стоял им поперек дороги, как они решительно заявляли королю испанскому,
что же сделали бы они с Наваррой? Теперь собственной рукой не убивают,
особенно те, кто почти добрался до престола. Так бывало только во време-
на адмирала Колиньи. А ныне Гиз и его Лига могли вызывать народные вол-
нения, когда им это было нужно; во время одного из них как бы ненароком
погиб бы, вероятно, и Наварра.
На этот счет никто в Нераке не сомневался; тайный совет тщательно об-
судил вопрос, а Морней записал решение. Поэтому, когда Генрих читал
письма бедной Марго, он невольно видел в них предательство - да отчасти
оно так и было. Вместе с тем она горячо и искренне желала, чтобы ее го-
сударь стал великим. Но ее судьба решена, Марго сама обесценивает и сво-
дит на нет свои заслуги, а Генрих уже перестал замечать их.
На ее двусмысленные зазывания он ответил прямым оскорблением. Он пот-
ребовал, чтобы Марго не отсылала Фоссезу, а оставила при себе: этим он
сознательно порывали их дружеские отношения. Впрочем, в те времена он
уже не думал о Фоссезе. Его увлекала и дарила счастьем другая женщина.
Их сблизила не случайная нежность: и не страсть, загадочная, как рок или
кровь. Когда Генрих познакомился поближе с этой дамой из Бюрдо, ему,
понравилось избранное ею, самою имя - Хрризанда, оно делало ее каким-то
изысканным созданием, образом из романтических стихов. Его поразило ска-
зочное окружение, этой дамы; коротышка-шут, долговязый мавр, попугаи,
обезьяны и еще всякие редкостные создания, составлявшие ее свиту, когда
она ходила к обедне. Графиня де Грамон была умна, красноречива, в осо-
бенности же была богата. Вместо всякий иных красот у нее была очень бе-
лая кожа. Так как она с детства дружила с его сестрой, то Генрих встре-
чал ее и раньше... А теперь вдруг вспыхнула страстная любовь или то, что
он считал любовью.
Без сомнения, эта дама с первого же дня полюбила Генриха сильнее, чем
он ее. Она давно уже тайком о нем мечтала и придумала себе такую свиту,
только чтобы привлечь его внимание. Он мерещился ей по ночам, с того
дня, как - Фама произнесла во всеуслышание его имя, и она забрала себе в
голову непременно стать его музой. - Эта муза великого государя и солда-
та будет на свои деньги вооружать для него полки, а после сражений и по-
бед обнимать его своими белыми руками. Главное же, она заставит его пи-
сать письма, писать без конца; благодаря ей он сделается несравненным
писателем. И это, будет продолжаться в течение многих лет, пока ее чес-
толюбие не будет утолено. А тогда все кончится еще и потому, что лицо
музы уже не будет ослепительно белым, но покроется красными пятнами. И,
как всякая другая, она станет сварливой и унылой и забудет о том, что
все-таки выполнила свою задачу, которую сама себе избрала, так же как и
имя "Коризанда".
А с Марго у него все по-другому. Он не пишет ей вдохновенных и изыс-
канных писем. Она тут, когда ее тело тут. Расстаться с нею тоже можно,
как и со всякой другой; но ее образ отпечатлелся на всей его юности, как
волшебство или проклятие, и то и другое захватывает самую суть жизни, не
то, что возвышенные музы. Марго не станет вооружать полки для своего
возлюбленного повелителя, а скорее пошлет войска против него. Ибо она
последняя, бесплодная, и будет тщетно стараться остановить его на пути к
престолу. Даже с Лигой Гиза - с самим дьяволом! - заключит она под конец
союз против ее собственного дома, и все это только из ненависти к своему
возлюбленному повелителю. Когда ее брат Перевертыш умрет, она примется в
смятении разъезжать вместо него по стране и будет вести себя как те, чей
род погиб, и, преследуемая ненавистью своего брата-короля, наконец ис-
чезнет совсем, одинокая женщина, настолько одинокая, что не сможет даже
вредить; Марго просто исчезнет!
Пока она еще в Лувре и старается заманить туда Генриха описанием
придворных празднеств. Она, конечно, знает, что у него завелась новая
подруга: об этом она не заговаривает, но мстит. К сожалению, несравнен-
ный Нарцисс женится, впрочем, она быстро находит ему самые разнообразные
замены. Ее браткороль на придворном балу бросает ей в лицо имена всех ее
любовников. На другой день она вынуждена уехать из Парижа, опозоренная,
покинутая; хуже того: во время ее возвращения на юг ее неожиданно оста-
навливают офицеры королевской охраны и обыскивают, как воровку. И кто же
выезжает ей навстречу, и увозит в свой замок, и показывается с нею в ок-
не? Кто к ней добр и молча обнимает ее, чтобы она знала: есть на свете
человек, который вместе с ней страдает и делит с нею ее стыд?
Вечером Марго сидела рядом с Генрихом, который для виду слушал бол-
товню своих дворян, только чтобы самому говорить поменьше - особенно же
с Марго. Ей бы изменил голос, ведь она беззвучно плакала. Но это были
слезы радости, оттого что он к ней добр. К ним примешивались и слезы го-
речи за свое бессилие. "А он любит на этот раз по-настоящему! Всем я
стою поперек дороги, и этой его любовнице с дурацким именем (она еще
вздумает отравить меня) и ему. Какой прок от его доброты? Меня здесь уже
нет".
Именно в эту минуту он нашел под столом ее руку и сжал. Сначала она
пугается. Погруженная в свои страхи, она уже решает: "Это - прощание".
Затем пугается вторично, но уже от радости: ведь прощания еще нет, самое
худшее отодвигается. Кровь приливает ей к сердцу; порывисто склоняется
она над его рукой и незаметно целует ее. Потом, наоборот, сидит очень
прямо, больше не плачет, ни на кого не смотрит: она уже начала удаляться
отсюда, Марго чувствует это, хочет позвать себя обратно, но пути назад
закрыты. Марго! Неужели никогда? Вернись, если можешь! Не можешь? Мерк-
нешь? Ускользаешь? Марго!
ПОХОРОНЫ
Последний король из дома Валуа любил потанцевать, и танцевал он один,
как ребенок, но лицо его оставалось мрачным, он ничего не мог с этим по-
делать. Иногда он вдруг отодвигал от себя тщательно переписанный указ и
сбрасывал меховой плащ. Белое шелковое полукафтанье, узкие бедра,
мальчишеская, не по возрасту, фигура - таким расхаживал король перед
зеркалом, которое нарочно здесь ставили слуги. Начинала звучать отдален-
ная музыка, и он в своей тихой комнате делал изысканные па, совершал
движения и принимал позы, полные неизъяснимого изящества. Из-под опущен-
ных век он наблюдал за своим отражением в зеркальном стекле, словно тан-
цевал другой человек. Это был не он. Увы, он не чувствовал себя радост-
ным танцором, он был лишен небесной благодати и легкости, не знающей
воспоминаний. Его они преследовали неотвязно; только у счастливого отра-
жения в зеркале их не было. Не было у него и головы, ибо рама зеркала
отрезала ее. А его голова, окруженная черноватыми духами, думала о смер-
ти.
Брат Франциск безнадежно заболел; кровь выступала у него из пор, как
некогда у брата Карла. Во Фландрии он бессмысленно расточал свои послед-
ние силы, как и остальные братья, а теперь умирал. Король был бездетен,
он уже не надеялся иметь наследника, ибо ничто не помогало - ни лечение
королевы водами, ни великое паломничество, когда его ноги сплошь покры-
лись волдырями, ни настойчивые моления всего двора, который проследовал
крестным ходом через церковь Нотр-Дам. Словом, было сделано все; страх,
тревога и муки перед неизвестным должны отстать на полпути, если человек
в одиночестве, один идет навстречу своей смерти. Но ведь с роковым бесп-
лодием и предопределенным свыше вымиранием рода не так легко раз и нав-
сегда примириться - и не у Валуа нашлись бы на это силы Двести лет гос-
подствовал его род, и он, последний Валуа, завершает его. Лишь по време-
нам ему кажется, что жертва уже принесена. Неотступно и неуклонно уст-
ремлен духовный взор короля на предстоящий конец, и он ежедневно гото-
вится к нему, рисуя себе ужас этого конца и надеясь, что, быть может,
даже ужас наконец иссякнет и смерть перестанет быть страшной Ведь и для
короля, завершающего былую эпоху, а также целый выбирающий королевский
лом, смерть могла бы оказаться не тяжелее, чем для обычного человека, во
всей его слабости.
И, чтобы добиться этой легкости, король танцевал один, или часами ло-
вил чашечкой мячик, или вешал себе на шею корзинку со щенятами, перевя-
занную голубой лентой. Они в ней ползали и скулили: они жили, жили вмес-
то него, а он мог не двигаться. Когда ему сообщили о смерти его послед-
него брата, он сам стоял, застыв, как мертвец; и не очнулся, не отозвал-
ся. Вошедшие онемели перед ним, им хотелось ткнуть в него пальцем.
Двор ожидал, что он опять начнет разыгрывать монаха, петь в хоре
вместе с братией среди золотых подсвечников и кадильниц, рисунки которых
сделал сам - от тоскливого желания создать хоть что-нибудь. Но нет, це-
ремония погребения напоминала роскошную свадьбу. Народу пришлось прини-
мать в ней участие и оплачивать ее совершенно так же, как и свадьбы ко-
ролевских любимцев. Впереди шло все духовенство, даже те священники, ко-
торые с кафедры произносили проповеди против короля. Затем дворяне по-
койного несли гроб, а за гробом следовал король, единственный представи-
тель своего дома, уже умершего. И зрители дивились: Валуа вел себя так,
словно особенно старался выставить напоказ, насколько он одинок - и те-
перь и всегда: улицы затянуты черным, и он выступает один, без своей
бесплодной королевы, в некотором отдалении от всех остальных, ибо там
только чужие. Гроб его последнего брата был покрыт знаменем походов,
принесших покойному довольно сомнительную честь и нередко направленных
против его брата-короля. Последний желал ему смерти, а теперь, когда это
желание исполнилось, он шел за телом один, между гробом и чужими людьми.
Первое место в свите занимали два его фаворита - Жуайез и Эпернон,
король подарил им герцогский титул и дал в жены двух сестер королевы.
Сейчас же за ними шли его враги, вознамерившиеся против его воли насле-
довать ему, - шли Гизы.
Они выступали пышнее самого короля, их собственная свита была роскош-
нее, породистые кони, которых вели под уздцы. И они сами казались вопло-
щением властной и дебелой мощи. Черты герцога Гиза приобрели за это вре-
мя суровую жесткость. Он уже не изливал, как некогда, блеск своей красо-
ты на простонародье и почтенных горожан, это был уже не сказочный герой
их жен. Все приманки теперь не нужны, не нужно ни соблазнять, ни задари-
вать. Теперь можно просто приказывать. Уже незачем уговаривать горожани-
на или мужика, чтобы они оказали ему поддержку, - напротив, кто не желал
вступать в Лигу и не присягал в слепом повиновении ее вожаку, мог счи-
тать себя погибшим! Выполняй свою трудовую повинность и неси повинность
воинскую! Плати ему подати и, хоть жилы вздулись, торчи целый день на
ногах каждый раз, когда Гизу вздумается созвать толпы своих привержен-
цев. А не хочешь, так не будет у тебя ни клиентов, ни работы, ты ока-
жешься вне закона, и для тебя потрудятся только шпион да предатель, ко-
торые выдадут тебя. И если кто потом набредет на твой труп, то обойдет
его сторонкой.
Преступное тайное сообщество неудержимо разрастается, оно охватывает
своими щупальцами все государство и всасывает его в себя, а закон кажет-
ся таким же бессильным, как этот король, шествующий под балдахином на
похороны своего последнего брата. И сегодня добрая половина участников
шествия - духовные лица, военные, придворные, почтенные горожане и прос-
толюдины - все они сегодня обсуждают вопрос о наследнике короля, словно
уже хоронят его самого. Завтра даже его любимцы переметнутся к Гизу. Ли-
га сживет его со свету, оттеснит на самый дальний клочок земли, пока его
кто-нибудь там не прикончит. В сущности, он многое знает заранее, но
заставляет себя, выпрямившись, шагать под парчовым потолком балдахина и
