по душе, чем мне. Почему я
стал паршивой овцой в моей семье? По одной-единственной причине: потому
что не хотел и не мог жить, сообразуясь с законами Чарльстона. А
Чарльстон - это олицетворение Юга, его сгусток. Вы, верно, еще не позна-
ли до конца, какая это смертная тоска. От вас требуют, чтобы вы делали
тысячу каких-то ненужных вещей только потому, что так делалось всегда. И
по той же причине тысячу совершенно безвредных вещей вам делать не доз-
воляется. А сколько при этом всевозможных нелепостей! Последней каплей,
переполнившей чашу их терпения, был мой отказ жениться на некоей девице,
о чем вы, вероятно, слышали. Почему я должен был жениться на беспросвет-
ной дуре только из-за того, что по воле случая не смог засветло доста-
вить ее домой? И почему я должен был позволить ее бешеному братцу прист-
релить меня, если стреляю более метко, чем он? Конечно, настоящий
джентльмен дал бы себя продырявить и тем стер бы пятно с родового герба
Батлеров. Ну, а я... я предпочел остаться в живых. Итак, я жив и получаю
от этого немало удовольствия... Когда я думаю о своем брате, живущем
среди достопочтенных чарльстонских тупиц и благоговеющем перед ними,
вспоминаю его тучную жену, его неизменные балы в день святой Цецилии и
его бескрайние рисовые плантации, я испытываю удовлетворение от того,
что покончил с этим навсегда. Весь уклад жизни нашего Юга, Скарлетт, та-
кой же анахронизм, как феодальный строй средних веков. И достойно удив-
ления, что этот уклад еще так долго продержался. Он обречен и сейчас
идет к своему концу. А вы хотите, чтобы я прислушивался к краснобаям,
вроде доктора Мида, которые уверяют меня, что мы защищаем справедливое и
святое дело! Вы хотите, чтобы при звуках барабана я пришел в неописуемый
экстаз, схватил мушкет и побежал в Виргинию, дабы сложить там голову?
Что дает вам основание считать меня таким непроходимым идиотом? Я не из
тех, кто лижет плетку, которой его отстегали. Юг и я квиты теперь. Юг
вышвырнул меня когда-то из своих владений, предоставив мне подыхать с
голоду. Но я не подох и нажил столько денег на предсмертной агонии Юга,
что это вполне вознаградило меня за утрату родовых прав.
- Вы корыстолюбивы и чудовищны, - сказала Скарлетт, но без должного
жара. Многое из того, что он говорил, пролетало мимо ее ушей, как это
случалось всякий раз, когда разговор не касался непосредственно ее осо-
бы, но кое-что в его словах все же показалось ей толковым. Действи-
тельно, в светском кругу к людям предъявляется очень много глупых требо-
ваний. Вот она должна почему-то притворяться, что схоронила свое сердце
в могиле вместе с мужем, хотя это вовсе не так. И как все были шокирова-
ны, когда она вздумала потанцевать на благотворительном балу! И до чего
же противно они поднимают брови, стоит ей только сказать или сделать
что-нибудь чуточку не так, как все! И тем не менее ее злило, когда Ретт
принимался высмеивать те самые обычаи, которые особенно сильно раздража-
ли ее. Она слишком долго жила среди людей, приученных к вежливому прит-
ворству, и потому чувствовала себя не в своей тарелке, как только кто-то
облекал ее мысли в слова.
- Корыстолюбив? О нет - просто дальновиден. Впрочем, может быть, это
почти одно и то же. Во всяком случае, люди не столь дальновидные, как я,
вероятно, назовут это так. Любой преданный конфедерат, имевший в
шестьдесят первом году тысячу долларов наличными, спокойно мог сделать
то, что сделал я, но мало кто был достаточно корыстолюбив, чтобы ис-
пользовать предоставляющиеся возможности. Вот к примеру: сразу после па-
дения форта Самтер, когда еще не была установлена блокада, я купил по
бросовым ценам несколько тысяч тюков хлопка и отправил их в Англию. Они
и по сей день там, в пакгаузах Ливерпуля. Я их не продал. Я буду держать
их до тех пор, пока английские фабрики, когда им потребуется хлопок, не
дадут мне за них ту цену, которую я назначу. И я не слишком буду удив-
лен, если мне удастся получить по доллару за фунт,
- Получите, когда рак свистнет.
- Уверен, что получу. Хлопок уже идет по семьдесят два цента за фунт.
Когда война кончится, я буду богатым человеком, Скарлетт, потому что я
дальновиден - прошу прощения: корыстолюбив. Я уже говорил вам как-то,
что большие деньги можно сделать в двух случаях: при созидании нового
государства и при его крушении. При созидании это процесс более медлен-
ный, при крушении - быстрый. Запомните это. Быть может, когда-нибудь и
пригодится.
- Очень вам признательна за добрый совет, - произнесла Скарлетт с са-
мой ядовитой иронией, какую только сумела вложить в эти слова. - Но я в
нем не нуждаюсь. Разве мой отец нищий? У него больше денег, чем мне нуж-
но, и к тому же Чарли оставил мне наследство.
- Боюсь, что французские аристократки рассуждали точно так же, как
вы, пока их не посадили на тележки.
Не раз и не два доводилось Скарлетт слышать от Ретта Батлера, что ее
траурный наряд выглядит нелепо, раз она принимает участие во всех светс-
ких развлечениях. Ему нравились яркие цвета, и ее черные платья и черный
креп, свисавший с чепца до полу, и раздражали его и смешили. Но она
упорствовала и оставалась верна своим мрачным черным платьям и вуали,
понимая, что, сняв траур раньше положенного срока, навлечет на себя еще
больше пересудов. Да и как объяснит она это матери?
Ретт Батлер заявил ей без обиняков, что черная вуаль делает ее похо-
жей на ворону, а черные платья старят на десять лет. Столь нелюбезное
утверждение заставило ее броситься к зеркалу: неужто она и в самом деле
в восемнадцать лет выглядит на двадцать восемь?
- Никак не думал, что у вас так мало самолюбия и вам хочется походить
на миссис Мерриуэзер! - говорил он, стараясь ее раздразнить. - И так ма-
ло вкуса, чтобы демонстрировать свою скорбь, которой вы вовсе не испыты-
ваете, с помощью этой безобразной вуали. Предлагаю пари. Через два меся-
ца я стащу с вашей головы этот чепец и этот креп и водружу на нее творе-
ние парижских модисток.
- Еще чего! Нет, нет, и перестаньте об этом говорить, - сказала Скар-
летт, уязвленная его намеками о Чарлзе. А Ретт Батлер, снова собиравший-
ся в путь - в Уилмингтон и оттуда - в Европу, ушел, усмехаясь.
И вот как-то ясным летним утром, несколько недель спустя, он появился
снова с пестрой шляпной картонкой в руке и, предварительно убедившись,
что в доме, кроме Скарлетт, никого нет, открыл перед ней эту картонку.
Там, завернутая в папиросную бумагу, лежала шляпка, при виде которой
Скарлетт вскричала:
- Боже, какая прелесть! - и выхватила ее из картонки.
Она так давно не видела и тем паче не держала в руках новых нарядов,
так изголодалась по ним, что шляпка эта показалась ей самой прекрасной
шляпкой на свете. Она была из темно-зеленой тафты, подбита бледно-зеле-
ным муаром и завязывалась под подбородком такими же бледно-зелеными лен-
тами шириной в ладонь. А вокруг полей этого творения моды кокетливейшими
завитками были уложены зеленые страусовые перья.
- Наденьте ее, - улыбаясь, сказал Ретт Батлер.
Скарлетт метнулась к зеркалу, надела шляпку, подобрала волосы так,
чтобы видны были сережки, и завязала ленты под подбородком.
- Идет мне? - воскликнула она, повертываясь из стороны в сторону и
задорно вскинув голову, отчего перья на шляпке заколыхались. Впрочем,
она знала, что выглядит очаровательно, еще прежде, чем прочла одобрение
в его глазах. Она и вправду была прелестна, и в зеленых отсветах перьев
и лент глаза ее сверкали, как два изумруда.
- О Ретт! Чья это шляпка? Я куплю ее. Я заплачу за нее все, что у ме-
ня сейчас есть, все до последнего цента.
- Это ваша шляпка, - сказал он. - Какая женщина, кроме вас, может но-
сить эти зеленые цвета? Не кажется ли вам, что я довольно хорошо запом-
нил оттенок ваших глаз?
- Неужели вы делали ее для меня по заказу?
- Да, и вы можете прочесть на картонке: "Рю де ла Пэ" - если это вам
что-нибудь говорит.
Ей это не говорило ровным счетом ничего, она просто стояла и улыба-
лась своему отражению в зеркале. В эти мгновения для нее вообще не су-
ществовало ничего, кроме сознания, что она неотразима в этой прелестной
шляпке - первой, которую ей довелось надеть за истекшие два года. О, ка-
ких чудес может она натворить в этой шляпке! И вдруг улыбка ее померкла.
- Разве она вам не нравится?
- О, конечно, это не шляпа, а... сказка... Но покрыть это сокровище
черным крепом и выкрасить перья в черный цвет - об этом даже помыслить
