потрется щекой о щеку - и все остальное уже не важно; только она и я, и
то, что касается нас. И я не могу удержаться, спрашиваю с тревогой:
- Птичка, неужели я тебя не противен?
И она опять смеется в ответ:
- Ой, и глупый же ты, Тилар! Такой-то ты мне всего милей! Что нам,
бабам, надо? Пожалеть всласть!
- А я не хочу, чтобы меня жалели!
- А ты мне не прикажешь! Вот хочу - и жалею!
- Видно, тебе никто не прикажет.
- Как знать, - таинственно отвечает она. - Может, кто и прикажет.
Ко мне Суил никого не пускает. Не смеет прогнать только Баруфа, и,
по-моему, очень жалеет об этом. К счастью в ней прочен деревенский
предрассудок, что гостя надо кормить, и пока она бегает, собирая на стол,
мы с Баруфом шепчемся, как мальчишки. Но от Суил ничего не скроешь:
обернется, подбоченится - и давай стыдить:
- Дядь Огил, ты совесть-то поимей! Вовсе заездил человека, так хоть
нынче-то не трожь! Этому неймется, так он-то себя не видит! А ты глянь!
Глянь, глянь - да посовестись!
И мы с Баруфом прячем глаза и улыбаемся у нее за спиной.
Вот я уже настолько окреп, что Суил рискует оставить меня, чтобы
сбегать к матери, в Ираг. Возвращается притихшая, и как-то особенно лукаво
и смущенно поглядывает на меня.
А я тоже времени не теряю. Стоит Суил отлучиться, как у меня Эргис, и
мы очень много успеваем.
Странно, но я даже рад своей болезни. Вот так, почти чудом вырваться
из суеты, отойти в сторону, посмотреть и подумать.
А о чем мне думать? У меня есть друзья, есть дело, есть мать, есть
чудесная любящая жена, правитель этой страной мой друг, так что можно не
вспоминать о хлебе насущном. Впрочем, это как раз неважно. У меня есть еще
голова и руки - достаточно, чтоб прокормить семью.
- Нет, я даже не смеюсь над глупостью этих мыслей. Да, у меня есть
друзья - но они друг другу враги, кого мне выбрать? Да, у меня есть дело,
и я нужен ему, но верю ли я в правоту этого дела и должен ли я его делать?
Да, у меня есть мать, но я не смею к ней приходить, я должен прятать ее от
всех. А Суил? Что я могу ей дать, кроме неизбежного вдовства, кроме
горького одиночества на чужбине? А мой лучший друг? Баруф Имк, Охотник,
сиятельный аких Огилар Калат. Не очень-то я ему верю. И он, конечно, не
очень-то верит мне. Он прав: я пойду с ним до самой победы, а дальше нам
сразу не по пути. Я - не чиновник, не воин, не дипломат, я могу
подчиниться, но не могу быть лицом подчиненным. Руки и голова? Это точно
попадусь когда-то, и меня удавят на радость богобоязненным квайрцам.
Только и это ведь чепуха, размышления от нечего делать. Остается
Братство - аргумент очень весомый. Конечно, в этом Баруф мне мог бы
помочь... Нет, это так, упражнение в логике, слава богу, всерьез я такого
не думал. Не стоит моя жизнь пары сотен жизней. Жизнь не купишь за жизнь -
каждый из нас только он сам, и одно не возмещает другого...
Силы все-таки вернулись ко мне. Я боролся со слабостью и, наконец,
победил. Вот, цепляясь за Суил, я добрел до двери, вот впервые
вскарабкался на коня, вот доплелся без провожатых от дома Баруфа - и
кончился мой отдых.
И лето тоже кончалось. Все чаще дожди мочили притихших Квайр, смывая
отбросы с улиц и расквашивая дороги. Крестьяне убрали урожай; на это время
Баруф распустил половину войска, оставив только заслоны у границ. Конечно,
по этому поводу мне пришлось прогуляться по Бассот и в Лагар.
Опять меня затянуло в поток неизбежных дел; он гнал меня из страны в
страну, из города в город, и некогда было остановиться, чтобы подумать о
себе, о Суил, о тревожном взгляде Асага на нашей последней встрече.
И вдруг поток налетел на стену...
Отшумел суматошный день, распустился прозрачный вечер, и через
Северные ворота я возвращался в Квайр. Еле переступал мой усталый конь, и
незачем было его торопить, ведь дома меня не ждут. Суил умчалась к брату в
Биссал. Зиран все никак не возвращалась, и Суил оставалась главой семьи.
Братьев она держала железной рукой, налетала на них, как вихрь, и всегда
возвращалась такой воинственной и усталой, что я поневоле сочувствовал
парням.
Сейчас ревизия предстояла Карту - младший уехал за матерью в Кас и
задержался из-за ее болезни. Я-то знал, какая это болезнь, но лицемерно
притворялся печальным.
Я достаточно часто мотался в Кас, и Зиран успела смириться со мною.
Без восторга, конечно, - что я за зять? Но, кажется, и без особой печали -
наверное, думала, что Суил уже не совьет гнезда.
Я хотел увезти ее в Квайр. Предлагал ей деньги, повозку, охрану; она
отказывалась под каким-то предлогом, я немедленно все устранял, она
находила другую причину, я терпеливо справлялся и с этим, и в конце-концов
ей пришлось мне сказать:
- Нечего мне там делать, Тилар. Я, чай, и сама знаю, что Огил меня не
оставит, да мне оно - нож острый. Мужа-то он мне не воротит, а коль
богатство даст - что ж это: выходит, он мне за кровь Гилора моего
заплатил, а я приняла?
- Но ведь раньше ты от его помощи не отказывалась?
- Ты, Тилар, дурачком-то не прикидывайся! Прежде-то он сам всяк день
возле смерти ходил - как бы я стала ему кровь Гилора поминать? Не хочу,
Тилар. Ты не думай, зла у меня нет, а только горем не торгую.
- А дети?
- А что дети? Они свое заслужили. Пускай по-своему живут, я на дороге
не стану. Ты лучше о Суил подумай, Тилар! Доля вдовья... ох, какая она
горькая!
- ...Биил Бэрсар! - окликнули где-то рядом, и я с облегчением
вернулся в сегодня. Проклятые мысли, неуютные, как тесные башмаки,
конечно, можно забыть о них за работой, но ведь вернутся, напомнят...
- Биил Бэрсар! - я оглянулся и увидал Таласара. Я улыбнулся - мне он
всегда был приятен.
- Здравствуйте, биил Таласар! Давно мы не виделись!
- Не по моей вине!
- Конечно. Принимаю упрек.
- Господи помилуй, биил Бэрсар! Как бы я посмел вас упрекнуть! Мне
ведома, что дела государственные лишили вас досуга.
Я поглядел с удивлением, и он объяснил:
- Мы с Раватом - вы уж простите! - частенько о вас говорим, мало кого
он так почитает.
Я промолчал, а Таласар уже кланялся и просил оказать честь его дому.
- Если, конечно, я этим не прогневаю вашу очаровательную супругу!
- С радостью, биил Таласар! Тем более, что супруги моей нет дома.
Уехала навестить родню.
Я спешился, бросил поводья оруженосцу, отдал бумаги, которые надо
отвезти в канцелярию акиха, и мы с таласаром неторопливо пошли к его дому.
Один из последних вечеров лета выманил на улицы уйму народа. Нас
узнавали: кланялись, провожали любопытным взглядом, я слышал за спиной
свое имя, и это слегка раздражало меня. Мне была неприятна эта
неизвестность, ведь я был уверен, что я - теневая фигура, и Квайру незачем
да и неоткуда узнать обо мне.
- Дома молодой господин? - спросил Таласар у слуги.
- Только пожаловали.
- Пригласи его в малую гостиную и пусть подадут ужин.
Вот тут я понял, в какую попал ловушку, но не сумел отступить.
Осталось пройти в знакомую комнату и ответить улыбкой на улыбку Равата.
- Неожиданная радость, дорогой Учитель! - воскликнул он и в глазах
его в самом деле была радость. - Давно вы не балуете меня своим вниманием!
- Что делать, Рават? - сказал я, невольно смягчившись. - Время такое.
- Неужто я бы осмелился вас упрекнуть, дорогой Учитель! С завистью и
восторгом взираю я на ваши дела и горько скорблю, что мне не дано даже
полной мерой постигнуть великолепие того, что вы сотворили!
- Я не люблю восхвалений, Рават? Поговорим о другом.
- Как вам будет угодно, дорогой Учитель. У вас усталый вид. Не рано
ли вы принялись за работу?
- Конечно! - подхватил Таласар. - Жизнь ваша воистину драгоценная для
Квайра! Не могу передать, как я был опечален, узнав о вашей болезни. К
прискорбию моему ваша добрая супруга воспрепятствовала мне вас
навестить...
- Просто выставила за дверь! - со смехом сказал Рават.
- Простите ей это, - сказал я Таласару. - Проверьте, она и акиха
прогоняла, когда считала, что его посещения могут мне повредить.
- Суил - приемная дочь сиятельного акиха, - весело объяснил Рават
отцу. - Третьего дня и мне от нее досталось за то, что плохо забочусь о
здоровье господина нашего!
- Великая радость! - сказал Таласар лукаво. - Не часто бывает, чтобы
существо столь прекрасное так много принесло своему супругу! Вам повезло,
биил Бэрсар!
- Да, мне повезло. И ни деньги, ни родство не могут прибавить к моему
счастью ни капли.
- Это так, отец! Я даже завидую дивному бескорыстию Учителя!
- А я вот не завидую тебе.
- Я знаю, - ответил он серьезно. - Вы мне не соперник. Отчего же
тогда вы сторонитесь меня, Учитель? Поверьте, это мне воистину горько, ибо
моя душа все так же тянется к вам.
- Пока я тебе не мешаю?
- А вы и не сможете мне помешать. У нас разные цели и разные желания.
Нам нечего делить.
Я промолчал, а он продолжал, ободренный, и в его красивом лице было
все искренне и светло:
- Неужто вы думаете, я посмею забыть, чем вам обязан? Не усмехайтесь,
Учитель, я знаю, что и глотка не отпил из моря мудрости, что вы таите в
себе. Но и те крохи, что достались мне, всколыхнули всю мою душу. Вы не
верите в мою искренность? Но зачем мне вам лгать, Учитель? Душа моя вам
открыта, вглядитесь: где в ней ложь?
- Зачем тебе это, Рават?
- Чтобы вы поняли меня! Я вижу: вы меня судите... наверное, уже
осудили - разве это честно? Вы сами толкнули меня на этот путь... Зачем вы
открыли мне суть всего? Прежде я верил лишь в волю божью: захочет господь
- вознесет превыше всех смертных тварей, захочет - низринет в пучину
скорбей. Хоть болел я душой за дело нашего господина, все видел, все
слышал, да толку мне было с того, как дитяти от золота: поиграл и бросил.
Зачем вы сдернули покров с незрячих моих очей? Зачем вы мне показали, как
разумно и складно все устроено в мире господнем, где нет ни худого, ни
малого, а все со всем совокупно? Нет, Учитель, это не упрек, счастие всей
моей жизни, что встретил я вас, что вы мне разумение дали. Ибо - каюсь я
вам - прежде бывало, роптал я на господа, что худо, мол, он миром правит,
коль столько в нем скорби и столько неустройства.
- А теперь не ропщешь?
- Нет! Открыли вы мне путь, а дальше я уж сам пошел. Вгляделся в дела
людские, и открылось мне, наконец, что бог вершит волю через людей:
избирает их и открывает им волю свою.
- И ты среди избранных?
- Может быть! - ответил он резко. - Дважды коснулся меня перст
господень. В черный год мора... - Таласар шевельнулся, но Рават жестом
заставил его промолчать. Сухой, горячий огонь полыхал у него в глазах,
красные пятна зажглись на скулах. - Отец не даст соврать. Один я остался в
дому... смерть всех выкосила - даже слуг... только меня обошла. Для чего,
Учитель?
- А второй раз?
- Зимой. Когда мы шли в Бассот. Господин наш был совсем плох, мы с
Дибаром вели его попеременно. На пятый день... Дибар заменил меня, и они
ушли вперед, а я не мог идти. Мороз был, как пламя... он все выжигал... я
сел и закрыл руками лицо... было так хорошо сидеть... я знал, что умру, и
это было приятно. И вдруг - вы понимаете, Учитель? - как приказ: тебе
нельзя умереть! Так надо, чтоб ты был жив!
- И ты встал?
- Да. Они ничего не заметили.
- Хорошо, - сказал я терпеливо, - пусть ты избран. Но для чего?
- Чтобы спасти Квайр! Да, я знаю, вы сочтете это неуместной гордыней.
У Квайра есть господин мой аких и есть вы. Но, Учитель, победить -
