вытянул ее, чтобы кто-нибудь надел на нее свой сапог. И, конечно, это
сделал Морней. Генрих не видел его лица; Морней стоял, нагнувшись, и по
шее у него ручьем бежала кровь.
- Морней! Вы ранены?
- Это булавочный укол в сравнении с опасностью, которая угрожала ва-
шему величеству. Я прошу одной награды, сир: больше никогда не, рискуйте
столь необдуманно своей жизнью!
Генрих испугался. Впервые Морней просил о награде, и о какой! Теперь
он поднял лицо, залитое кровью и уже побледневшее: - Мы оба не сомнева-
лись в дурных намерениях маршала Бирона, сир. - Вот и все. Но Генрих ус-
лышал за этими словами и другие: "... Когда вы еще принимали меня как
друга и без свидетелей в парке "Ла Гаренн". Сердце у него забилось. Он
сказал вполголоса:
- Завтра, на том же месте и в тот же час.
ТЯГОСТНАЯ ТАЙНА
В ту ночь Филипп Морней спал мало, и совсем не спала его совесть. Он
уже давно боролся с собой - сказать или нет о том, что ему было извест-
но. И вот случай представился, и долг надо было выполнить. Когда време-
нами от раны у него делалась лихорадка, ему представлялось, что он стоит
перед королем, он слышал свой голос, который говорил торопливее, чем
обычно, с гораздо более настойчивой убедительностью. Король же ничего не
отрицал, даже некрасивые слухи о жене мельника - об этой позорной и вдо-
бавок опасной истории. Король сначала покаянно опустил голову, но потом
снова поднял ее, как того горячо хотелось Морнею в бреду. Он не желал,
чтобы его король был пристыжен. Еще меньше хотелось ему омрачить воспо-
минания Генриха о столь горячо любимой им особе. К сожалению, медлить
было нельзя, если он все-таки надеялся удержать короля, уже катившегося
по наклонной плоскости опасных страстей. Надо было ему показать, к чему
они приводят, а это мог сделать только один человек: тот, кто знал тя-
гостную тайну.
- Господи! Освободи меня от этой обязанности, - молил больной Морней,
и в бреду его пожелание тотчас исполнялось. Ему не надо было выговари-
вать вслух то, что его так ужасно мучило, ибо король уже все знал. Слу-
чилось нечто необъяснимое: у короля, а не у Морнея были в руках обличаю-
щие документы. Он дал их Морнею прочесть и стал уверять, что именно
раскрытие этой тайны остановило его и удержало на краю пропасти. Теперь
он-де понял, что даже такая жизнь, посвященная богу, может быть нас-
только осквернена необоримыми вожделениями пола, что немногие друзья,
знающие тайну, вспоминают о покойнице лишь с ужасом и жалостью. И какую
же ценность имеет тогда то, что целый народ чтит, свою усопшую королеву,
считая ее благочестивой и чистой! Я, сказал король Морнею в его бредовых
сновидениях, хочу послушаться этого предостережения и приму меры, чтобы
исправиться. Я прощаю всех, кто покорялся своей человеческой природе. Я
сам в том повинен, и превыше всякой меры, но теперь конец, даю свое ко-
ролевское слово.
Заручившись от своего короля этим обещанием, Морней спокойно уснул и
проснулся, только когда настало время идти в парк "Ла Гаренн". Голова у
него была совершенно ясная, и все же ему сначала почудилось, будто оба
документа вместе с их тайной и в "самом деле находятся в руках короля, а
не его. Он даже раскрыл свою папку: оказалось, они спокойно лежат на
месте. Все оставалось, как было, король ничего не знал, и над Морнеем
по-прежнему тяготел суровый долг.
Случилось то, чего еще никогда не бывало: он вступил в аллею после
своего короля. Генрих уже мерил ее нетерпеливыми шагами. Завидев посла,
он взял его за руку, сам довел до скамейки, бросил озабоченный взгляд на
его забинтованную голову и осведомился, как он себя чувствует. Просто -
пуля сорвала кусочек кожи с волосами, пояснил Морней. Рана пустяковая и
едва ли заслуживает королевского внимания. - Если угодно вашему вели-
честву, поговорим лучше о делах.
- Они и вправду не терпят отлагательств, - отозвался Генрих, однако
нерешительно помолчал, прежде чем заговорить о своих денежных затрудне-
ниях. В Морнее ему чудилось что-то непривычное, чуть не страх. Наверно,
плохо спал, решил Генрих и заговорил о своих крестьянах, которым он неп-
ременно хотел облегчить подати. Но как тогда возместить недостачу? И он
воскликнул с напускной шутливостью, хотя ему было не до шуток: - Вот ес-
ли бы я мог действовать, как покойная королева, моя мать! Она сама себя
наказывала за самый ничтожный проступок! Даже если забудет утром помо-
литься, и то вносит сто ливров в счетную палату. А мои штрафы были бы,
наверное, покрупней, чем у моей дорогой матушки!
Наконец Морней преодолел свой страх. Это ведь был чисто человеческий
страх - его вытеснило упование на бога. Он поднялся, а Генрих с любо-
пытством посмотрел на него.
- Покойная королева, - начал Морней, как всегда спокойно и твердо, -
была строга к себе во всем, кроме все-таки одного: ее величество тайно
вступили, в недозволенный брак с графом Гойоном, он был потом убит в
Варфоломеевскую ночь. Королева заключила этот брак помимо благословения
церкви, не получила она его и потом, ибо не захотела открыто признать
совершенной ею ошибки. Она находилась тогда в возрасте сорока трех лет;
после смерти короля, вашего отца, прошло девять лет. От господина де Го-
йона у нее был сын.
Генрих вскочил. - Сын? Это еще что за басни?
- В приходо-расходных книгах вашей счетной палаты, сир, нет басен. А
там записаны семьдесят пять ливров на воспитание ребенка, которого коро-
лева отдала в чужие руки двадцать третьего мая тысяча пятьсот семьдесят
второго года.
- Она тогда отправилась в Париж... Хотела женить меня... и умерла. -
Генрих говорил, запинаясь, из глаз его брызнули слезы. В какое-то мгно-
вение, быстрое, как мысль, Жанна в его глазах еще успела вырасти от это-
го нагромождения чужих судеб вокруг нее, нежданных и неуловимых. У сына
даже голова закружилась. Но мысль пронеслась. И вдруг он вместо сыновней
гордости почувствовал унижение.
- Неправда! - крикнул он срывающимся голосом. - Подлог! Клевета на
женщину, которая не может ее опровергнуть!
Вместо ответа Морней протянул ему два исписанных листка. - Это еще
что? - сейчас же опять воскликнул Генрих. - Кто смеет выступать сейчас с
письменным обвинением против нее?
Он взглянул на подписи, на подпись женевца де Беза; затем прочел от-
дельные фразы и наконец отступил перед неоспоримой истиной. Наиболее
влиятельные члены консистории подтверждали от имени протестантской церк-
ви, что брак этот действительно незаконный. Обе стороны обручились в
присутствии двух - трех свидетелей; как говорят обычно, они вступили в
брак чести, а на самом деле в брак против чести. Добрые нравы были поп-
раны, брак состоялся без ведома и признания церкви - больше того, насто-
ятельными пожеланиями церкви и ее советами пренебрегли. Пасторы потребо-
вали именем божием, чтобы до официального узаконения брака супруги не
виделись, а если уж нельзя этого избежать, то лишь изредка, и оставались
вместе самое большее два - три дня: даже и так они будут только служить
соблазном, которого не должны допускать, если не хотят навлечь на себя
гнев господень. В случае неподчинения придется обе стороны заслуженно и
по справедливости отлучить от святого причастия.
Так тут и было написано. Королеве Жанне грозила высшим наказанием та
самая религия, которой она принесла в жертву все: покой, счастье, свои
силы и самое жизнь. "Если же зло умножится, от чего да сохранит нас гос-
подь бог, то вынуждена будет и церковь прибегнуть к крайним мерам. Ибо
столь великий соблазн не может быть допущен церковью божией..." Следова-
ли подписи, и, конечно, все они были подлинные. Достаточно запросить ко-
го следует, и это будет установлено. Но у сына провинившейся Жанны не
было никакой охоты оказывать пасторам честь таким запросом. Ведь они
действовали, исходя из чисто житейских предрассудков, а вовсе не творя
волю господа бога - таково было его впечатление, самое первое, и таким
оно осталось навсегда. Эти духовные особы говорили: "добрые нравы",
"соблазн", "законный брак" - все слова, не имеющие никакого отношения к
духу. Наоборот, они лишь утверждают право людей в общежитии следить и
шпионить друг за другом, осуждать друг друга и оправдывать, а главное -
отдавать нашу личность во власть некоей деспотической общины. "Нам даже
любить не разрешается без надзора, - думал с негодованием сын столь су-
рово наказанной Жанны. - Одно утешение, что и умирать нам приходится с
большим шумом и у всех на глазах!" Но лицо Генриха не отразило его мыс-
лей: он научился скрытности еще в замке Лувр, и ему чудилось, что он
опять находится там. Вокруг него уже не веяло воздухом свободы - с той
минуты, как он узнал о суровой каре, постигшей его дорогую мать только
за то, что она полюбила. Он протянул документы Морнею.
- Оставьте это у себя! Или верните туда, откуда взяли.
- Эти бумаги находились в руках пастора Мерлена, который был при на-
шей почитаемой королеве в ее последний час, - сказал Морней. - Покойная
королева поручила ему отдать их мне, чтобы не прочли ее дети.
- Теперь я их прочел, - только и ответил Генрих.
Морней с трудом перевел дыхание, затем сказал голосом, словно чужим
от внутренних усилий: - Королева созналась своему духовнику, что больше
не в силах блюсти воздержание, после чего он тайно соединил ее с графом
Гойоном. Он знал, что это не настоящее венчание, но сжалился над ней.
- Морней! - воскликнул Генрих также с мучительным напряжением. Затем
последовало лишь беззвучное бормотание, словно бы вырвавшееся из его ис-
терзанной души. - Вы в самом деле ворон - ворон в белом чепце. Ваша по-
вязка и ваша рана защищают вас от меня, и вам это известно. Я ведь безо-
ружен перед тем, кто еще вчера ради меня подставил голову под пулю, и вы
этим злоупотребляете. Я принужден выслушать от вас, что моя мать была
распутна так - же, как распутен и я, и что я пойду по той же дорожке.
Вот что вы задумали на тот случай, если я не буду вам покорен. Ворок!
Вестник несчастья! - вдруг закричал он, круто повернулся и удалился
большими шагами. Голова его была опущена, и слезы падали на песок.
Затем наступил такой период, когда они с Морнеем ничего друг о друге
не знали. Король ехал захватывать какой-нибудь непокорный городок, но
своего посла не брал с собой. Однако даже среди трудов и битв, в которых
Генрих искал забвения от тайных душевных мук, его одолевали думы. Ей ми-
нуло уже сорок три, а она все еще была не в силах блюсти воздержание.
"Пулю!" - требовал сын королевы Жанны. Ее веселый сын требовал, чтобы в
жарком бою его сразила пуля и сократила срок, в течение которого ему еще
предстоит унижаться, как унижалась его мать. Но когда он всетаки выходил
из жаркого боя цел и невредим, он смеялся, и радовался, и отпускал ему
одному понятные шутки насчет его праведной матери, все же взявшей от
жизни свою долю радостей.
У Генриха была потребность в постоянном передвижении, потому что, где
бы король ни задерживался, он тотчас узнавал самое скверное - странно,
что до сих; пор он никогда не обращал внимания на эти зловещие слухи. А
в народе рассказывали, что делала королева Жанна с теми, кто ей проти-
вился. Либо становись протестантом, либо бесследно исчезнешь в подзе-
мельях ее замка в По. Генрих видел эти подземелья, И тут же рядом пиро-
вали. Его мать была жестока во имя истинной веры; а так как она к тому
же еще твердо решила сохранить в тайне свой брак, то, вероятно, пользо-
валась этими подземельями, чтобы зажать рот знавшим слишком много. И
постепенно совсем другой образ возникал перед сыном, в котором жизнь ма-
тери продолжалась. Он вспомнил, как однажды ему пророчески предстали, ее
так странно изменившиеся мертвые черты, - в тот день, когда последний
