свободе. Они должны умереть.
Генрих держал лошадь под уздцы, он ответил им так весело, словно они
все еще были на охоте или играли в мяч. - Убийств больше не будет! - за-
явил он, добавив свое любимое ругательство - комически переиначенные
святые слова; затем воскликнул: - Насмотрелся я в замке Лувр на мерзав-
цев! - вскочил в седло и поехал впереди своего отряда; а вдали силуэты
шпионов уже таяли в лунной мгле, но еще продолжал доноситься неистовый
топот копыт: их лошади мчались во весь опор.
Сообразуясь с тем положением, в котором они очутились, беглецы тут же
решили, где им искать безопасности: не на востоке - этой границы госу-
дарства им едва ли удалось бы достичь, - а на западе, в укрепленных вер-
ных городах гугенотов. Все дороги туда были свободны, отряд свободно
выбрал одну из них и поскакал вдоль лесной опушки в голубом свете звезд,
бросая в ночь то взрывы радостного смеха, то улюлюканье, словно их псы
все еще гнали оленя. Если им попадалась вспаханная луговина, они
расспрашивали перепуганных крестьян, которые от шума вскакивали с посте-
лей, не выбегал ли из лесу олень, и никто бы не поверил, что эти веселые
охотники - на самом деле беглецы и вопрос идет для них о жизни и смерти.
Да и сами они готовы были забыть и об угрожавшей им опасности и о шпио-
нах. Скорее то один, то другой дивились, что их предприятие обошлось по-
ка без единой капли крови; а ведь она лилась обильно даже там, где на
карту было поставлено гораздо меньшее. Один из них - конечно, Агриппа -
усмотрел в этом даже чтото великое. - Сир! - заявил он. - Убийствам ко-
нец! Начинается новая эра! - Конечно, он и не думал льстить. Просто Аг-
риппа всегда охотно преувеличивал свои чувства, как возвышающие, так и
те, которые повергают человека во прах, словно Иова.
Они ехали всю эту ледяную ночь, держа направление на Понтуаз; а на
заре, пятого января в воскресенье, пустили лошадей вброд через реку.
Впереди и отдельно от остальных ехал их государь и его шталмейстер,
д'Обинье. Остальные медлили, пусть он выедет на берег первым, это лишь
подчеркнет торжественность происходящего. Того же хотел и Агриппа. Пере-
кинув через плечо поводья, оба ходили по берегу Сены, желая согреться. И
тут Агриппа попросил своего повелителя прочесть вместе с ним, в знак
благодарности всевышнему, псалом 21-й [22]: "Господи! Силою твоею весе-
лится царь". И они дружно прочли его в утреннем тумане.
Затем к ним присоединяются не только их немногочисленные спутники:
оказывается, сюда нежданно скачет двадцать дворян. Правда, все они были
тайком оповещены еще в Париже; когда они примкнули к беглецам, Генрих
видит позади себя целый конный отряд; теперь этот отряд уже не будет ус-
кользать от преследователей - он будет властно стучаться в ворота горо-
дов от имени своего государя. Среди этих двадцати есть один шестнадцати-
летний - он соскакивает с коня и преклоняет колено перед Генрихом. А
Генрих поднимает его и целует - в награду за разумную ясность и искрен-
ность этого мальчишеского лица, лица северянина, с границ Нормандии.
Генрих знает: теперь юноша на верном пути. - Поцелуй меня, Рони! - гово-
рит он, и Рони, впоследствии герцог Сюлли, вытянув губы, впервые осто-
рожно коснулся щеки своего государя.
Так встретились эти люди, с их уже созревающей судьбой, на берегу Се-
ны, среди лесистой местности, в неверном свете утра, льющемся из-за об-
лаков, очертания которых все время изменяются, так же как изменяются и
человеческие судьбы. Присутствующие еще во всем равны; даже у их короля
есть пока только то, что есть и у них, - молодость и вновь обретенная
свобода. Тени от облаков ненадолго ложатся так, что покрывают собою то
передний план, то задний. А посредине - яркие снопы света, и в потоке
лучей стоит Генрих, и подзывает к себе одного за другим своих соратни-
ков. С каждым он на мгновение как бы остается наедине, обнимает его, или
трясет за плечи, или пожимает руку. Это его первенцы. Будь он ясновид-
цем, он узнал бы по лицу каждого его будущее место в жизни, увидел бы
заранее его последний взгляд и испытал бы в равной мере и умиление и
ужас. Иные вскоре покинут его, многие останутся с ним до его смертного
часа. Этого придется удерживать деньгами, а тот все еще будет служить
ему из любви, когда уже почти всем это надоест. Но дружба и вражда, из-
мена и верность - все участвует по-своему в общем созидательном труде
тех, кому суждено быть его современниками.
Добро пожаловать, господин де Роклор, в будущем маршал Франции! А ты,
дю Барта, неужели ты умрешь так рано после одного из моих блестящих сра-
жений? Рони, если бы мы с тобою были только солдатами, в каком ничто-
жестве осталась бы эта страна. У Сюлли особый дар к разумению чисел, у
меня особое, чуткое великодушие к людям. Благодаря этим двум качествам
наше королевство станет первым среди всех остальных государств. Мой Аг-
риппа, прощай. Я уйду из этого мира раньше тебя, ты уже стариком отпра-
вишься в изгнание за истинную веру, которую опять начнут преследовать,
едва закроются мои глаза... Свет лился на - них потоками, однако все ос-
тавалось незримым.
Зримы были только молодые свежие лица, и на них - одна и та же ра-
дость: быть вместе и ехать одною дорогой. Что отряд вскоре и сделал. В
ближайшем местечке они наелись досыта и напились допьяна, но стали от
этого только веселей и предприимчивее. Затеяли шалости, утащили с собой
какого-то дворянина. Поместный дворянин, увидев приближающийся отряд пе-
репугался за свою деревню, выбежал им навстречу и стал упрашивать, чтобы
они объехали ее стороной. Он принял Роклора за их командира, ибо на том
было больше всего свергающего металла. - Успокойтесь, сударь, вашей де-
ревне ничего не грозит. Но покажите нам дорогу на Шатонеф! - Если этот
человек поедет с ними, он не сможет распространять никаких слухов на их
счет. Дорогой он только и говорил, что о дворе, желая выставить себя
светским человеком; знал он также всех любовников придворных дам, осо-
бенно же королевы Наваррской, и пересчитал их супругу по пальцам. Когда
же они поздно вечером приблизились к городу Шатонеф, Фронтенак крикнул
офицеру, который командовал стражей на городской стене: - Откройте свое-
му государю!
Город этот принадлежал к владениям короля Наваррского. Сельский дво-
рянин, услышав приказ, оцепенел от страха; д'Обинье едва удалось угово-
рить его спастись бегством по тропинке, которая не вела никуда. - И по-
жалуйста, три дня не возвращайтесь домой!
Здесь они только переночевали и потом ехали, уже не останавливаясь,
до самого Алансона, который лежит ближе к океану, чем к Парижу. Выдержа-
ли они этот путь благодаря крепости своих мышц. Лошади сказали, пока
чувствовали силу человеческих колен, сжимавших их бока; так же вот про-
езжали через свое королевство и Ахилл и Карл Великий со всеми своими
знаменитыми соратниками.
ПРИНЦ КРОВИ
А в Алансоне целых три дня не прекращался приток дворян в отряд Ген-
риха, и под конец их набралось до двухсот пятидесяти. Так беглецы посте-
пенно превращаются в завоевателей, города распахивают перед ними ворота,
всадники еще не появились, а уже их ожидают. Как на крыльях, разносятся
слухи, и тут ничему не поможешь, даже если заткнешь рот одному поместно-
му дворянину; все уже известно, до самого Парижа. И не все примыкающие к
отряду Генриха относятся к тому дешевому сорту людей, которые сразу го-
товы поддержать любой успех: среди приверженцев есть и ревнители веры и
энтузиасты, уже не говоря о том, что многих сюда приводит гнев. Слухи
летят, и люди скапливаются в нескольких провинциях, ибо Алансон лежит
между Нормандией и Меном. Слухи распространяются все дальше; и вот уже
среди новых сторонников Генриха - несколько придворных французского ко-
роля. Кто бы и почему бы к Генриху ни шел - он всех принимает.
Но тут возмутились первенцы, которые хотели оставаться первенцами,
особенно же его старые друзья. - Сир! Так не может продолжаться! Среди
ваших новых солдат есть участники Варфоломеевской ночи. Или вы не види-
те, сир, что у них прямо на лице написана измена? Не хватает только са-
мого Иуды! - Да вот и он. Смотри-ка, Фервак!
Имение, которое достанется сыну, теперь свободно от долгов, и земли к
нему прикуплено изрядно; поэтому Фервак сказал себе: "Пора выполнить
клятву верности, данную Наварре. С королем Франции мы квиты, а вот На-
варра мне должен много денег, и его считают восходящим светилом". Сказа-
но - сделано, и Фервак, этот вояка-великан, грохнулся перед Генрихом на
свои негнущиеся колени, так что пол затрещал.
Генрих не отказался от удовольствия подмигнуть своим. - Этот человек
- золото, за него можно дать хорошую цену, - сказал король Наваррский.
Но такие речи честный солдат пропустил мимо ушей и предоставил улаживать
дело своему более молодому собеседнику. Тогда Генрих решился, и на седой
бородке клином даже запечатлел поцелуй.
После Алансона отряд двигался медленнее. Он непрерывно разрастался и
в пути и на стоянках, где отдыхали по нескольку дней. Стоянок было четы-
ре; в пятом городе король Наваррский и его двор расположились надолго,
ибо знали, что и сейчас и впредь они будут в безопасности. Сомюр нахо-
дился в провинции Анжу. Еще один дневной переход - и они достигли бы
Сентонжа, с крепостью Ла-Рошелью, которая все это время стояла неприс-
тупной твердыней между сушей и океаном. Генрих еще не решался идти туда,
ибо опасался, что тамошние храбрые и неуступчивые протестанты резко его
осудят... Сам он, после всех своих необъяснимых колебаний, наконец при-
был, но добрая половина его спутников были католики! Больше того, он сам
был католиком и, оставался им все три месяца, что провел в Сомюре, хотя
пасторы и ждали, что он придет слушать их проповеди. Но он не ходил ни к
ним, ни к обедне. А его примеру, следовали и дворяне, так что на пасху
приняли святое причастие всего лишь двое из них. Двор в Сомюре оказался
"двором без религии" - явление необычайное и даже пугающее.
"Что за беда? - думает Генрих. - Ведь они идут. Они прибывают ко мне
все большими толпами, город ими переполнен, они уже становятся лагерем
за ворота - ми. И им все равно - гугенот я или католик. Важно то, что я
принц крови и должен восстановить в их королевстве единство и мир. А во
что они верят - мне до этого дела нет; главное - они должны признавать
меня. Все это не так просто, согласен. Я прихожу последним, после того
как монсиньер и мой кузен Конде, каждый за свой страх и риск, будоражили
народ и сеяли смуту. Тем хуже, я не могу быть слишком разборчивым, и я
не отвергну ни одного человека, даже если он только что сорвался с висе-
лицы". Так говорил себе Генрих, собирая вокруг себя приверженцев, чтобы
только не оказаться в одиночестве и не стоять в стороне, когда французс-
кий двор начнет переговоры с мятежниками. "Я-то не мятежник, нет! Другие
могут быть чем им угодно, я не мятежник!" - твердил он каждому, с из-
вестной точки зрения, оно так и было. Он скорее считал себя оплотом ко-
ролевства, у которого другого оплота, пожалуй, и нет.
Монсиньер, брат короля, выбирал себе некоторые провинции в личное
владение. А Конде намеревался даже подарить свои какому-то немецкому
князю-единоверцу. Генрих заявил кузену через посланца: он-де принц крови
и поэтому озабочен единственно лишь величием французской короны, ничего
для себя он не желает, поэтому не может одобрить и требований мон-
синьера. Нет, он предпочел бы, - чем отдавать три епископства Иоганну
Казимиру Баварскому и дробить королевство, - он предпочел бы... Что ж
все-таки? Господину Сегюру было приказано прямо заявить, что именно;
иначе у него бы, пожалуй, язык прилип к гортани. Тут Конде овладел его
обычный приступ ярости - такой же, как в Варфоломеевскую ночь, когда он
