ему за многие злодеяния. Губернатору пришлось, увы, допустить даже самые
жестокие проявления мести - до того были разъярены его солдаты, видя
зверства врагов. Но он сам и его люди представлялись не менее свирепыми
тем городам, которые почему-либо сдались наместнику. И с той и с другой
стороны достаточно было пустого слуха, чтобы тот, кого этот слух чернил,
подвергся свирепой расправе, а она, в свою очередь, вызывала еще более
суровые кары. Люди становились тем, за что их принимали, и, все больше
ожесточаясь, старались превзойти друг друга в бесчеловечности.
Однажды, когда Генрих ехал из Монтобана в Лектур, ему донесли, что по
пути на него готовится нападение из засады; он тут же отправил господ де
Рони и де Мейя с двадцатью пятью всадниками, чтобы они очистили опасный
горный проход. Когда это было сделано, триста врагов засели в большой
церкви с толстыми стенами; пришлось вести глубокий подкоп, и на эту по-
надобилось двое суток. Когда осажденные сдались, король Наваррский решил
было шестерых из них повесить, а остальных отпустить. Однако оказалось,
что в данном случае милосердным быть нельзя, ибо вдруг стало известно,
что это те самые католики, которые вели себя гнусно в городе Монтобане.
Они не только изнасиловали шесть молодых протестанток, но несколько из-
вергов "начинили тела несчастных порохом", подожгли, и шесть прекрасных
и благочестивых девушек были взорваны и растерзаны на куски. Поэтому оз-
наченных триста пленных безжалостно уничтожили.
Во время этой бойни Генрих поспешил уехать, он прямо бежал. Его охва-
тывало отчаяние, так как о нем шла дурная слава и он вынужден был марать
свое имя только потому, что наместник ни перед чем не останавливался.
Бирон же пребывал в уверенности, что города из одного страха не откроют
свои ворота перед его врагом. Справедливость губернатора и строгая дис-
циплинированность его войска, о которых вначале шла молва, должны были,
по замыслу Бирона, перейти в жестокость; да, он избрал наилучший путь
для того, чтобы имя Генриха стало столь же ненавистным, как и его. Ген-
рих это понял и, убегая во время уничтожения трехсот пленных, решил от-
ныне поступать иначе, чем его вынуждал заместитель.
Оз принадлежал к числу тех непокорных городков, которые и слышать не
хотели ни о каком подчинении и упорно не впускали губернатора. В сущнос-
ти, противились только старшины да некоторые горожане, у которых было
побольше земли и на которых работала беднота. Простой люд был на стороне
короля Наваррского, ведь он заходил в хижины бедняков и любил их доче-
рей. За это любили и его. И бедняки, наверное, открыли бы перед ним го-
родские ворота, но не могли изза гарнизона, который подчинялся богатым.
Сопротивление бедняков вызывало среди богатых недоверие друг к другу.
Каждый заранее обеспечивал себе лазейку на случай сдачи города. Так, ап-
текарь говорил своему соседу-седельщику: - По секрету, сосед! Ты знаешь,
кто поставляет королю Наваррскому сладости? Его аптекарь в Нераке, некий
Лалан; а ведь это я продал ему рецепт.
- Сосед, - отвечал седельщик, - в точности так же обстоит дело и с
кожаным футляром для королевского кубка. Футляр надо было починить, но
никто не должен был знать об этом, ибо в кубок, который не находится под
запором, легко можно подложить отраву. И вот придворные короля принесли
этот футляр мне, - докончил седельщик уже шепотом.
Вместе с тем один намотал себе на ус секрет другого, который тот не-
осторожно выболтал, - на случай, если маршал Бирон успеет заявиться до
того, как прибудет король Наваррский; тогда каждый, кроме него самого,
будет сурово наказан. Какой-то женщине приви-
делся во сне ангел, он возвестил ей о прибытии маршала, и она орала
об этом на весь рынок. Поэтому ее муж оказался бы в особенно опасном по-
ложении, если бы губернатор прибыл раньше. Муж был возчиком и однажды
принял в уплату от деревенского трактирщика вексель господина д'Обинье.
Ибо в этом трактире когда-то закусывал король Наваррский; на самый край-
ний случай вексель мог послужить возчику защитой.
Кое для кого городские ворота все же открывались: поэтому Генрих знал
и о несогласиях среди граждан, я об их страхах. Гарнизон был невелик,
после неудач Бирона он считался малонадежным. Губернатор отобрал пятнад-
цать дворян, которым приказал сопровождать его; поверх панцирей на них
были надеты охотничья кафтаны: так легче было проникнуть в город неза-
метно. Но едва Генрих очутился внутри, как один из солдат крикнул: "Ко-
роль Наваррский!" - и перерубил канат, удерживавший опускную решетку. В
ловушке оказались пятеро: Генрих с Морнеем, господа де Батц, де Рони и
де Бетюн. Тотчас забили в набат, населений схватилось за оружие и стало
угрожать пятерым отважным молодым людям.
Передовой отряд горожан состоял из пятидесяти человек, король На-
варрский двинулся прямо на них, держа в руке пистолет, и одновременно
начал говорить, обращаясь к своим четырем дворянам: - Вперед, за мной,
друзья и товарищи! - Он говорил не столько для них, сколько для добрых
людей - жителей Оза, которых хотел остановить и напугать. - Вперед, за
мной! Будем мужественны и решительны, ибо от этого зависит наше спасе-
ние! Следуйте за мной и делайте то же, что и я. Не стрелять! - крикнул
он особенно громко и как будто все еще обращаясь к своей четверке. -
Опустите пистолеты, не цельтесь! - А толпа вооруженных горожан слушала,
разинув рот, складную речь этого короля, находившегося в столь великой
опасности, я стояла, словно оцепенев. Два - три голоса, правда, крикну-
ли: - Стреляйте в красную куртку! Это же король Наваррский! - Но никто
еще не успел опомниться, как Генрих на всем скаку въехал в толпу. От
страха она распалась на двое и отступила
В толпе раздалось несколько ружейных и пистолетных выстрелов. Вскоре
в тесной улочке началась свалка - это простой народ, любивший короля,
накинулся на стрелявших. Те и слегка струсили; еще в начале схватки они
вцепились друг другу в волосы, ни один не желал признаться, что стрелял
именно он. Генрих спокойно ждал: очень скоро старшины, или, как они на-
зывались, консулы, бросились ему в ноги и загнусавили, точно литанию пе-
ли:
- Сир! Мы ваши подданные, мы преданные ваши слуги. Сир! Мы ваши...
- Но вы целились в мой кафтан, - возразил Генрих.
- Сир, мы ваши...
- Кто стрелял в меня?
- Сир! - умолял его какой-то горожанин в кожаном фартуке. - Мне дава-
ли чинить кожаный футляр от вашего кубка! В заказчиков я не стреляю.
- 'Если уж непременно надо кого-нибудь повесить, - посоветовал дру-
гой, с перепугу набравшись смелости, - тогда вешайте, сир, только бедня-
ков: их, по нашим временам, развелось слишком много.
Генрих во всеуслышание заявил о своем решении: - Я не отдам города на
ограбление, хотя таковы правила и обычаи и вы, конечно, этого заслужили.
Но пусть каждый пожертвует беднякам по десять ливров. Сейчас же ведите
сюда вашего священника и вносите деньги ему!
Приволокли старика-настоятеля и попытались немедленно всю вину сва-
лить на него. Это он-де внушил жене возчика, будто ангел с неба возвес-
тил прибытие господина маршала Бирона, а не господина короля Наваррско-
го, и только по дурости своей они заперли городские ворота. Они настой-
чиво требовали, чтобы старец искупил вину города. Если уж не их и даже
не бедноту - пусть хоть одного вздернут на виселицу; жители Оза никак не
хотели расстаться с этой мыслью. Генрих был вынужден решительно заявить:
- Никого не повесят. И грабить тоже не будут. Но я хочу есть и пить.
Этим случаем немедленно воспользовался один трактирщик и накрыл столы
на рыночной площади - для короля, для его свиты, для консулов и состоя-
тельных граждан. Генрих потребовал, чтобы поставили стулья и для бедня-
ков. - У них денег хватит, ведь вы же им дадите. - Бедняки не заставили
себя ждать, но самому Генриху никак не удавалось добраться до своего
места из-за бесконечного множества коленопреклоненных: каждый хотел
удостовериться, что его жизнь и его добро останутся в целости. Других-то
пощадили, а меня? А меня? Это было полное отчаяния нытье людей, которые
никак не могут постичь, что же такое происходит, и глазам своим не ве-
рят, хотя и видят, что спасены; воспоминание о том, к чему они привыкли,
все вновь и вновь лезет в их одуревшую голову. Да тут можно совсем поте-
рять душевное равновесие, а без него человеку жить нельзя.
Возчик, жене которого привиделся ангел, растерянно топтался на месте
и спрашивал каждого: - Что же это такое? - Все настойчивее, чуть не пла-
ча, но жмурясь, словно ему предстало целое воинство ангелов и ослепило
его, спрашивал он: - Что же это такое, что тут происходит? - И наконец
какой-то коротышка-дворянин в зеленом охотничьем кафтане ответил ему:
- Это человечность. Великое новшество, при котором мы сейчас при-
сутствуем, называется человечностью.
Возчик вытаращил глаза и вдруг узнал господина, чью долговую расписку
принял в уплату от трактирщика. Он извлек ее из кармана и осведомился: -
Не оплатите ли вы это, сударь? - Агриппа поморщился и повернулся спиной
к своему кредитору. А возчик удалился в противоположном направлении и,
потрясая руками над головой, стал повторять новое слово, которое он ус-
лышал, но никак не мог уразуметь. Оно заставило его усомниться в проч-
ности столь привычного мира долговых обязательств и платежей: да, это
слово повергло его в смертельную меланхолию. И на одной из балок своего
сеновала он повесился.
А на рыночной площади пировали. Девушки, приятно обнажив руки и пле-
чи, подавали кушанья и вино, и гости горячо их благодарили, ибо перед
тем не сомневались, что для них уже настал последний час. В их разгово-
рах мелькало новое, только что услышанное ими слово, и они произносили
его вполголоса, словно это была какая-то тайна. Но они с воодушевлением
пили за молодого короля, который без всякой их заслуги даровал им жизнь,
пощадил их имущество да еще с ними вместе обедает. Поэтому они решили
навсегда сохранить ему верность и усердно в этом клялись.
Генрих решил, что он действовал правильно и послужил своему делу.
Смотрел он и на людей. И так как ему уже не нужно было завоевывать их,
покорять, обманывать, он в первый раз взглянул непредвзятым взором на -
эти бедные человеческие лица, еще так недавно искаженные гневом и стра-
хом, а теперь такие неудержимо счастливые. Генрих сделал знак своему
другу Агриппе, ибо знал, что у того уже готова песня. Агриппа поднялся.
- Тише! - стали кричать вокруг. Наконец все затихли. Он запел и каждый
стих пел дважды, причем во второй раз все подхватывали в бодром и быст-
ром темпе псалмов:
Конец вам, христиане!
Увы! Спасенья нет.
Вы в темный век страданий,
В годину лютых бед
Поверили в людей,
Средь мрака и смертей.
Стоят повсюду плахи
И виселицы в ряд.
Рыдают люди в страхе.
Отчаянно вопят:
"Других на казнь ведите,
Меня лишь пощадите!"
И вот смешал великий князь земной
Людские добродетели с виной.
Добро ли, зло ли - все поглотит вечность.
Осанна! Воля нам возвращена.
Невинностью искуплена вина.
Виновного прощает человечность.
ВЫСОКИЕ ГОСТИ
События в Озе привели к тому, что маршал Бирон обозлился еще пуще,
чем после своего поражения возле уединенной мызы "Кастера". Чтобы укре-
пить свое влияние, король Наваррский применял явно недозволенные
средства - наместник всегда их осуждал, - уже не говоря о том, что, по
мнению старика, этому проныре не следовало бы пользоваться никаким влия-
нием. И теперь Бирона грызла мучительная зависть. Его письма в Париж
давно были полны жалоб на популярность молодого человека и на его безн-
равственность. Но после захвата Оза в них слышалось прямо-таки смятение.
