расквасив дороги, заставила нас бросить повозки у Лобра; за нами тянулся
длиннейший хвост измученных вьючных лошадей.
Распутица! Распутица! Это слово само ложилось на развеселый мотивчик,
и я все насвистывал его к негодованию гона Эрафа. Бедный старик еле сидел
в седле, он совсем пожелтел и высох - да и все мы были не лучше. Только
Эргис был бодр и свеж, он да его поджаренный конь; только у них хватало
силы проезжать вдоль всего каравана, следя за порядком.
А вот мой бедный Блир сдал. Втянулись бока, потускнела шерсть, даже
на шпоры он отвечал лишь укоризненным взглядом.
Точь-в-точь таким, каким встретил меня сейчас Эраф.
- У благородного гинура хорошее настроение?
Лишь в крайнем раздражении он так меня величал; впрочем, оно не
покидало его от Арзера.
- Мужайтесь, биил Эраф! Эргис знает одну лесную дорогу - два дня, и
будем в Согоре.
- Надеюсь, господь еще раньше избавит меня от мук!
- Зачем же поминать о смерти, когда счастье у вас в руках, и ваша
слава в зените? Вам еще предстоят великие дела и немалые почести!
Напоминание о почестях его все-таки взбодрило, и старик спросил уже
не сердито:
- Позвольте узнать причину вашего веселья, биил Бэрсар. Может это и
меня развеселит?
Я засмеялся и протянул скрученное в трубку письмо.
- Нет уж, увольте читать на ходу! От кого?
- От командующего, его гонец встретил нас в Азаре. Калар Эсфа
извещает, что распутица остановила наши войска под Биссалом, и он будет
там ждать установления дороги.
Это была единственная наша размолвка: я велел вывести войска из
Лагара, когда нашим переговорам было еще далеко до конца. Конечно, Эраф
был прав - нам это здорово повредило. Так повредило, что пришлось
обращаться к Тубару. И все-таки я тоже был прав. Крир стоит под Биссалом,
это всего пять дней до восточной границы, и кеватцы уже не застанут нас
врасплох.
Прежняя улыбка шевельнулась на губах Эрафа.
- А почему он извещает об этом именно вас?
- Потому, что именно я его об этом просил.
- А зачем вы его об этом просили?
Вот неугомонный старик! Еле жив - и все равно не смирится с вопросом
без ответа. Должен выяснить, докопаться, разгрызть орех до ядра. Господи,
как я его любил в такие минуты!
- Чтобы знать, возвращаться ли мне в столицу или ехать прямо в
Бассот.
- Господи помилуй, уж не из железа ли вы, биил Бэрсар? - вскричал
старик удивленно.
- Увы, мой друг, только из плоти. И если честно - этой плоти очень
хочется отдохнуть.
Как ей хотелось отдыха, бедной плоти! Я устало качался в седле,
засыпал, просыпался, Отвечал на вопросы, что-то спрашивал сам, а дремота
уже лежала на плечах теплым грузом, закрывала глаза, навевала грезы. Так
хорошо было грезить, как я, вернувшись из странствий, войду в свой дом - в
тот единственный дом на свете, который я вправе назвать своим, - и там
меня встретят Суил и мать...
Но в сладостях этих грез таилась горечь; она будила меня, возвращала
усталость и боль в измученном теле - и мысли. Нерадостные мысли, от
которых некуда деться.
Я не могу вернуться в свой дом и повидать свою мать. Она в залоге у
Братства. Если я изменю, они убьют мою мать. Нет, я не изменю. Лучше я сам
приду к ним в надлежащее время. Как я легко смирился со своей несвободой!
Есть ведь Баруф, и он мне может помочь. Сможет? Конечно! И я попаду к нему
в руки. Цепь на цепь, несвободу на несвободу? Лучше уж Братство, оно может
отнять только жизнь. Я стыжусь этих мыслей, мне тягостно и противно так
думать. Баруф - мой друг, он любит меня и желает мне только добра. Да! И
желая добра, он поможет мне сделать выбор, очень нелегкий выбор, который
еще предстоит. В том и беда, что выбор еще предстоит, и выбрать я должен
сам.
Я еду и думая о Баруфе, и эти мысли горьки, как желчь. Мы слишком
похожи и слишком нужны друг другу, мы вместе - страшная сила, и это пугает
меня. Мы ничего не хотим для себя, наша цель благородна, и поэтому мы
опасны вдвойне. Всем можно пожертвовать для благородной цели: счастьем -
чужим и своим, - жизнями... даже страной. Ох, Баруф, неужели я тебя брошу?
Неужели мне придется встать у тебя на пути?
Наш караван доплелся до Согора. Я отдохнул пару дней, простился с
посольством и вместе с Эргисом отправился в Квайр. Дороги стали
непроходимы: Эргис выбирал звериные тропы, где палые листья не дали
раскиснуть земле.
Тощий конь Эргиса был бодр и свеж, а с верным Блиром пришлось
проститься. Эргис подыскал мне пегого жеребца, выносливого, как черт, и с
таким же нравом. Мы очень повеселились в начале пути, но плетка его слегка
усмирила - на время. Он подловил меня уже далеко в лесу. Выбрал момент,
когда я опустил поводья, вскинул задом и встал, как пень. Я птичкою
пролетел над его головою и со всего размаха плюхнулся в грязь.
- Скотина! - прорычал я, едва поднимаясь. - Я тебя!..
Конь поглядел с укоризной, а Эргис заржал так, что птицы шарахнулись
с веток.
- Чего завелся?!
- Н-не могу, - простонал он. - Бла-благородный гинур! А ведь смешно!
- Хватит ржать! Дай хоть глаза протру.
Эргис достал какую-то тряпку, скупо плеснул воды из фляги, и я
кое-как протер лицо.
- Слышь, Учитель, ты не сердись, а?
- За что?
- А я б рассердился!
Я не сердился даже на жеребца. Собрал поводья, нащупал ногою стремя и
кое-как забрался в седло. А треснулся я неплохо. Эргис поехал вперед.
Молчал, молчал и вдруг обернулся:
- Одного в тебе не пойму: как это ты всюду свой? Вроде без разницы
тебе - локих там, или последний мужик. И что чудно: говоришь-то
по-разному, а все одинаковый.
- А мне и правда все равно. Я людей не по званиям ценю.
- Не обидишься, коль спрошу?
- Смотря что.
- Вот победим... ты что будешь делать?
- Спроси что полегче! Чего это вдруг?
- Да так. Глянул тебя в деле... похоже, что мы одного поля ягоды -
тихо нам не жить. В своих-то землях ты чем жил?
- Я же вам еще в первый день исповедался. Наукой.
- А я вот засомневался. Больно ты драчливый, чтоб над книжкой сидеть.
- Моя наука - это не только книжки. Жестокая штука - не хуже войны.
Все заберет - и досуг, и друзей... даже жизнь, если понадобится.
- А на кой черт?
- Для людей. Понимаешь, наука - если в добрых руках - она очень много
может. Накормить голодных, согреть озябших, вылечить больных. Остановить
реки, раздвинуть горы, за час одолевать многодневный путь...
- А коль в худых?
- Еще больше. Уничтожить все живое на свете - чтоб и трава не росла.
- А бог?
- Что бог?
- Спит он, что ли, покуда вы, чародеи, деретесь?
- Знаешь, Эргис, чего-то мне кажется, что богу на нас наплевать.
- Ты это брось! Есть еще царствие небесное!
Я даже коня остановил.
- Эргис, а ты что, надеешься туда попасть? Может, мы хоть одну
священную заповедь не нарушили? "Не лги, не убий, покоряйся господину
своему. Не возжелай чужого добра, наследуй долю свою и остерегись ее
менять". Что там еще осталось?
- Да ну тебя! Говоришь, как враг господа нашего!
- Ладно, Эргис, извини. Зря я так.
- Нет, ты постой! Ты мне вот что скажи: как это можно жить не веруя?
- А кто тебе сказал, что я не верую? У меня своя вера: люди.
Понимаешь, мне кажется, что не так уж он хорош, тот мир, что подарил нам
господь. Да и ты, по-моему, от него не в восторге. Бегаешь, дерешься...
нет, чтоб сидеть да терпеть, что тебе бог определил.
- Учитель!
- Ладно, Эргис, хватит. Дурацкий разговор.
- И верно, хватит. Дурацкий разговор.
- И верно, хватит! Страшно от твоих речей! Неужто ты для людей душу
готов загубить?
- Давно загубил, - ответил я равнодушно, и Эргис, со страхом взглянул
меня, пришпорил коня.
К Квайру мы подъехали в темноте; только запах дыма и жилья обозначил
спящий город.
- Эх, мать моя! - сказал Эргис. - Опять в лесу ночевать!
- В доме переночуем. Только смотри: никому!
Почуяв жилье, кони пошли бодрей. Объехали Оружейный конец, спустились
на берег, и вот уже зачернели по сторонам домишки Ирага. Не слезая с
седла, я открыл калитку и спешился возле крыльца. Тихонько постучал и
окликнул мать.
- Сыночек! - простонала она, вылетая из двери. - Родимый мой!
Воротился! Ой, да ты не один?
- Друг со мною, матушка.
- Пожалуйте в дом, добрый человек, сама с конями управлюсь.
- Лучше об ужине похлопочи. Не помню, когда и ели по-человечески.
Она поохала и убежала, а мы занялись лошадьми. В дом Эргис вошел не
спеша, огляделся, посмотрел на меня, пожал плечами.
- Сейчас, сынки, сейчас! - тут мать оглянулась, увидела меня, и даже
руками всплеснула:
- Благость господня! Да на кого ж ты, Равл, похож!
- На черта.
- Замолчи, бесстыдник! Чтоб я таких слов не слыхала! Я засмеялся и
отправился умываться. А потом мы сидели, дожидались ужина, и я
расспрашивала мать.
- Как жила, сынок, так и живу, ты не тревожься. Деньги-то мне
передали, а родичи навещают. Давеча Тазир, жена твоего дружка, забегала.
Дочку просила шитью поучить.
- А ты?
- А я что? Пусть ходит, все не одна.
- А Суил?
- Бывает. Такая нарядная стала, красивая, а собой невеселая. Посидим,
потолкуем, а то всплакнем по бабьему обычаю. Ты-то хоть надолго?
- Не знаю, матушка. Придется тебе еще потерпеть.
- Сколько ж можно, Равл? Не такие твои годы по свету бегать! Пора б и
дом завести, а то, гляди, поздно будет! Не меня, так девку пожалей:
сколько ей ждать, горемычной?
- Я бы и рад, матушка, да дело - не девка, ждать не станет. И не
доделать нельзя: полгреха ведь за грех считают, так?
- Ох, горе ты мое! И пошто тебя господь лишним разумом наделил? Ни
мне, ни тебе спокою нету! Ладно, готово. Пожалуйте к столу, добрый
человек. Как величать-то вас прикажете?
- Эргисом мать-отец нарекли.
- Откуда ж будете?
- С севера, - ответил он уклончиво.
- Матушка-то ваша тоже, небось, ждет да горюет?
- Уже привыкла. Знает, что в дому меня и на цепи не удержишь. Что
делать, хозяйка? И такие, как мы, на свете нужны... чтоб жизнь не скисла.
Мы ели, а она сидела напротив, подперев ладонью щеку, и все глядела,
глядела...
- Сынок, а ты хоть сколько-то дома поживешь?
- Нет, родная. Только на ночь завернул. Потерпи.
Мать вздохнула и принялась готовить постель.
Заснул я мгновенно, но несколько раз просыпался и видел, что мать еще
сидит у стола. Согнувшись, она в зыбком свете лучины чинила и чистила нашу
одежду, порой прижимая к лицу мой пропотелый тапас.
Уезжая, я попросил мать передать Ирсалу, что мне надо увидеться - он
знает с кем.
...Сегодня удивительный день. Отпустив охрану, мы с Эргисом, Суил и
Баруф входим в невзрачный храм у Саданских ворот.
Блестят глаза Суил, разрумянились щеки, радость и испуг на любимом
лице. Эргис ухмыляется, Баруф совершенно спокоен, а я совсем оглох от
ударов сердца.
Итилар Бэрсар, сын Агира Бэрсара и Ниис Коэлар, рожденный в Квайре,
берет в жены Суил, дочь Гилора и Зиран, крестьянку.
- Кто знает этого мужчину и эту женщину? - сурово спрашивает старый
священник.
- Я знаю эту женщину, - говорит Баруф.
- А я знаю мужчину, - объявляет Эргис.
- Готовы ли вы присягнуть, что по доброй воле, без корысти и
принуждения они избрали друг друга?
- Да, - объявляют они в один голос.
И вот уже клубится над алтарем дымок курений, и, протянув над ним
руки, мы с Суил читаем молитвы. Суил запнулась, глядит на священника,
