должал подзадоривать ее: - На худой конец - одной-единственной особе, и
она мне известна. - Тут Марго торопливо и необдуманно выпалила: - Дура-
лей, я-то ведь лучше знаю, кому! И эта особа, конечно, не стала долго
раздумывать, она все выложила матери!
Вот оно, признание. Значит, доносчица - сама Марго. Выдав свою тайну,
она почувствовала страх и тоску и отступила к двери. А он - у него и в
мыслях не было наброситься на нее; напротив, он добродушно крикнул в от-
вет: - Вот я и узнал наверняка! А тебе проболтался Ла Моль!
Ла Моль принадлежал к числу тех красавцев-мужчин, которые, подобно
Гизу, гордятся своим ростом и мощными телесами. Марго питала к нему сла-
бость, она неизменно возвращалась к излюбленному ею типу мужчин. Генрих
это видел, потому-то он и назвал имя Ла Моля, словно Марго уже настолько
с ним сблизилась, что любовник мог посвятить ее в тайну своего сообщника
д'Алансона, а она тут же побежала с доносом к матери. Таков был скрытый
смысл всего, что говорил Генрих, и вот он, наконец, с улыбкой бросил ей
в лицо: "А тебе проболтался Ла Моль! ".
Она прикусила губу; она размышляла: "Ты сам виноват, ну и получишь
рога". Придя к такому решению, она снова обрела всю свою кротость. По-
дошла к нему, преклонила колено и сказала с мольбой: - Дорогой мой пове-
литель, пусть между нами не останется и следа от этой ничтожной размолв-
ки.
Затем она удалилась. А он смотрел ей вслед и думал о своей мести, так
же как она о своей.
Скорее! Скорее! Заговоры следуют один за другим, как дни в замке
Лувр, как месяцы, а потом и годы. Решительный удар был намечен на одно
февральское утро - двор как раз находился в Сен-Жермене. Генрих и его
кузен Конде поедут на охоту и не вернутся. Страна восстанет, все "уме-
ренные" уже наготове - католики и протестанты. Губернаторы провинций
поддержат, один гарнизон уже на нашей стороне. Принцам остается только
пуститься в путь с пятьюдесятью всадниками, и они - в безопасности. А
вместо этого арест, крушение всех надежд, вынужденный, унизительный от-
каз Наварры от всяких затей подобного рода и клятва никаких мятежников
впредь не поддерживать, если они намереваются нарушить порядок в госу-
дарстве. Наоборот, он должен хранить верность престолу и решительно за
него бороться. Подо всем этим Генрих подписался; он сам себе не верил,
даже когда уже держал перо в руке. Не верила ему и мадам Екатерина. Этот
королек - отчаянная голова, почти такой же сумасброд, как и ее сын
д'Алансон, который в решающий день вдруг отказывается ехать на охоту и
остается в постели. Надеяться можно только на нелады между заговорщика-
ми, да к тому же всегда найдется изменник, который всех выдаст. В
Сен-Жермене эту роль сыграл Ла Моль, человек с красивым и мощным телом,
наконец украсивший рогами голову Генриха. А о чем умолчит Ла Моль, то
откроет Двуносый, только бы выгородить себя.
И мадам Екатерина действительно простила д'Алансону: как-никак он ей
сын, к тому же не очень-то опасен. Из пренебрежения пощадила она и Конде
и позволила ему уехать, возложив на него обязанность именем короля пра-
вить Пикардией. Вместо этого Конде удрал в Германию; но его побег мало
трогал мадам Екатерину. Нет, по-настоящему она не доверяет только одному
человеку, которого с притворным презрением зовет "корольком". Крапивни-
ца, или королек, - очень маленькая птичка, однако в ее глазах он был еще
недостаточно мал. С тех пор как ее дочь стала его обманывать, королева
отказалась от мысли расторгнуть их брак.
Но если только его благочестивые гугеноты узнают, что Марго ему изме-
няет, он, конечно, тут же вырастет в их глазах! Ведь за кого они его те-
перь считают? Чего могут ждать от него? Чтобы спасти собственную шкуру,
он опять сделался католиком. Остатки своей доброй славы он растрачивает
в бессмысленных, авантюрах и отрекается от каждой, как только она прова-
ливается. Ниже всего Наварра скатился тогда, когда, желая предать коро-
ля, стакнулся с любовником собственной жены.
Двор стоял в Венсене; здесь было еще меньше возможностей для тех, за
кем зорко наблюдала мадам Екатерина. И все-таки они затевали все новые
козни, вернее, те же, что и обычно: побег, мятеж, приглашение немецких
войск.
Однако на этот раз зачинщиком оказался сам предатель; Давно ли их вы-
дал Ла Моль, и вот они теперь на него же, положились! В Сен-Жермене они
поняли, что это за человек, а в Венсене успели уже позабыть? Чем объяс-
нить такое легкомыслие? Пусть д'Алансон - сумасброд, а Генрих озлоблен
тем, что ему приходится давать унижающие его объяснения. Но все-таки ни
один человек, если он в трезвом уме и твердой памяти, не будет действо-
вать столь неосмотрительно, да еще при дворе, где, как известно, следят
за каждым шагом; особенно же - если дело касается столь опасных личнос-
тей, как Наварра и его кузен Франциск, уже не говоря о том, что они и
сами друг другу не доверяют. Но, видно, в человеке живет неискоренимое
стремление действовать во что бы то ни стало, это похоже на тревожный
сон. Ведь уж, кажется, оба молодых человека на горьком, опыте узнали,
что такое Ла Моль: предатель по натуре, и к тому же друг принцессы, ко-
торую мать не выпускает из своих страшных когтей и которая все ей пере-
дает. Может быть, сама Марго и была подстрекательницей своего любовника
и сделала это именно по приказу матери? Мадам Екатерине хочется наконец
знать, кто же все эти люди, готовые ей изменить, и какой вид примут союз
ее врагов и их планы, если она даст этим планам дозреть до конца и до
кровавой расправы!
А союз этот выглядел так: два молодых принца, которые по разным при-
чинам вздумали словно стать вниз головой и бегать на руках, отчего, как
известно, кровь приливает к глазам и человек ничего не видит. Затем нес-
колько влиятельных вельмож, из тех, которые считают себя особенно разум-
ными, сдержанными и верными. Они вообразили, будто понимают больше ста-
рой умницы королевы, и доказывают это тем, что вступили в сообщество со
всякими проходимцами, в числе которых один алхимик, один астролог и один
шпион. Последний изо дня в день обо всем осведомлял мадам Екатерину, и
эти дни она особенно любила - дни, полные внутреннего напряжения и ра-
достного чувства превосходства: так кошка, притаившись, подстерегает
беззаботную птичку. Вот птичка уже напрыгалась и готова улететь; тут-то
ее и настигает когтистая лапа.
Герцог Монморанси, родственник покойного адмирала, а также маршал Ко-
сее исчезли в казематах Бастилии. Всенародно были казнены на Гревской
площади оба зачинщика: один итальянец и вместе с ним этот самый Ла Моль,
что доставило мадам Екатерине истинное удовольствие, ибо она была масте-
рица на такие, шутки: ведь Ла Моль служил ее же орудием, хотя и не дога-
дывался об этом. Кроме того, он был дружком ее влюбчивой дочки - уж та
задала ей жару, когда покатилась его голова! Прямо скорбь восточной вдо-
вы! Марго взяла себе эту отрубленную голову и приказала впрыснуть в нее
соответствующие составы, чтобы сберечь во всей мужской красе; убрала
драгоценными каменьями и повсюду таскала с собой; но когда новый мужчина
захватил и увлек Марго, она бережно похоронила голову, заключив ее в
свинцовый ящик.
Что касается остальных заговорщиков, то ведь астрологам надлежит воп-
рошать звездный свод о судьбах сильных мира сего, а алхимики, со своей
стороны, должны прозревать будущее в испарениях металлов. Поэтому мадам
Екатерина никак не могла решиться отправить на тот свет двух великих
посвященных. Она тут же решила, что хотя эти мудрецы и надули своих то-
варищей, но ей они, конечно, будут предсказывать правду.
Иначе поступила она с зятем Наваррой. Хорошо, пусть и ее сын, этот
дуралей д'Алансон, подвергнется позорящим принца допросам и изобразит из
себя пленника. 'Но своего королька старуха забрала к себе в карету. Уют-
но посиживала она там, искренне наслаждалась и, не спуская с него любя-
щего взора, везла его обратно в Париж, в замок Лувр. А он-то надеялся,
что не так скоро увидит опять его ненавистные стены. Оказалось, окна его
комнаты забраны решеткой, и кому же поручена охрана Генриха? Его дорого-
му дружку, капитану де Нансею. Да, узник попал в надежные руки.
Он понял и образумился. Это был как бы толчок, вызванный внезапной
остановкой после слишком торопливого и беспорядочного движения. Какая-то
дрожь безнадежности охватывает члены, и голова никнет от небывалой уста-
лости.
- Сир, - посоветовал ему д'Арманьяк, - не лежите так много! Танцуйте!
Главное же, показывайтесь при дворе! Тот, кто уединяется, вызывает по-
дозрения, а их уж и так достаточно.
Генрих ответил: - Моя жизнь кончена.
- Она для вас даже еще не начиналась, - поправил его первый камерди-
нер.
- Ниже пасть нельзя, - жалобно продолжал несчастный. - Я очутился на
последней ступеньке, а она самая надежная, - почему-то вдруг добавил он.
Д'Арманьяк нашел его речь несколько бессвязной, и в самом деле Генрих
спросил: - Разве я был не в себе? Зачем, - продолжал он, - я это делал?
Я же знал, какой будет конец.
- Заранее никто ничего знать не может, - вставил д'Арманьяк. - Все
зависит от случая.
- Но ведь решать должен был мой разум, а где у меня была голова? -
возразил Генрих. - Тем сильнее смятение нашего духа, Чем больше мы пре-
даемся интригам, тем сильнее смятение. И это потому, что в нюх участвуют
и другие, а они ненадежны. И я сам становлюсь в конце концов ненадежным.
Поверь мне, д'Арманьяк, большинство наших поступков мы совершаем в сос-
тоянии неразумия, точно на голове стоим.
Крайне удивленный, д'Арманьяк заметил: - Не ваши это слова, сир.
- Я слышал их от одного дворянина, которого знавал под Ла-Рошелью,
они произвели на меня глубочайшее впечатление, и самое удивительное вот
что: едва услышав, я их тут же забыл, однако начал совершать поступки,
от которых помрачается, затуманивается рассудок, сознание.
- А вы больше не думайте об этом, - посоветовал первый камердинер.
- Напротив, я никогда этого не забуду. - Генрих встал с кровати, вып-
рямился и решительно заявил: - Никаких начальников больше нет! Отныне я
сам себе единственный генерал.
Так он сделал в высшей степени своеобразный вывод из того положения,
что большую часть наших действий мы совершаем, как будто стоя вниз голо-
вой. Дворянин под Ла-Рошелью для себя лично сделал бы иной вывод. А
вместе с тем ему ли не знать, что всякая истина имеет оборотную сторону,
примеры же, взятые из древности, помогли ему понять душевный склад, два-
дцатилетнего юноши: у этого юноши ловкие руки, он схватывает мысли, как
мячи, он прыгает, он может оседлать коня. "Я стою на пороге старости, а
он - прообраз молодости, которой я слишком мало пользовался".
Так размышлял господин Мишель де Монтень в своей далекой провинции,
ибо он тоже не забыл ни одного слова из их беседы на морском побережье.
МАМКА И СМЕРТЬ
В следующем месяце Карлу Девятому должно было исполниться двадцать
четыре года; но 31 мая 1574 года он лежал на кровати и умирал. Это было
в Венсене.
Все уже знали о предстоящем событии, и потому замок точно вздрагивал
от тревоги, то и дело прорывавшейся шумом. Партия, стоявшая за польского
короля, уверяла, что он успеет вовремя вернуться во Францию и покарать
всех изменников - так они называли приверженцев Двуносого. Отсюда разд-
раженные голоса и звон оружия, но это было не все: под сводами отдава-
лись громкие звуки команды, все выходы охранялись, и особенно гулко гре-
мели тяжелые шаги охраны у, двух дверей, на которые было обращено неу-
сыпное внимание мадам Екатерины. За этими дверями находились ее сын
д'Алансон и королек - и они хорошо делали, что не показывались, а сидели
там, у себя, под охраной. Только выйди они - и ни один не сделал бы и
нескольких шагов. Первый же призыв к мятежу кого-либо из их друзей - и
