же, напротив, о логике событий и об истине, ибо достаточно истине поя-
виться, как она побеждает.
Словом, Морней старался, чтобы Генрих не только через чувство, но и
разумом ясно понял все величие предстоящей ему судьбы. Пусть осознает,
что истина - его союзник, и как истина моральная и как правда жизни: ибо
одна без другой преуспеть не может. Бог создал нас человеками, и мы сами
- мера всех вещей, поэтому истинно и действительно только то, что мы
признаем за таковое согласно врожденному нам закону. Столь высокая муд-
рость, мистическая, возвышенная и глубокая, должна была увлечь и соблаз-
нить государя, который сам являлся ее средоточием. Предсказания будущего
всегда заманчивы, даже в шесть утра, в парке, где еще стоит трепетная
свежесть; иначе Генрих проспал бы еще добрых четыре часа, ибо его легко-
мысленные приключения оканчивались обычно поздно ночью. Но он приходил,
чтобы слушать разумные суждения о себе и своих врагах.
Свой путь к престолу, говорили ему, он должен, как ни Странно, пройти
в качестве союзника, даже спасителя последнего Валуа, который до сих пор
его ненавидит. Но тут Морней придерживался веления "любите врагов ва-
ших", хотя это, конечно, не всегда полезно, ибо противоречит нашим чело-
веческим склонностям. Нужно только ясно различать те случаи, когда это
правило действительно полезно. Сам Генрих, по своей природе, был готов
любить своих врагов, добиваться их дружбы и даже предпочитать их
друзьям. Может быть, он сам носил в себе предчувствие этого союза с пос-
ледним Валуа, и лишь потом, когда все свершилось, убедил себя, что Мор-
ней уже давно назвал вещи своими именами. Также и гибель испанской арма-
ды у берегов Англии Генрих предвидел за десять лет вперед. Когда она
действительно погибла, он решил, что Морней предрек это еще в парке "Ла
Гаренн". Вероятно, посол действительно употребил слово "гибель", то ли
говоря о флоте, то ли о мировой державе. Но отблеск его слов остался
жить в душе Генриха. Ибо познание есть свет, и его излучает добродетель.
Негодяи ничего не знают.
Генрих слушал голос добродетели, говорившей с ним устами Морнея. Слу-
шать ее приятно, пока она говорит: ты молод и по натуре своей избранник;
блестящие возможности сочетаются с твоими блестящими дарованиями, они
прямо для тебя созданы, эти возможности; пока не пробил час великих дея-
ний, стань неоспоримым повелителем этой провинции и вождем твоей партии;
не спеши, небо здесь ясное, десять лет пролетят, как один день. До сих
пор добродетель говорила приятные вещи.
Но тут ей вздумалось однажды сказать и даже вручить Генриху соот-
ветствующую докладную, записку о том, что королю Наваррскому не мешало
бы самое позднее в восемь часов быть одетым и уже начать молитву вместе
со своими пасторами. Затем ему надлежало бы пойти в свой кабинет и выс-
лушать по очереди доклады всех, кому он давал какие-либо поручения. И
больше никаких шумных тайных советов, на которых хохочут, несут всякий
вздор и затевают "споры. Морней требовал, чтобы Генрих из всех своих со-
ветников отобрал только самых добродетельных. Но кто тогда остался бы,
кроме него самого? Генрих должен служить личным примером для всего свое-
го дома, и не только для дома, но и для всего королевства Наваррского, и
не только для него, но и для всего христианского мира. Морней не терпел
в государе, которого избрал себе, ничего заслуживающего порицания. Пусть
каждый находит в нем то, чего больше всего жаждет, но еще никогда не
встречал: государи - брата, суды - справедливость, народ - заботу о том,
чтобы снять с него тяжкое бремя. Государь должен помнить, что ему надле-
жит действовать не только с достоинством, но и с блеском; особенно же не
следует никому давать повода для клеветы. Даже чистою совестью не должен
он довольствоваться. А дальше речь шла уже о совсем щекотливых вещах.
Этот молодой человек, относившийся к своему званию члена совета с глубо-
кой серьезностью, заговорил о нравственности самого государя.
- Простите, сир, вашему верному слуге еще одно слово. Но с громкими
любовными связями, которым вы уделяете столько внимания, теперь уже пора
покончить. Наступило время, когда вы должны быть связаны любовью со всем
христианским миром, и особенно с Францией.
"Вторая Катрин! - подумал Генрих. - "Я напоминаю тебе о том, что ты
должен любить бога, а не женщин", - вот ее слова". А теперь и второй гу-
генот непрестанно твердит ему об этом. Нет, голос добродетели уже не
звучал приятно. Правда, она поторопилась, требуя от молодого государя
той благопристойности, которая пока не отвечала ни его характеру, ни
плачевному состоянию его маленькой одичавшей страны. Но именно это и,
пожалуй, только это, всегда было у Генриха уязвимым местом. Когда он уже
стал признанным наследником французского престола, упрямая добродетель
через господина де Морнея опять обратилась к нему с теми же назиданиями,
и они опять оказались некстати, вызвали в Генрихе гнев и насмешку! Под
конец добродетель совсем умолкла. А жизнь идет дальше без предостереже-
ний, добродетель уже не вмешивается, и стареющий Генрих опускается под
воздействием губительных страстей, с помощью которых он еще поддерживает
в себе иллюзию молодости. Да, так будет, Генрих. Молодость и любовь ста-
нут некогда заблуждением твоего все еще ненасытного сердца. И тогда Мор
ней уже ничего не скажет. Радуйся, что хоть сегодня он говорит!
Но Генрих, наоборот, отомстил ему за это на тайном совете, в котором,
кстати, так никаких изменений и не произошло. Король в присутствии свое-
го посла Морнея заявил: он-де больше обязан католикам, чем гугенотам.
Если последние ему и служат, то лишь из корысти или религиозного усер-
дия. А католикам от этого нет никакой выгоды, ради его величия они
действуют в ущерб своей религии. И столь несправедливо было это сравне-
ние, что даже придворные католики не могли отнестись к нему спокойно. Но
Генрих забыл о том, что человека надо беречь и щадить; в присутствии
своего посла он закаркал вороном. Дело в том, что ревнителей истинной
веры прозвали воронами оттого, что они носят темную одежду, то и дело
каркают псалмы и, по слухам, весьма падки на всякую добычу. Когда король
дошел до столь явного оскорбления и затем продолжал каркать вполголоса,
притаясь в углу, все сделали вид, что не замечают этого, и как раз като-
лики начали громко разговаривать, чтобы заглушить его карканье. Генрих
же вскоре исчез.
Выйдя, он заплакал от злости и стыда за свое отношение к добродетели,
воплощением которой был гугенот Морней. Отныне Генрих замкнулся, он уже
не принимал своего посла наедине, и во всяком случае не в парке "Ла Га-
реня" в шесть утра, ибо поднимался теперь только в десять. Но это не ме-
шало ему думать о Филиппе Морнее и сравнивать с остальными придворными
чаще всего не к их выгоде. Генрих говорил себе: "Вот д'Обинье - это
друг: он торопил меня с побегом из Лувра, и дю Барта - друг: он спас мне
жизнь в харчевне, - уже не говоря о д'Эльбефе, которого мне ужасно не-
достает: он" охранял каждый мой шаг. Но кто они? Воины, и храбрость для
них - дело естественное, никто ею не хвастается, и она даже краешком не
соприкасается с добродетелью. Если взять любого из моих приближенных,
хотя бы самого умного из членов совета, что от них останется при сравне-
нии с Морнеем? Все они привержены каким-либо порокам, иные даже прегад-
ким". Но Генрих тем охотнее извинял их. Дружба и власть короля способны
многое зачеркнуть. Однако ни один не обладал знанием, высоким и глубоко-
мысленным знанием великого гугенота. А отсутствие знаний возместить не-
возможно.
Агриппа, старый друг, злоупотреблял щедростью своего государя, как
никто; счетной палате в По его имя было известно лучше всех прочих. Од-
нажды он сказал одному дворянину что-то насчет короля, и притом нас-
только громко, что Генрих не мог не услышать. Но придворный не разобрал
его слов, и Генрих сам повторил их: "Он говорит, что я скряга и нет на
свете столь неблагодарного человека, как я". В другой раз королю принес-
ли собаку, издыхающую от голода, он когда-то любил ее, а потом об ней
забыл. На ошейнике у нее был вырезан сонет Агриппы, начинавшийся так:
Цитрон в былые дни на мягкой спал постели,
На ложе из камней теперь ночует он.
Неблагодарности и "дружества" закон,
Как все твои друзья, узнал твой пес на деле.
В конце было и нравоучение:
Придворные! Коль пес вам встретится порой,
Избитый, загнанный, голодный и худой, -
Поверьте, точно так отплатят вам за верность.
Прочтя эти стихи, Генрих изменился в лице. Сознание содеянной вины
росло в нем быстро и бурно, хотя потом он все и забывал. Он легче изви-
нял другим их проступки, чем себе. Так, он держал в памяти только заслу-
ги бедного Агриппы, а не вспыльчивость, присущую его поэтической натуре.
Молодой Рони больше всего на свете любил деньги. Он их не тратил, а ко-
пил. К тому времени Рони успел получить после отца наследство, сделался
бароном и владельцем поместий на севере, у самых границ Нормандии. Когда
Генриху нечем было платить своим солдатам, барон Рони продал лес, но ре-
шился он на это в надежде, что благодаря победоносным походам короля На-
варрского одолженная сумма удесятерится. В Нераке, по ту сторону старого
моста, он построил себе дом, ибо выгодные дела требуют основательности.
Своему государю он не позволял задевать себя даже в случае тяжелой про-
винности: Рони тут же приходил в бешенство. Он ему-де не вассал, не под-
данный, бросал юноша Генриху прямо в лицо, он может от него уйти, о чем
на самом деле и не помышлял, хотя бы из-за своего дома. Генрих резко от-
вечал, что, пожалуйста, скатертью дорога, он найдет себе слуг получше,
но это тоже говорилось не всерьез. Каков бы там Рони ни был, он принад-
лежал к числу лучших, хотя на время и уехал во Фландрию к богатой тетке,
перед которой ради милых его сердцу денег прикинулся католиком.
Из двух барышень он выбрал менее красивую, но более богатую и на ней,
женился. Когда в окрестностях его замка на севере стала свирепствовать
чума, барон Рони увез оттуда свою молодую супругу. Она сидела в запертой
карете посреди леса и не подпускала к себе мужа, боясь заразиться. Но
барона трудно было запугать. И чуму и другие препятствия он преодолевал
с. гордым задором. После перенесенной опасности он снимал панцирь и
брался за счета. Он сражался бок о бок с королем во всех его битвах. А
когда Генрих уже сколотил свое королевство, у него был готов отличный
министр финансов.
Но сейчас оба еще молоды, вместе берут маленькие непокорные городки,
рискуют жизнью из-за какого-нибудь знамени или вонючего рва; однако
удачливый Рони не остается в накладе. И когда победители начинают гра-
беж, кто захватывает разом четыре тысячи экю и, к, тому же спасает, ста-
рика, их бывшего владельца, от жестокой солдатской расправы? Генрих хо-
рошо знал этого юношу: Рони любил славу, почести и почти с равной силой
- деньги. Однажды Генрих вздумал утешить и Морнея, что настанут, мол,
времена, когда они оба будут богаты. Он сделал это нарочно, чтобы -
ввести. Морнея в искушение. Однако тот сказал просто: - Я служу и уже
тем богат.
С нарочитой жестокостью Генрих заявил:
- Меня ваши жертвы не интересуют, господин де Морней. Я думаю о
собственных.
- Все наши жертвы мы не людям приносим, а богу. - Смиренный ответ, но
и нравоучительный. Генрих вспыхнул.
Вскоре после того на их маленький отряд напали, выскочив из рощицы,
всадники Бирона, они были многочисленнее. Королю Наваррскому и его спут-
никам оставалось только повернуть и спасаться бегством под градом пуль.
Когда они наконец придержали коней, обнаружилось, что у короля на одном
сапоге напрочь отстрелили подметку. Нога была цела и невредима, и Генрих
