Ну, - спрашивает он крестьянина, - который же король? - А тот отвечает
со всем своим крестьянским лукавством: - Сударь! Либо вы, либо я, ведь
только мы двое не сняли шляпы.
В словах крестьянина чувствовались страх и восхищение. И если король
надул крестьянина, то и крестьянин, с должной осторожностью, пошутил с
королем. Отсюда королю надлежит извлечь урок: остав-
шись наедине со своим государем, простой человек ненароком не снимет
шляпы, сядет позади него на коне, но не позволит себе при, этом забыть
ни о благоговении, ни о подобающем страхе. Каждый такой эпизод начинает-
ся с шутки, а кончается нравоучением. Однажды Генрих, будучи в веселом
расположении духа, поехал в город Байону: городские власти пригласили
его на обед. Когда он прибыл, оказалось, что столы накрыты на улице, и
ему пришлось есть среди всего народа, беседовать с ним, отвечать на воп-
росы; но как близко ни придвигались к нему люди - настолько, что они
слышали запах его супа и даже его кожаного колета, - он обязан был, сме-
ясь и беседуя с ними на местном наречии, все же оставаться королем и
тайной. Это удавалось ему без труда, ибо сердцем он был прост, только
разум у него был не простецкий. И когда он с успехом выдерживал такой
искус, то всегда чувствовал себя особенно легко, точно после выигранного
сражения. А пока длится испытание, он забывает об опасности: он ищет
развлечений и отдается им всей душой.
Когда Генрих сам посещал бедняков, он мог жаловаться им на свои беды
и делал это то с гневом, то с юмором, совершенно так же, как они. Они
проклинали его чиновников, запрещавших им охотиться на казенных землях;
тогда он брал их с собой на охоту. Им он открывал, почему имеет зуб на
своего наместника, господина де Вийяра; французский двор навязал ему
этого Вийяра вместо старика Монлюка: Вийяр шпионил за ним, как будто они
все еще находились в замке Лувр. Город Бордо отказался впустить к себе
губернатора-гугенота, и так как тут Генрих был бессилен, то сделал вид,
будто ему все равно. Только за столом у бедняков, когда лица уже, быва-
ло, раскраснеются, его бешенство прорывалось наружу, и он становился та-
ким же бунтовщиком, какими здесь были все ревнители истинной веры. Про-
тестантство служило им оружием, оно стало и его оружием. Он разделял ве-
рования бедняков.
По стране бродили банды гугенотов и грабили не хуже других. Прежде
всего - церкви. Потом на время удалялись, а через три дня, если выкуп
задерживался, очередь доходила и до господского дома близ деревни. Пере-
пуганный дворянин мчался в Нерак, но губернатора не всегда можно было
найти в замке. "Он-де гуляет в своих садах на берегу Баиза", - говори-
лось просителю. А те сады - длиной в четыре тысячи шагов, и шаги у коро-
ля крупные. Взгляните-ка, сударь, не там ли он! Речонки и высокие де-
ревья одинакового матовозеленого цвета, вершины смыкаются над прямой,
как стрела, тенистой аллеей, которая называется Гаренной. Из парка, отк-
рытого для всех, вы переходите по мосту к цветам и оранжереям. Не спеши-
те так, сударь, или уж очень приспичило? Вы можете разминуться. Поищи-
те-ка его лучше, сударь, у каменных фонтанов и во всех беседках. Может
быть, король Наваррский сидит где-нибудь на скамейке и читает Плутарха.
А по ту сторону моста - павильон короля, он охраняется. Вы его узнаете
по красной гонтовой крыше. Он весь красный и ослепительно белый и отра-
жается в воде. Но только в него не пытайтесь проникнуть, сударь, ни в
коем случае! Если губернатор окажется там, никому не разрешено спраши-
вать, чем он занимается и с кем.
Перепуганный дворянин так и уезжал из замка в Нераке, ничего не до-
бившись. А в душе у него росло Озлобление против губернатора-гугенота.
Но когда, верные своему обещанию, разбойники на третий день возвраща-
лись, - кто нападал на них, до последней минуты не открывая своего при-
сутствия? Предводителя банды Генрих приказывал повесить, точно он и не
был сторонником истинной веры. Его людей сейчас же брал в свое войско. И
ужинал потом в господском доме; дворянин же с домочадцами пребывал в ве-
ликой радости и немедля извещал родных и друзей о своем благополучном
избавлении от беды благодаря помощи губернатора-гугенота. Вот уж поисти-
не первый принц крови! Может быть, все-таки придется иметь его в виду,
когда уже не останется ни одного наследника престола? Правда, до этого
еще далеко. А пока пусть потрудится защищать наши деревни от собственных
единоверцев. Он прежде всего солдат, мастер по части дисциплины в войс-
ках, враг всяких разбойничьих банд и вооруженных бродяг. Кто не записал-
ся ни в один отряд, несет наказание, а кто, дав присягу, все-таки сбежит
- обычно забрав жалованье, - тот подлежит смертной казни. Наконец в его
землях появились опять рыночные надзиратели.
"Дело идет на лад", - думает Генрих и старается, чтобы такие письма и
разговоры становились известны как можно шире. Заслужить доверие незна-
комых людей особенно важно: оно способно влиять даже на факты. Многое
было бы достигнуто, если бы, например, удалось внушить людям, что в зем-
лях Генриха господствует некая единая религия. В его армии были переме-
шаны сторонники обеих вер, и он позаботился о тем, чтобы это новшество
было замечено и должным образом оценено. При его дворе, в Нераке, като-
ликов было не меньше, чем протестантов; большая част!" дворян служила у
него бесплатно, ради него самого и их общего дела, и всех он приучал к
доблестному миролюбию, хотя соблюдалось оно не всегда. А сердцу короля
его Роклор и Лаварден были так же дороги, как и его Монгомери и Лу-
зиньян; он, казалось, совсем забыл о том, что последние два одной с ним
веры, а первые два - нет.
На самом деле он это отлично помнил и все же находил в себе смелость
заявлять вопреки общему мнению и самой действительности: "Кто исполняет
свой долг, тот моей веры, я же исповедую религию тех, кто отважен и
добр". Он это говорил вслух и писал в письмах, хотя такие слова могли
обойтись ему слишком дорого. У него позади были Лувр, долгий плен, ложь,
страх смерти; он вспоминал былую резню - ведь и то делалось во имя веры.
Как раз он мог бы возненавидеть все человеческое. Но он тянулся лишь к
тому, что могло объединить людей, а для этого надо быть храбрым и доб-
рым. Конечно, Генрих знал, что не так все это просто. Храбры-то мы храб-
ры. Даже в Лувре большинство из нас были храбрыми. Ну, а как насчет доб-
роты? Пока еще почти все остерегаются обнаружить хотя бы намек на добро-
ту: для этого люди должны быть не только храбрыми, но и мужественными.
Однако он привлекал их к себе, сам не понимая чем: дело в том, что он
приправлял свою доброту известной долей хитрости. Кротость и терпимость
в глазах людей уже не презренны, если люди чувствуют, что их перехитри-
ли.
Установить прочный мир в королевстве опять не удалось. Неудавшийся
мир был связан с именем монсиньора, брата французского короля. Теперь он
уже назывался герцотом не Алансонским, но Анжуйским и получал ренту в
сто тысяч экю. Даже немецким войскам монсиньора король уплатил жало-
ванье, хотя они сражались против него. Монсиньор мог бы вполне успоко-
иться насчет собственной особы, но не успел, ибо прожил он слишком не-
долго. Он отправился во Фландрию, чтобы стать королем Нидерландов и, ша-
гая с престола на престол, протянуть руку к руке Елизаветы Английской,
которой к тому времени уже стукнуло сорок пять; над длинноногой короле-
вой и ее "маленьким итальянцем" - так она называла Двуносого, - над этой
презабавной парочкой очень смеялись по вечерам в Нераке, когда губерна-
тор за стаканом вина обсуждал со своим "тайным советом" свежие новости.
В остальном же мир, затеянный монсиньором, не удался. Когда король зажег
фейерверк, парижане даже не пошли смотреть. Лига наглеца Гиза не перес-
тавала сеять смуту, и в редком доме люди, сев за трапезу, не выспрашива-
ли друг друга, кто какой веры. Поэтому король Франции созвал в своем
замке в Блуа Генеральные штаты. Представители протестантов туда уже не
поехали: они знали слишком хорошо, как там умеют обманывать. Но король
Наваррский заставил своего дипломата, господина дю Плесси-Морнея, напи-
сать послание в защиту мира и, кроме того, написал сам.
А у остальных - у протестантов и у католиков - была одна забота: как
бы побольше напакостить друг другу. Католики, на стороне которых был пе-
ревес, требовали применения силы, протестанты - осуществления обещанной
им безопасности. Но слабейшему следует не настаивать на своих правах, а
призывать к терпимости и кротости: под защитой этих двух добродетелей он
легко сможет укрепить и свою власть. А добродетель, соединенная с
властью, способна завербовать себе больше сторонников, чем та и другая
порознь. Генрих и его посол стремились к одной цели и шли к ней одним
путем. И вот Морней подсовывает свое послание в Генеральные штаты некое-
му благонамеренному католику, будто тот его сам сочинил, хотя было оно
созданием праведного хитроумного Морнея. Генрих же писал: что касается
лично его, то он молит господа открыть ему, какая религия истинная. Тог-
да он будет ей служить, а ложную изгонит из своего королевства и, может
быть, из всех стран света. К счастью, господь бог ничего не сообщил ему
на этот счет, и ему не грозила опасность расстаться со своими укреплен-
ными городами.
Впрочем, он постарался сделать все возможное, чтобы снова не вспыхну-
ла междоусобная война; так, он поспешил навстречу посланцам, которых к
нему отправил король Франции. Им было поручено снова обратить его в ка-
толическую веру, и это - в стенах его верного города Ажена. Одним из
посланцев оказался тот самый Вийяр, который не впустил его в Бордо, дру-
гим - архиепископ из его собственного дома, третий имел наибольший вес,
ибо это был государственный казначей Франции. Генрих принял их всех
вместе и каждого. Никогда нельзя знать заранее, что может высказать тот
или другой без свидетелей, особенно когда вопрос идет о деньгах. На сов-
местном заседании архиепископ стал сетовать по поводу страданий народа,
и Генрих даже заплакал, но при этом подумал, что страдания народа - его
страдания, но не страдания архиепископа. Потому-то французское коро-
левство именно ему и предназначено. А об этом он, конечно, мог узнать
только от господа бога. Вот он и приказал своим отрядам именно в этот
день штурмовать один из непокорившихся городов. Вийяр увел оттуда сол-
дат, которые понадобились ему, чтобы предстать перед губернатором в соп-
ровождении подобающей охраны. "Это моя маленькая победа!" - втайне лико-
вал Генрих, не переставая плакать. Но кто отличит слезы радости от слез
печали? "Это моя маленькая победа!"
Однако маркиз де Вийяр тут же отомстил, долго ждать не пришлось. Ген-
рих играет в "длинный мяч" во дворе своего замка, который огорожен четы-
рехугольником высоких зданий. Окна украшены резьбою, стройные колонны
тянутся вдоль фасадов, широкая и величественная лестница ведет к реке и
в сады; все это создано его предками еще два века назад, и великолепие
замка охраняют толстые башни, стоящие на всех четырех углах. Но ведь и
стража на башнях может забыться с девушками, а тем временем враг крадет-
ся - от куста к кусту, из тени одного здания в тень другого. Посреди
двора Генрих бросает кожаный мяч. Если бы он сидел сейчас за обедом, то
в стене столовой, в тесной потайной нише, примостился бы наблюдатель и
следил бы, нет ли в окрестностях замка чего-нибудь подозрительного: ни-
когда не следует забывать об осторожности. А вот сейчас - увы! - поздно;
слышны жалобные крики, враг проник через вход четвертого фасада, он уже
схватил кого-то за горло. Игроки в мяч безоружны. В то время как друзья
Генриха спасаются через парадное крыльцо, Генрих исчезает в доме, и
