чем он заслуживал. Победа была одержана не "над гарнизоном одного горо-
да, а над самим маршалом Бироном и другими врагами, и победа реши-
тельная, несмотря на все ответные удары, которые, конечно, тоже воспос-
ледовали. Но, когда Генрих совершил нападение на самого маршала, оказа-
лось, что он еще недостаточно силен, пришлось бежать до самого Нерака;
под выстрелами он промчался на коне по роскошной парадной лестнице свое-
го замка среди войск, которым надлежало схватить его, и ускакал.
Ноги у него были изранены и кровоточили. В Нераке Марго приходилось
менять простыни, если он пролежит с ней хоть четверть часа, - в таком
состоянии было его тело. Но дух его не знает трудностей, он легок и
стремителен, как всегда. И Генрих ведет свое войско - пусть его называют
просто бандой - из принадлежащих ему областей на север, где протестанты
приветствуют его новую славу и только ждут его, чтобы восстать самим.
Двор в Париже узнает об этом и спешит отозвать Бирона.
Замысел как будто удался. Поэтому и герцог Алансрнский, ныне герцог
Анжуйский, немедленно предложил свои услуги удачливому зятю, поспешил на
юг, заключил с ним мир и дружеский союз. Непримиримым остался лишь Кон-
де, некогда любимый кузен Генриха. Но трудно примириться с тем, что ты
всю жизнь остаешься на втором месте, хотя честно выполнял свой долг -
сражался не хуже, чем твой соперник, и вдобавок жил в полном согласии со
своей партией, тогда как соперник постоянно вызывает у нее недоверие от-
сутствием должного религиозного рвения. Никогда не знать зависти -
действительно трудное искусство: для этого человек должен многое понять;
но особенно важно, чтобы он постиг учение об избранных благодатью божи-
ей. Помогает также, если ты умеешь гордиться выпавшей тебе на долю
судьбой, как умели древние. Морней способен и на то и на другое: в нем
живет добродетель, а поэтому открывается ему и знание.
Конде - человек без размаха, у него есть добрая воля, хороши и его
первые побуждения, но ничего он не доводит до конца. Его ненависть к
Генриху началась еще давно, во времена одной битвы, происходившей под
Жарнаком, когда был принесен в жертву его отец, а молодой Наварра именно
через это стал первым среди принцев крови. Будучи вместе с Генрихом
пленником в замке Лувр, он переносил те же страдания, только они были не
такими мучительными. Потом бежал. Но вообще в нем меньше чуткости ко
всему народному, к тому, что принято у народа, к тому, что должно быть.
Он связывается с чужеземными князьями, тогда как кузену Наварре удается
окрепнуть на родной земле и распространить свою власть над ней, правда,
не без помощи папистов.
Поэтому тем сильнее упорствовал кузен Конде, настаивая на чистоте
протестантского учения, и ему мог быть другом только тот, кто придержи-
вался этой чистоты или кричал о ней. Оттого и своего Иоганна-Казимира
Баварского он ценил выше, чем Генриха; зато князек карликового госу-
дарства ненавидел порок. Распущенность, царившая при наваррском дворе,
настолько ему претила, что он плевался при одном напоминании, а принц
Конде разрешал ему это. Пошел он и на заговор против двоюродного брата.
Заговорщики отправили гонца к Генриху просить, чтобы тот повел свои
войска на помощь архиепископу Кельнскому. Архиепископ перешел в протес-
тантство, и представлялся превосходный случай нанести удар австрийскому
дому. Разумеется, австрийский дом - это был враг, но враг в будущем, са-
мый главный, с которым расправляются напоследок. Идти сейчас на Германию
- значило бы отказаться от завоеванного, прервать свое восхождение и да-
же, быть может, совсем потерять королевство. Именно этого они и хотели,
требуя от Генриха, чтобы он покинул свою страну ради борьбы за религию.
Но так он не поступит, что они отлично знали. Они могли поэтому вызвать
к нему ненависть среди протестантов, ибо далеко не все ему доверяли; а
сообщение, что он все-таки выступает, встревожило бы французский двор и
могло толкнуть Филиппа Испанского на грозное решение.
Сидит дон Филипп, как паук, ткет планы своей мировой державы. Разве
это имеет хоть малейшее отношение к какой-то кучке непокорных еретиков,
к какому-то нелепому Казимиру, спятившему архиепископу и завидущему ку-
зену? Док Филипп за своими горами все же "что-то почуял: уже народился
враг, который будет угрожать ему и его мировой державе; правда, этот
враг еще очень невелик, но он подрастет. С мучительным трудом преодоле-
вает он даже незначительные препятствия, однако мерить его силу надо не
очередным клочком земли, который он захватывает, а той славой и тем име-
нем, которые он себе создает. Нельзя спокойно ждать, пока Фама [27] зат-
рубит в трубу и полетит. Францией должен править в будущем лишь один
властитель - он сам, Филипп. Дом Валу а вымрет, а еще до того Лига тщес-
лавного Гиза растерзает королевство на части с помощью золотых пистолей,
- которые, покачиваясь на спинах мулов, непрерывно плывут с гор. Наварра
этому помеха, Наварру нужно - устранить. Таково решение, возникающее в
душе Филиппа, иного не может быть и у завистливого кузена.
Король Наваррский знает это. Ведь позади - Лувр, там Генрих изведал,
что такое ад. От Монтеня он услышал, что народу понятнее всего доброта.
А Морней разъясняет ему, какую силу имеет добродетель. Король Наваррский
сохраняет вею свою веселость и чувство меры на самом краю пропастей, та-
ящихся в его собственной натуре; но он знает: есть такая порода людей,
которые не признают этого, и как раз на них он будет наталкиваться всю
жизнь, до своего смертного часа. Они Не протестанты, не католики, не ис-
панцы или французы. Это особая порода людей; им присуща "угрюмая жажда
насилия, дух тяжести, а быть неудержимыми они способны, только когда
предаются жестокости и нечистым наслаждениям. Эта порода людей будет его
вечным противником, он же навсегда останется провозвестником разума и
человеческого счастья. Теперь он старается, следуя здравому смыслу, на-
вести порядок в одной провинции, позднее - во всем королевстве, и под
конец - в целой части света, чтобы, заключив союз мира со многими стра-
нами и государями, сокрушить дом Габсбурга. А тогда придет время и для
той породы людей, которые ненавидят жизнь: после тридцати, лет неудачных
покушений на жизнь короля Наваррского придет и их время метко нанести
удар кинжалом. В течение десятилетий семь или семьдесят ударов и выстре-
лов не попали в цель, Генриху удалось всех избежать, так же как он избе-
жал теперь первого.
В те дни король Наваррский ждал подкреплений.
Офицеру, который эти подкрепления привел, он приказал разместить сол-
дат в местечке под названием Гонто. И все слышали, как он говорил, что
завтра туда поедет. Его, однако, предупредили, что в отряд подослан
убийца: поэтому Генрих и сказал о своем намерении вслух и с подчеркнутой
небрежностью. Когда взошло солнце, король Наваррский, выехал, сопровож-
даемый тремя своими дворянами; д'Арямбюр, ом, Фронтенаком и д'Обинье. На
полпути им встретился одинокий всадник, и они, узнали в нем некоего дво-
рянина из, окрестностей Бордо. В то время как его трое спутников зажали
этого дворянина между своими лошадьми, короля Наваррского охватил ка-
кой-то знобящий страх - более жуткий, чем; в любой открытой схватке,
когда, смелое решение побеждает боязнь. Больше всего Генриху хотелось
удрать, однако он весело осведомился, хорош ли у дворянина конь; и, ког-
да тот ответил, что да" хорош - подъехал, пощупал и даже выразил желание
купить его.
Гаваре, так звали этого человека, побледнел, он не знал, как быть, и
волей-неволей спешился. Король Наваррский вскочил в седло и сейчас же,
осмотрел пистолеты; у одного курок был взведен.
- Гаваре, - сказал он, - я знаю, что ты хочешь меня убить. Но сейчас
я сам могу тебя убить, если захочу. - И тут он выстрелил в воздух.
- Сир, - ответил Гав, аре, - ваше великодушие всем известно! Вы не
отнимете у меня лошадь, она стоит шестьсот экю.
Об этом королю Наваррскому уже было доложено: убийце подарили коня за
то, чтобы он убил короля. Генрих повернул лошадь и поехал галопом в мес-
течко Гонто, где и сдал ее, а своему офицеру приказал как-нибудь отде-
латься от этого негодяя. Негодяй же затем вернулся в лоно католической
церкви. Когда он, ради хорошего коня, согласился убить короля Наваррско-
го, он выдавал себя за протестанта, на самом же деле не был ни тем, ни
другим. Но он принадлежал к особой породе людей: такие люди ненавидят
Генриха, он сразу это чует, и постепенно придет к выводу, что мстить им
бесполезно. Не успеешь отделаться от одного убийцы, как уже наготове
другой.
Этот был только первым.
ФАМА
Не заставил себя ждать и второй, теперь это был испанец; угадать, от-
куда он явился, было нетрудно. Он косил, широко зияли задранные ноздри,
лоб припух - словом, отнюдь не красавец. Этот Лоро, как он себя называл,
предлагал выдать королю Наваррскому одну пограничную крепость; на самом
деле его целью было подобраться как можно ближе к королю, что, однако,
ему не удалось. Те же дворяне, которые защитили короля Наваррского от
Гаваре, привели испанца на открытую галерею, окружавшую дворец в Нераке.
Затем они выстроились в ряд, и каждый уперся одной ногой в стену, и Лоро
пришлось говорить с королем поверх этого живого барьера. А так как ему
нечего было сказать и он ограничился жульническим враньем и в тот день и
на следующий, то его пристрелили. Нелегко убить человека, которого воз-
носит судьба, уже мгновениями открывая ему свой лик. Эти два покушения
показали больше, чем что-либо иное, насколько Генрих начал становиться
силой.
Но он решил ограничить себя и не уехал со своей земли, а перепахал ее
копытами своего коня из конца в конец, пока каждая кочка не стала при-
надлежать ему и приносить плоды. Города один за другим покорялись и от-
воряли свои ворота, люди завоевывались постепенно, не силой: брать прис-
тупом надо стены, не людей. Они поддаются воздействию добрых примеров,
особенно, если вместо этого их могли бы просто-напросто повесить. Тогда
до них доходит призыв быть разумными и человечными, к чему, впрочем, и
стремится истинная вера. Сначала они предпочитали сами лезть в петлю, но
в конце концов многие поняли, в чем их истинное благо, - пусть даже не-
надолго, всего лишь для немногих поколений.
Новый наместник губернатора Гиенни не был врагом Генриха, да сейчас и
не смог бы себе этого позволить. А Дамвиль, губернатор соседней провин-
ции Лангедэк, был даже другом. Несокрушимо стояла у самого океана, посе-
редине длинной прибрежной полосы, крепость Ла-Рошель. Эта полоса тяну-
лась вниз и наискось к югу: здесь большинство населения было за, короля
Наваррского: самые разнообразные упования возлагало оно на него, и упо-
вающих было великое множество.
Обыкновенные люди звали его просто noust Henric и вкладывали в это
очень многое: его ежедневные дела и труды, совершавшиеся у них на глазах
вот уже много лет, то, как он расходует деньги, как действует оружием,
даже его образ - образ всадника на коне, в куртке из рубчатого бархата,
его щеки, загорелые, как и у них, - его ласкающий, но твердый взгляд и
короткую
молодую бородку. Когда он проходил мимо них, они чувствовали, что
опасности, постоянно угрожавшие их жизни, отступают и что мир в стране,
который был всегда так шаток, делается устойчивым. А остальные, ученые
или просто люди с головой, нередко толковали о том, как вырос теперь ду-
ховно король Наваррский. И они начинали уверять, что дух в нем жив, что
ведет он себя отменно и добивается своих целей с большим мужеством. Из
такого теста и были сделаны величайшие государи, уверяли они друг друга,
и были искренне Убеждены в этом - хотя и не без содействия канцелярии
Наварры.
