- Если богу будет угодно... взять у меня Эшли, я, наверно, сумею это
перенести, хотя мне легче было бы умереть самой. Бог даст мне силы пере-
нести эту утрату. Но как перенести то, что он мертв, а у меня даже нет
от него ребенка, который послужил бы мне утешением в горе! Ах, Скарлетт,
какая ты счастливица! Правда, ты потеряла Чарли, но у тебя остался его
сын. А у меня, если я потеряю Эшли, не останется ничего. Прости меня,
Скарлетт, но иной раз я так завидую тебе...
- Завидуешь мне? - воскликнула Скарлетт, чувствуя легкий укол совес-
ти.
- Потому что у тебя есть сын, а у меня нет. Порой я даже начинаю во-
ображать, будто Уэйд - мой сын. Это так ужасно - не иметь ребенка.
- Вот чушь какая! - с облегчением произнесла Скарлетт. Она скосила
глаза на хрупкую фигурку и залившееся краской лицо, склоненное над
шитьем. Мелани может, конечно, мечтать о ребенке, но она совсем не соз-
дана для того, чтобы рожать. Узкие бедра, плоская грудь и рост, как у
двенадцатилетней девчонки. Мысль о том, что Мелани может понести, поче-
му-то вызвала у Скарлетт чувство гадливости. И это пробуждало еще другие
мысли, множество других мыслей, которые были уже совсем непереносимы.
Стоило Скарлетт подумать о том, что у Мелани может быть ребенок от Эшли,
и у нее возникало такое чувство, словно ее ограбили.
- Ты не сердись, что я так сказала 'про Уэйда. Ты же знаешь, как я
его люблю. Не сердишься?
- Не будь идиоткой, - сухо промолвила Скарлетт. - Лучше выйди на
крыльцо, поговори с Филом. Он плачет.
ГЛАВА XV
Армия конфедератов, отброшенная назад в Виргинию - сильно поредевшая
после поражения при Геттисберге, измотанная, - была расквартирована на
зиму по берегам реки Рапидан, и перед наступлением святок Эшли приехал
домой на побывку. Буря чувств, которую эта встреча, первая после двух
лет разлуки, пробудила в душе Скарлетт, потрясла и испугала ее самое.
Когда-то, в Двенадцати Дубах, на свадьбе Эшли и Мелани ей казалось, что
нельзя любить сильнее и мучительнее, чем любила она его в те мгновения.
Теперь она поняла, что в ту далекую ночь ее горе было подобно горю изба-
лованного ребенка, у которого отняли любимую игрушку. Теперь она жила с
вечной мечтой о нем в сердце и с вечной печатью на устах, и ее чувство к
нему обострилось и окрепло.
Этот Эшли Уилкс, в линялом, залатанном мундире, с выгоревшими от па-
лящего летнего солнца волосами, был совсем не похож на того беспечного
юношу с мечтательным взглядом, в которого она так отчаянно влюбилась на-
кануне войны. Не похож - и еще более притягателен. Раньше он был строен
и белокож, теперь стал худ и смугл, а длинные кавалерийские усы придава-
ли ему мужественный вид закаленного в боях красавца воина. Он стоял -
майор армии конфедератов Эшли Уилкс - подтянутый в своем видавшем виды
мундире, с револьвером в порыжевшей кобуре на боку, кончик потертых но-
жен легонько постукивал о высокий сапог, исцарапанные шпоры тускло поб-
лескивали. Привычка командовать уже оставила на нем свой отпечаток, при-
дав его облику уверенный и властный вид и проложив жесткую складку в уг-
лах рта. Было что-то новое, непривычное в его осанке, в решительном раз-
вороте плеч, а в глазах появился чуждый ему прежде холодок. Мягкую неп-
ринужденную грацию движений сменила настороженность и быстрота дикого
животного или человека, чьи нервы постоянно натянуты как струна. И была
при этом какая-то усталая опустошенность в его взгляде и суровость - в
резких линиях скул и смуглых запавших щек... Он был по-прежнему красив,
ее Эшли, но только стал совсем другим.
Скарлетт собиралась поехать на святки домой, но когда пришла телег-
рамма от Эшли, никакая сила на земле, даже не допускающий возражений
приказ Эллин, не заставил бы ее покинуть Атланту. Если бы Эшли решил
провести отпуск в Двенадцати Дубах, она поспешила бы в Тару, чтобы быть
ближе к нему, но Эшли написал своим, чтобы они приехали повидаться с ним
в Атланту, и мистер Уилкс, Милочка и Индия были уже в городе. И теперь
уехать домой и не увидеться с Эшли после двух лет разлуки? Не услышать
его голоса, от которого так сладко замирает сердце? Не прочесть в его
взгляде, что он ее не забыл? Да никогда! Ни за что на свете, даже ради
мамы!
Эшли приехал домой за четыре дня до сочельника с небольшой компанией
своих земляков, также отпущенных на побывку, - совсем небольшой группой
уцелевших после Геттисберга. Среди них был Кэйд Калверт - исхудалый, из-
мученный неуемным кашлем; братья Манро - пузырившиеся от радости, что
получили наконец увольнительную, первую за три года, и Алекс и Тони Фон-
тейны - вдохновенно пьяные, шумные и задиристые. Всем им предстояло два
часа ждать пересадки, и это подвергало серьезному испытанию изобрета-
тельность оставшихся трезвыми членов компании - как удержать братьев от
драки друг с другом и с первым встречным на вокзале? И кончилось тем,
что Эшли почел за лучшее взять их с собой к тетушке Питтипэт.
- Казалось бы, в Виргинии у нас не было недостатка в драках, - с го-
речью сказал Кэйд Калверт, глядя на взъерошенных, как бойцовые петухи,
братьев, первыми подошедших к ручке взбудораженной и польщенной тетушки
Питти. - Так нет же. Не успели мы прибыть в Ричмонд, как они уже были
пьяны в дым и каждую минуту лезли в драку. Их тут же забрал патруль, и,
не сумей Эшли дипломатично улестить начальника, просидели бы они все
святки за решеткой.
Но Скарлетт его почти не слушала - она не помнила себя от радости,
что Эшли снова здесь, рядом. Как могло хоть раз за эти два года пока-
заться ей, что кто-то из мужчин тоже красив, мил, обаятелен? Как могла
она допускать их ухаживания, когда на свете существует Эшли? Вот он сно-
ва возле нее, их разделяет только этот ковер, и она готова была всякий
раз расплакаться от счастья, когда бросала взгляд на кушетку, где он си-
дел с Мелани по одну руку, Индией по другую и Милочкой, прильнувшей сза-
ди к его плечу. Ах, если бы и она имела право сидеть вот так, рядом с
ним, просунув руку ему под локоть! Если бы она могла каждую минуту дот-
рагиваться до его рукава, чтобы еще и еще раз убедиться, что он действи-
тельно здесь, держать его за руку, смахивать его платком слезы радости,
набегавшие на глаза, словом, делать все то, что Мелани, не стыдясь, про-
делывала при всех. Радость заставила Мелани забыть свою сдержанность и
застенчивость, она не выпускала руки мужа и открыто - взглядами, улыб-
кой, слезами - вся растворялась в любви к нему. А Скарлетт была так
счастлива, что впервые в жизни не испытывала ревности. Эшли возвратился
домой.
Время от времени она прикладывала руку к щеке, еще хранившей прикос-
новение его губ, и улыбалась ему. Конечно, не ее он поцеловал первой.
Мелли повисла у него на шее, лепеча что-то бессвязное и плача, сжимая
его в объятиях, и казалось, она никогда уже больше не расцепит оплетав-
ших его рук. А за ней и Милочка и Индия тоже повисли на нем, чуть не си-
лой вырывая его из объятий супруги. Потом Эшли почтительно и неясно об-
нял и поцеловал отца, к которому был искренне и глубоко привязан, затем
тетушку Питти, подпрыгивавшую от волнения на месте на своих неправдопо-
добно крошечных ножках. И тут наконец дошла очередь до Скарлетт, которую
уже окружили все офицеры, добиваясь разрешения ее поцеловать.
- О, Скарлетт! Вы прелестны, прелестны! - сказал Эшли и поцеловал ее
в щеку.
В это мгновение все, что она приготовилась сказать ему при встрече,
вылетело у нее из головы. И лишь много часов спустя возникла мысль о
том, что Эшли не поцеловал ее в губы. И тогда она принялась лихорадочно
гадать, как бы он поступил, если бы эта встреча произошла наедине. Нак-
лонился бы к ней, приподнял чуть-чуть и держал бы так, долго-долго, при-
жав к себе? И оттого, что эта мысль наполняла ее счастьем, она поверила,
что было бы именно так. Но впереди целая неделя, и все это еще может
произойти! Она сумеет улучить минутку, чтобы остаться с ним наедине. И
тогда она спросит его: "Вы помните наши прогулки верхом по глухим тро-
пинкам, которых не знал никто? А помните, какая луна была в ту ночь,
когда мы сидели на ступеньках Тары и вы читали мне эту поэму? (Ой, а как
же, кстати, она называлась?) А помните, как я подвернула ногу, и вы в
сумерках несли меня домой на руках?"
Да разве мало было такого, о чем она может начать разговор со слов:
"А помните?.." Какой рой воспоминаний можно пробудить в его душе о тех
изумительных днях, когда они, беззаботные как дети, бродили по лесам и
полям, о тех счастливых днях, когда Мелани Гамильтон еще не появлялась
на сцене. И быть может, тогда ей удастся прочесть в его глазах отблеск
возрождающегося чувства, который скажет ей, что, несмотря на преграду,
ставшую между ними в лице Мелани, он по-прежнему любит ее, любит так же
пылко, как в тот далекий день помолвки, когда признание сорвалось с его
губ. Она не давала себе труда задуматься над тем, что же будет дальше -
как они тогда должны поступить, если Эшли без обиняков признается ей в
любви? Ей было бы достаточно этого признания... Да, она готова ждать.
Пусть Мелани плачет сейчас от счастья, сжимая его руку. Придет и ее час.
В конце концов разве такая женщина, как Мелани, понимает что-нибудь в
любви?
- Дорогой мой, - сказала Мелани, когда первое волнение улеглось. - Ты
похож на оборванца. Кто чинил тебе мундир и почему на нем синие заплаты?
- А мне казалось, что у меня очень бравый вид, - сказал Эшли, огляды-
вая себя в зеркале. - Ты только сравни меня с этими бродягами, и я сразу
подымусь в твоих глазах. Мой мундир залатал Моз, и, по-моему, сделал это
как нельзя более искусно, учитывая, что он до войны ни разу не держал в
руках иголки. Что касается синих заплат, то, когда приходится выбирать
между дырками на штанах и кусочками ткани, вырезанными из формы повер-
женного врага, тут нет места для раздумий. А если я и похож: на оборван-
ца, благодари свою счастливую звезду, что твой супруг не пришел к тебе
босиком. На прошлой неделе мои сапоги окончательно развалились, и я
явился бы домой, обмотав ноги мешковиной, если бы мы, на наше счастье,
не подстрелили двух лазутчиков. Сапоги одного из них пришлись мне впору.
И он вытянул свои длинные ноги в поношенных сапогах, давая всем на
них полюбоваться.
- А сапоги другого лазутчика еле-еле на меня налезли, - сказал Кэйд.
- Они на два номера меньше, и я уже чувствую, что скоро отдам в них богу
душу. Но зато вернусь домой франтом.
- И эта жадная свинья не захотел уступить их никому из нас, - сказал
Тони. - А нам, Фонтейнам, с нашими маленькими аристократическими ножка-
ми, они были бы в самый раз. Ну как, разрази меня гром, появлюсь я перед
матерью в этих опорках? До войны она никому из наших негров не позволила
бы надеть такие.
- Не огорчайся, - сказал Алекс, приглядываясь к сапогам Кэйда. - Мы
стащим их с него в поезде, когда поедем домой. Показаться матери в опор-
ках - это еще куда ни шло, но дьявол... прошу прощенья, мадам, я хотел
сказать, что мне совсем не улыбается появиться перед Димити Манро в баш-
маках, из которых большие пальцы торчат наружу.
- Постой, но это же мои сапоги, я попросил их первый, - сказал Тони,
мрачнея и поглядывая на брата с угрозой. И тут Мелани, боясь, как бы
спор не перерос в одну из знаменитых фонтейновских драк, вмешалась и по-
ложила конец распре.
- У меня была роскошная борода, которой я хотел похвалиться перед ва-
ми, дамы, - удрученно сказал Эшли, потирая щетинистый подбородок с не
заявившими еще следами от порезов бритвой. - Да, да, первоклассная боро-
да, и уж если я говорю это сам, значит, можете мне поверить: ни борода
Джефа Стюарта, ни борода Натана Бедфорда Форреста не шли ни в какое
сравнение с моей. Но когда мы прибыли в Ричмонд, эти негодяи, - он пока-
