границу, в укромное место, где ждет меня кое-кто из кеватских вельмож.
Я угрожаю и льщу, уговариваю и подкупаю, я устраиваю заговоры и
разрешаю старые склоки, я шлю к Баруфу гонца за гонцом, требуя денег,
оружия, охранных грамот и - слава богу, это Баруф! - вовремя получаю все.
Я ем что попало и сплю в седле, забыл о матери, забыл о Суил, я помню
только одно - надо успеть! Успеть, пока война не выплеснулась в страну,
покуда Крир с Угаларом, как собаки медведя, еще держат возле границы
стотысячное кеватское войско, пока наши враги еще не сговорились и не
стиснули нас в стальное кольцо.
И вот уже из Приграничья вывезли все, что возможно. Ушли все женщины,
старики и дети, а мужчины вооружились и готовы к партизанской войне. Вот
уже подкупленные мною олоры двинулись на перехват кеватским обозам. Вот
уже Тубар прошел огненной тучей прошел по Тардану, а Господин Лагара
отказался напасть на Квайр.
Но силы нельзя соизмерит, и Крир отводит измотанное войско. Они
уходят, разрушая дороги и оставляя за собою ловушки. Мы остаемся одни.
- Мы - это я, Эргис и сорок биралов, лично отобранных Угаларом. Все
храбрецы, отчаянные рубаки - но их всего сорок, а между нами и кеватцами
только лес.
И снова мы мечемся в кольце знакомых дорог, но теперь вокруг нас
враги, и каждый наш шаг - это бой. Все меньше и меньше становится мой
отряд; падают под пулями люди, валятся истощенные кони, у Эргиса рука на
перевязи, и ночами он стонет и скрипит зубами от боли. Подо мною убили
двух коней, панцирь расколот в схватке и пули издырявили плащ, почему-то
щадя мое тело.
Но в кеватском войске голод - ведь обозы достаются олорам. Кеватский
главнокомандующий шлет в Кайал гонца за гонцом, но нам известны все тропы
и мы неплохо стреляем.
Мертвечиной пропахли леса: обнаглевшие урлы стаями рыщут вокруг, не
дай бог даже днем в одиночку попасться такой стае. Спасаясь от это
напасти, местные жгут леса; в пламени гибнут и звери и люди, мы сами не
раз с трудом вырывались из огненного кольца.
Но и в южном Кевате горят хлеба, засуха бродит по Истарской равнине,
и вместе с олорами в Кеват ушли мои люди. Это надежные парни; они ловки и
бесстрашны, ничей взгляд и ничье ухо не признают в них чужаков. Скоро в
Кевате должно кое-что завариться...
Но нас уже обложили со всех сторон, и нет нам ни отдыха, ни
передышки. Кончились пули, мы закопали в лесу бесполезные ружья и тайными
тропами выходим к своим. Только восемь нас осталось, восемь ходячих
скелетов, черных от голода и засыпающих на ходу.
Главный теперь Эргис. Это он запутывает следы, находит какую-то пищу
и отгоняет зверей. В полузабытьи я тащусь за ним, и голод уже не терзает
меня. Скоро я упаду, силы кончаются... кончились, земля закружилась,
плывет, прижалась к щеке - и больше уже ничего...
А потом я открыл глаза. Сероватое, светлое, просвечивающее плавало
надо мной. Я не знал, зачем оно здесь. Я чуть не заплакал, до того это
было обидно. Я устал от обиды, закрыл глаза - и стало лучше. Тихо, темно,
никак было вокруг, и из этого медленного всплыло и встало на место
ощущение моего "я". Я складывал себя из осколков, как когда-то разрезанные
картинки; это было очень занятно.
- Ну как? - спросил слишком громкий голос.
- Да так же, славный дос.
- А тот где... поп?
- Службу правит, славный дос. Кликнуть велел, как отходить станут.
Слова протекли мимо меня, в них не было смысла, но голоса мне мешали,
я не хотел голосов. Мне была нужна тишина и что-то еще, я знал, что, но
это уже очень нужно; я огромным усилием выдернул из памяти слово, которое
почему-то должно помочь.
- Эргис.
- Бредит, что ли?
- Вроде не походит, славный дос.
- Эргис! - повторил я капризно.
- Кто такой? - Оруженосец ихний.
- Живой?
- Живехонек, славный дос.
- Чего стал, дубина! Живо зови!
Я понял, что все хорошо, и открыл глаза. Знакомое лицо наклонилось ко
мне, смуглое, с маленькой курчавой бородкой, с диковатыми черными глазами.
И опять надо было достать из памяти слово, я даже застонал, так это
трудно, но черное покрывало разорвалось, и слово выскользнуло наверх.
- Дос Угалар, - шепнул я еле слышно, и он ответил залпом радостных
ругательств. Облегчил душу и спросил:
- Как вы себя чувствуете, биил Бэрсар?
- Пить.
Угалар заботливо, но неуклюже приподнял мне голову и сунул в губы
чашу. Я отхлебнул и задохнулся. Крепчайший лот, он все мне опалил и
затуманил голову. Потом туман рассеялся, и я все сразу вспомнил.
- Где кеватцы?
- Ха! Нашли о чем тревожиться! Гоним сволочей! Пока до Тиса дошли -
уже лошадей сожрали. А дальше того хуже - знаете, небось, сами
постарались. В спину приходится толкать, а то до границы, глядишь, не
доползут!
- А дос Крир?
- Тс-с, - сказал он, и приложил палец к губам.
Я улыбнулся.
- Калар Эсфа...
- Толкает. А я в заслоне сижу. - Он снисходительно улыбнулся тому,
что даже с ним, с единственным другом, Крир не хочет делиться славой.
- Живы?
- Кто?
- Мои люди... все?
- Будь я проклят! Это вы о ком? Ко мне шесть дохляков приползли,
третью неделю отжираются!
- Значит, я...
- Да, биил Бэрсар. Мы уже вас вовсе похоронили. Попа в караул
поставили, чтобы вас без обряда на небеса не отпустить.
- А Эргис?
- Да вон он, легок на помине. Эй ты, живо сюда!
- Благородный гинур звал меня?
Я нахмурился, соображая, вспомнил и это, и кивнул. Эргис стоял в
ногах постели, чтобы я мог видеть его, не шевеля головой. Радостно было
его худое лицо, и глаза как-то странно блестели.
- Тут... будь, - шепнул я, чувствуя, что опять ухожу. Еще мгновение
поборолся - и соскользнул в никуда.
...А потом была ночь, и желтый огонек осторожно лизал темноту. Эргис
спал за столом, положив голову на руки; вторая, завязанная грязной
тряпкой, лежала у него на коленях. Жалко было будить, но я не знал,
сколько теперь продержусь.
Эргис вскочил, будто не спал, улыбнулся.
- Есть будешь?
- Давай.
Приподнял повыше, сел рядом и стал кормить с ложки молоком с
размоченным хлебом. Накормил, обтер лицо, как ребенку, уложил опять.
- Спи.
- Некогда. Рассказывай.
Поглядел неодобрительно, покачал головой.
- Чего тебе неймется? Слышал же: уходят.
- Почему?
- Известно почему! Раздор пошел. Второй-то промеж них воевода - сагар
Абилор - своей волей попер на Исог. Тридцать тыщ с ним было. Дошел до
завалов под Исогом, а Крир тут как тут. Кеватцы в завал уперлись, в кольцо
зажал, да с заду и ударил. Абилор-то сразу смекнул, кинул войско и смылся
с одной охраной, а прочих всех... Ну, сам знаешь, Крир пленных не берет.
- В Кевате?
- Порядок. Тирг с Гилором воротились, а Салара еще нет. Добрую,
говорят, кашу заварили, год Тибайену не расхлебать.
- В Квайре?
- А я почем знаю? Тихо.
Я закрыл глаза, отдохнул немного.
- Эргис... пора в Квайр.
- Да ты в уме? Две недели без памяти валялся... ты ж на первой лаге
помрешь!
- Не умру. Мне надо в Квайр. Дня три... и в путь.
Прикажешь к постели скакуна подать?
- Могу и носилках.
Угалар бранился, Эргис спорил, но дней через пять наш маленький
караван отправился в путь. Я тихо качался в полумраке крытых носилок,
засыпал, просыпался, пытался о чем-то думать - засыпал опять. Жизнь
возвращалась ко мне не спеша, крошечными шажками, и побывав за краем, я
радовался всему.
Радостно было сонное колыханье носилок, нечаянное тепло заглянувшего
в щелку луча, негромкое звяканье сбруи и запах - запах хвои, запах кожи,
запах конского пота. На привалах Эргис легко вынимал меня из носилок
укладывал где-то под деревом и знакомый забытый мир цветов и запахов,
тресков, шелестов, птичьего пенья тепло и заботливо принимал меня. Эргис
все еще кормил меня, как младенца: даже ложка была тяжела для моих
бесплотных рук.
И все-таки жизнь входила в меня - по капельке, но входила: я дольше
бодрствовал, четче делались мысли, и как-то, раздвинув бездумную радость
существования, конкретные люди вошли в мою жизнь. Я стал отличать друг от
друга солдат охраны и с радостью увидел среди них недавних соратников по
войне в Приграничье.
- Это хорошо, - сказал я Эргису.
- Что?
- Что ты ребят взял... наших.
- Так сами напросились!
- Не сердятся?
- Чего это?
- Ну, столько досталось... из-за меня.
- Чудно, Тилар, - сказал Эргис, отвернувшись, - до чего ты силы своей
не разумеешь! Я и сам - тебе спасибо! - нынче только понял, что люди
могут, ежели с ними по-людски.
- Скажи и мне... может, пойму.
- Куда тебе! Тебе-то все люди одинаковые! А ты про солдат подумай:
кто они? Смерды, черная кость. Сменяли голод на палку и думают: в барыше,
мол, остались. Им что, объяснили когда, за что умирать? Саблю наголо - и
пошел, а что не так - под палку иль на сук. А ты их прям взял и
огорошил...
- Когда?
- А как собрал перед уходом. Так, мол, и так, ребята, смерть почти
верная. Кто боится - оставайтесь, ничего вам не будет. А дело у нас
такое...
- Чтобы требовать с людей... они должны знать... главное.
- А я про что? Я-то примечал, как они сперва глядели. Все ждали,
когда ж ты господином себя покажешь, хоть в зубы-то дашь. Иной бы, может,
и рад - больно чудно, когда тебя за человека считают.
- Глупости, Эргис!
- Глупости? Да я сколько воевал, сроду не видел, чтобы люди так
дрались! Ты-то, небось, и не примечал, как они тебя собой заслоняли...
- Хочешь пристыдить? Ты прав. Не замечал.
- Вот олух, прости господи! Я что, о том? За твоим-то делом на нас
глядеть? Я к другому. Поверил я в тебя теперь. Коль не прогонишь, и дальше
вместе потопаем.
- Спасибо, Эргис, - ответил я - и как слаб, как жалок был мой голос!
- А Огил? О нем ты подумал?
- Что о нем думать! Давно передумано. Для того я, что ли, шесть лет в
лесах мыкался да кровь лил, чтоб обратно в кабалу лезть?
- Огил... поможет тебе.
- Мне-то поможет! А как ты мне велишь сельчанам моим в глаза
смотреть? Всю жизнь им порушил, в леса сманил... Всем рай обещал, а себе
одному, выходит, добыл?
- Не спеши, Эргис. Еще война не кончилась.
- Ну да! После переменится! Против каларов акиху не идти, тронет -
сам полетит. Да и другое у него на уме, не слепой, чай, вижу. Эх, Тилар! Я
б его и теперь собой заслонил, а служить не стану. Как, берешь?
- Беру.
- Ну и ладно. Спи. Даст бог, довезу тебя.
Бог дал, и я давно уже в Квайре. Суил нашла тихий дом на улице
святого Лигра, и мир надолго забыл о нас. Нелегко ей пришлось, бедной моей
птичке! Та развалина, что привез ей Эргис, еще долго болталась между
жизнью и смертью, только преданность и забота Суил удержали меня на краю.
Но теперь все позади; я жив и намерен жить. Смерть ушла, оставив меня
Суил, и она со мной днем и ночью. Лицо ее весело, смех ее звонок, но в
глазах уже поселилась тревога, и паутина первой морщинки легла на ее ясный
лоб.
- Тяжело со мной, птичка?
А она смеется в ответ:
- Тоже мне тяжесть! Хоть сколько-то со мной побудешь! Слава богу,
ноги не носят, а то только б я тебя и видела!
Ноги и правда меня не носят. Сижу в постели и читаю то Дэнса, то
местные хроники, которые принес мне Баруф. Скучнейшее чтиво, но пищей для
размышлений снабжает, и эти размышления не утешают меня.
Хорошо, что Суил умеет отгонять невеселые мысли. Подойдет, прижмется,
