кабанов. Но достаточно будет ему явиться собственной особой, и все прои-
зойдет так быстро, что Екатерина опомниться не успеет! Детской невиннос-
ти должен прийти конец - это брат и оплакивал. С другой стороны, он на-
ходил совершенно естественным, что конец ее невинности когда-нибудь нас-
тупит. Он ласково обнял сестру со смешанным чувством жалости и одобрения
и прервал поцелуем ее самую удачную сентенцию. Затем отвел Екатерину до-
мой.
И поскольку всякая нежность, даже по отношению к собственной плоти и
крови, и всякое волнение чувств может быть переведено на язык денег,
принцесса Екатерина на другое утро получила от своего дорогого брата в
подарок один городок, который и ему самому пока не принадлежал. Мятежный
городок, до сих пор не желавший его впустить; Генриху предстояло еще за-
воевать его для своей дорогой сестрички. И еще много восхитительных по-
дарков получала она впоследствии от своего брата-короля, когда дарить
стало для него возможным. Однажды он преподнес ей семьсот прекрасных
жемчужин и сердечко, осыпанное алмазами; о цене была осведомлена только
его счетная палата. Впрочем, и часы, проводимые им в По, всегда были
считанные. И вот уже на прекрасную мебель в большом городском дворце
опять надевают чехлы; для Генриха она останется навсегда самой красивой.
А драгоценных камней Наваррской короны он не коснется, даже когда у него
не будет сорочки на смену. Итак, на коней! Посетим беспокойные провин-
ции! Марго нам тоже доставляет одни заботы! Брата Франциска, решившего
бежать во Фландрию, она спустила на веревке из своего окна, потом сожгла
веревку в камине и чуть не спалила весь Лувр. А сама тоже умчалась во
Фландрию, и начались отчаянные проделки! Да, друзья, отчаянные! Так го-
ворит Генрих в своем тайном совете.
ТАЙНЫЙ СОВЕТ
Члены совета попарно направляются в замок. Парадная лестница в саду
раздваивается, и те господа придворные, которые не в ладах друг с дру-
гом, могут подниматься с разных сторон. Между обоими крыльями лестницы
из стены бьет ключ и стекает в полукруглый водоем. Мраморные перила тя-
нутся от столбика к столбику таким мягким изгибом, что каждый их не-
вольно коснется рукой. Взгляд легко охватывает скромный орнамент, кото-
рым резец так любовно оживил камень. Но на полпути оба крыла сливаются.
Лестница становится широкой, парадной, она ведет в королевский замок.
Слышны юношеские шаги, звонкие голоса, большинство членов совета спешит
через двор наверх и повертывает направо. Они поднимаются на несколько
ступенек, затем идут колоннадой, которая тянется вдоль фасада; на капи-
тели каждой колонны изображено какое-нибудь легендарное событие. Двери
комнат распахнуты настежь, стоит сияющий день. Быстро входят члены сове-
та в самую большую комнату, рассаживаются на скамьях и деревянных табу-
ретах, встречают друг друга взволнованными разговорами, обнимаются, сме-
ясь, или сердито расходятся; все это - пока еще не вошел их государь.
В стене, непроницаемой для пуль и лишенной окон, помещается скрытый
пост наблюдателя. В единственную бойницу, между прутьями решетки, солдат
видит внизу весь внешний двор, крепостной ров и всю местность за ним. От
городских ворот тянется проезжая дорога, а на ней могут появиться враги.
Мир и безопасность царят на обоих берегах зеленого Баиза - по эту и по
ту сторону мостов. Их называют Старый мост и Новый. Один перекинут к ти-
хому парку "Ла Гаренн", другой соединяет между собой две части города.
Те, кто живут подле самого замка, находятся под надежной защитой. По
другую сторону моста строятся господа придворные - с тех пор как здесь
обосновался двор. Ремесленники, лавочники, челядь теснятся поближе к
прочным домам сильных мира сего. Так вырастают, как зародыш нового горо-
да, целые улички, извилистые, тесные, посередине текут ручьи и играют
дети. Малыши с криками берут приступом высокий старый мост, старики ос-
торожно пробираются по нему на тот берег. И по отражению его широких
арок в глубокой воде скользят одна за другой тени всех, кто живет здесь.
На верхней площадке дворцовой лестницы, где стоит круглая каменная
скамья, два господина поджидают Генриха. Господин в дорожном плаще - это
Филипп Морней, он считает, что Генрих ведет себя необдуманно: ездит
один, когда уже темнеет, а в стране война, опять война. Мир, названный
по имени монсиньора, продержался недолго.
Король Наваррский отправил своего дипломата искать союзников, но
большинство всеми способами старается уклониться. Есть, правда, кузен
убитого Колиньи - в свое время Монморанси сам был узником в Бастилии и
находился ближе к смерти, чем к жизни. И все-таки этот толстяк слишком
ленив для мести или для справедливости, как выражается Морней, и для ре-
лигии, добавляет он. "Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то из-
вергну тебя из уст моих" [24], - поясняет гугенот и доказывает - тоже
отнюдь не горячими словами, - почему должны пасть все те, кто старается
извлечь из религии лишь выгоду и недостаточно благороден, чтобы беско-
рыстно служить ей. Герцога Анжуйского, который вслепую охотится за коро-
левствами для самого себя, Морней покинул и после многих опасностей и
приключений приехал к такому государю, с которым он попытается связать
свою судьбу, хотя государь этот до сих пор ведет весьма легкомысленную
жизнь.
Но ведь не все решает натура, гораздо важней предназначение. И бог
сильнее, чем страсти его избранника. В глубине души праведный Морней ни-
чуть не встревожен тем, что Генрих опаздывает. Ведь он под высокой защи-
той.
- Вы были захвачены в плен, когда ехали сюда? - спросил господин, си-
девший рядом с ним на скамье.
- Но меня не узнали, - ответил Морней и пожал плечами; он был уверен,
что в нужную минуту его врагов поразила слепота. - Послушайте, как было
дело, господин Де Лузиньян. Мы смотрели на развалины вашего родового
замка, все кругом заливал волшебный свет, так что было нетрудно поверить
в сказку. Там в старину ваш предок встречал фею Мелузину, и она подарила
ему такое же счастье и горе, какими земные женщины могут одарить нас в
любое время. По вине феи Мелузины наше внимание было отвлечено, поэтому
два десятка вооруженных людей настигли нас раньше, чем мы успели перес-
кочить через ров. В подобных обстоятельствах все дело в том, чтобы удач-
но выдать себя за другого и никак не походить на гугенота.
Второй господин невольно рассмеялся. Если кто и походил на гугенота,
то уж, конечно, Филипп Морней. И не только потому, что на его темной
одежде белел скромный отложной воротник: его выдавала манера держаться,
да и выражение лица было достаточно красноречивым. Взор не был вызываю-
щим, но не был и обращен внутрь. Этот взор словно вопрошал людскую со-
весть - разумный и спокойный, и лоб всегда был гладок. До самой старости
останется этот лоб без морщин, ибо Морней чист перед своим богом. И этот
лоб будет выситься нетронутым плоскогорьем над увядшим лицом, на котором
со временем появятся пятна и проложенные скорбью борозды. Так будет не-
когда. Но сейчас он сидит на полукруглой каменной скамье, молодой и от-
важный, и ждет государя, возвышению которого ему надлежит сопутствовать.
Морней и не подозревает о том, какие, слова ему суждено произнести в да-
леком будущем над телом своего государя: "Мы вынуждены сообщить пе-
чальную, ужасную весть. Наш король, величайший король христианского мира
за последние пятьсот лет..."
Небо было очень ясным, серебряным был его свет, и мягко надвигался
вечер. Генрих вышел из своего сада и прошел по новому мосту, неся в ру-
ках охапку цветов. Увидев, что на верху лестницы стоят оба господина, он
бросился к ним бегом, потребовав еще издали, чтобы его посол сделал ему
доклад; выслушал его, и хотя посол не сообщил ничего утешительного, про-
тянул ему цветок. - Кто-то ощипал его, - добавил Генрих. И невольно по-
вел плечом в сторону беседки на берегу реки: тут они сразу поняли, кто.
В тот же миг в замке над ними поднялся ужасающий шум. - Мои гугеноты
убивают моих католиков! - воскликнул Генрих и кинулся на замковый двор.
И в самом деле, господин де Лаварден поссорился с господином де Рони:
Рони, молодой забияка, вывел своего начальника из себя, ибо нарушил дис-
циплину. Остальные дворяне тоже подняли крик, в комнате стоял отчаянный
гам, и выяснить причину было невозможно. К счастью, Генрих и так отлично
знал ее. Город, куда капитан Лаварден послал прапорщика Рони, приказав
занята потерянную позицию, назывался Марманд. Генриху самому пришлось
вызволять оттуда мальчишку и его горстку аркебузиров; однако он не смог
предотвратить их довольно плачевного отступления с единственной пушкой и
двумя кулевринами, для которых не осталось ядер. Лаварден не желал, что-
бы хоть один человек напоминал ему об этой неудавшейся атаке на Марманд,
которую он затеял против желания своего короля. А теперь его прапорщик
все-таки заговорил об этой дурацкой истории. - Молокосос! - рявкнул рас-
серженный начальник. - Утритесь, у вас молоко на губах не обсохло! - Ро-
ни сейчас же полез драться, причем часть дворян усердно подзадоривала
противников, другие старались развести их. Трудно было даже поверить,
что в комнате, где находилось всего пять - шесть человек, мог подняться
такой шум; впрочем, все это происходило лишь от избытка кипучих сил и
жизнерадостности. И вот вошел Генрих с охапкой цветов; он бросил их сво-
им дворянам, а своего Рони наказал по заслугам: Генрих заявил, что его
службе в самой лучшей роте и под командой лучшего из начальников теперь
конец и что из внимания к крайней юности Рони он сам, король, берется
его воспитывать. Юноша не противился, ибо в сущности на это и рассчиты-
вал. Его лицо тут же приняло свое обычное спокойное и рассудительное вы-
ражение. Успокоился и Лаварден, да тут еще король обнял его.
Кто-то стал возмущаться несколькими городками, которые якобы позволя-
ли себе совершать всякие зверства. Войско короля Наваррского кочевало по
стране, не уставая мстить, насаждать мир и водворять порядок. Здесь же
действовал тайный совет, каждый член имел право высказать королю свое
мнение, и многие упрекали его в том, что ведет он войну недостаточно су-
рово. Его двоюродный брат Конде осуществляет свои военные операции го-
раздо энергичнее, и он-де жалуется на нерешительность Генриха. - Ведь
это моя страна, а не его, - сказал Генрих, больше для себя, чем для дру-
гих, и только Морней насторожился. Члены тайного совета обычно говорили
все сразу, шумно перебивая друг друга. Генрих привлек к себе всеобщее
внимание, начав рассказывать о королеве Наваррской. Он уселся на стол,
свесил одну ногу, другую поджал под себя и, покусывая стебелек розы,
фыркал, как бы сдерживая смех; на самом деле он вовсе не испытывал осо-
бой радости.
Королева Наваррская сначала помогла бежать своему брату монсиньору,
затем, опережая его, поспешила во Фландрию, чтобы там подготовить для
него почву. Опасно, опасно затевать такое дело в стране, которую попира-
ют сапоги испанцев, и самый большой сапог - дон Жуан Австрийский. - Но
королева, моя супруга, всех провела под предлогом болезни, которую она
будто бы должна лечить водами Спа. А испанцы, да будет вам известно, на-
род недалекий, ходят словно на ходулях, и шея у них не гнется, как и их
высоченные крахмальные воротники; поэтому они ничего не видят, что дела-
ется на земле. Так вот, не успели испанцы сообразить, о чем говорит ко-
ролева, как ее величество взбунтовала всю страну. Правда, дон Хуан
Австрийский спохватился и тут же поспешил выпроводить ее из своих владе-
ний. А им еще накануне вечером был устроен бал в ее честь. Но тут уж ни-
чего не поделаешь, родной брат, король Франции, выдал ее испанцам из
