Проповедник кончил, и алебардщики стали выгонять простой народ из
церкви; остались только те, кто пользовался влиянием и уважением: отцы
города, самые богатые горожане, наиболее популярные священники, а также
господин архиепископ. Он головой ручался, что устами Буше глаголят сами
разгневанные небеса. Распутство двора уже перешло всякие границы, - и
архиепископ живо описал публичное и бесстыдное представление, которое
король устроил в Лувре; в качестве исполнителей выступали его наложники,
а женщин-христианок заставляли смотреть на этот срам. Рассказ его вызвал
возмущенный ропот. Под шумок кто-то рядом с Генрихом, стоявшим далеко
позади, сказал: - А архиепископ спит с собственной сестрицей!
Генрих невольно засмеялся, его рассмешил не только факт, сообщенный
соседом, а вообще вся эта комедия.
Вскоре, однако, дело приняло серьезный оборот, ибо один из влия-
тельнейших граждан, представитель счетной палаты, открыл собравшимся
состояние финансов в королевстве. Оно оказалось безнадежным; но так как
никто, собственно, ничего другого и не ожидал, то каждый считал себя тем
более вправе возмущаться. Именно скопом возмущаемся мы особенно горячо и
лишь по поводу фактов, о которых знают все. Услышав свежие новости, люди
раскачиваются крайне медленно, но тем быстрее действует оглашение того,
что давно известно и о чем просто не решались говорить. В сто тысяч та-
леров обходятся казне ежегодно королевские охотничьи своры, обезьяны и
попугаи. И это еще пустяк в сравнении с чудовищными суммами, которые
поглощает орава его любовников. Одному из них даже вверили управление
финансами. Оратор заявил об этом во всеуслышание и добавил: - В наши
времена все можно делать, нельзя только называть вещи своими именами. -
Но так как он сейчас отважился на это, то собравшиеся возомнили о себе
невесть что, как будто тем самым уже положено начало какому-то повороту
и в центре событий стоят именно они.
Председатель счетной палаты перечислил еще немало промотанных миллио-
нов, жаловался на высокие налоги, на их несправедливую раскладку, на
продажность всех, кто их собирает, - особенно отличается в этом отноше-
нии любимец короля господин д'О, скажем просто О. Однако оратор забыл
назвать многих других, хотя и те брали на откуп налоги и выжимали из на-
рода все соки. Но среди них были, по слухам, и члены дома Гизов, а упо-
минание их имен оказалось бы совсем некстати, принимая в соображение то,
что должно было сейчас произойти. Когда он кончил, служители приволокли
вместительные мешки, из которых потекло золото испанской чеканки, и тек-
ло оно, не иссякая. А казначей, следуя приказаниям герцога Гиза, распре-
делял деньги среди старшин, священников, влиятельных граждан, чиновников
и военных. За это каждый проставлял свое имя на листе с именем лотаринг-
ца и при этом еще выкрикивал: "Свобода!"
Так была заложена основа Лиги. И тем самым, как только бы, ли опорож-
нены мешки с испанскими пистолями, создан и союз с целью отдать в руки
одной партии всю власть в стране. Партия получила ее, притом в такой ме-
ре, что в течение многих лет сплошных ужасов и неудач королевство стояло
на краю гибели, король был совсем загнан в угол, и все человеческое отб-
рошено назад на много поколений. Именно здесь этому было положено нача-
ло, и в то время как счастливцы поспешно распихивали по карманам инозем-
ные деньги, даже не взглянув на чеканку, с улицы неслись крики: - Да
здравствует Гиз! Свобода!
Это провозглашал своему вождю многая лета обманутый народ. И вождь
имел все основания ожидать, что его примут всерьез, так же как и его
сторонников из рядов черни. Да и точно ли обманутый? Народ ведь никогда
не бывает обманут до такой степени, как потом уверяют... Испанское золо-
то видели только сторонники Гиза, а народ видит лишь белокурую бороду, и
он пленяется ею. Но в душе он отлично Знает, что до спасения религии ему
нет дела и что никакого сказочного пробуждения к новой жизни нет и не
будет. Черни просто хочется грабить, прогнать других с работы, обога-
титься; хочется пошуметь, покуражиться и хочется убивать. Так оно и бы-
вает, когда кучка сброда, в которой есть и простолюдины и почтенные го-
рожане, создает какую-нибудь Лигу для подавления свободы совести. Тем
громче орут "Свобода!" и обманутые на улице и обманщики в домах; это по-
казывает, что раз их обманывают, они тоже хотят обмануть.
Среди обманщиков, которые остались в церкви, только что набили себе
карманы золотом и вдруг возжаждали свободы, были и "умеренные", считав-
шие своевременным присоединиться к Лиге. В том числе даже новообращенные
гугеноты; и оправдывали они себя тем, что тут присутствует Генрих. Гиз
прихватил его сюда, чтобы освободить многих других от угрызений совести.
Генрих сам отлично это понял, а кроме того, ему поспешили объяснить. И
как раньше, под громкий ропот негодования по поводу распущенности двора
кое-кто осмеливался шепнуть, что сам-де архиепископ не лучше, так же бы-
ло и теперь. Хотя вопли о свободе и заглушали голос честных людей, все
же те говорили достаточно громко: - А знаешь, кум, монетыто были испанс-
кие. Испанские!
Генрих еще не успел разобраться в своих чувствах: события развертыва-
лись слишком быстро. Прежде всего Гиз показал себя с новой стороны: ник-
то бы не подумал, что он умеет обхаживать людей и совращать их; никто бы
не поверил, что этот Голиаф способен действовать так быстро и ловко. Вот
что значит собственная выгода! Да люди и сами облегчили ему задачу, ибо
им было лестно состоять в одном сообществе с таким знатным вельможей.
Гиз распределил обязанности: военным поручил принудительно завербовывать
солдат для войска его партии, духовным лицам - подстрекать простонародье
к бунту, гражданам, - сопротивляться властям и отказываться от уплаты
каких-либо налогов и пошлин. Он награждал их званиями и правом занимать
соответствующую должность, в случае если уйдет тот, кто ее занимает те-
перь. Другими словами - если будет убит. Это понимал каждый.
И что бы кто впредь ни совершил, он уже не будет нести ответствен-
ность за свои деяния, ибо все здесь же поклялись слепо повиноваться но-
вому вождю. Покончив с этим, Гиз распустил участников торжественного
собрания. - Наварра, - сказал он перед уходом, - ты теперь сам убедился,
как мы сильны.
- На мое счастье, - отозвался Генрих. - Да здравствует король Парижа!
- закричал он вместе с толпою, которая все время ждала на улице. Перед
тем как уйти, он подтолкнул друга-лотарингца в бок и, в совершенстве
подражая одному из отцов города, изобразил, как смачно тот шептал: - Ис-
панские монеты, кум! Испанские! - Потом скрылся.
Генрих шагал все быстрее, его стражи едва поспевали за ним. Он прошел
Австрийскую улицу, прошел мост, потом ворота и вступил во двор Лувра,
однако ничего вокруг себя не видел. Он не заметил, по каким местам лежал
его путь и кто смотрел ему вслед, и узнал свою комнату лишь после того,
как уже долго бегал по ней из угла в угол. Тут он понял, что ненавидит.
"Вот, вот она, ненависть! Испанские монеты! Через горы, на мулах, неу-
держимо ползут мешки, набитые пистолями. Их опорожняют в городе Париже,
и золото течет, течет без конца, карманы наполняются золотом, а сердца -
ненавистью, кулаки - силой, пасти - бесстыдной ложью. Что ж, начинайте,
лютуйте, как дикие звери, забудьте о кротости и благоразумии! Ведите
войну в угоду одной религии и против всего остального! Я всю жизнь
только это и видел. Не сведущ я был до сих пор лишь относительно причин
и подоплек всех ваших злодейств! Испанские монеты, их везли сюда через
Пиренеи, через мои родные горы, я могу мысленно начертить их путь! Тут
вот водопадом спадает ручей, там вон Коаррац, и стоит мой дом. Они хотят
отнять его у меня. Филипп Испанский всегда хотел отнять у меня мой склон
Пиренеев; я же требую еще и его склон. Требую, потому что это мои горы и
моя страна, и пусть его солдаты не смеют вторгаться туда, и пусть не
смеют провозить по ней его мешки".
На сегодня довольно. Двадцатитрехлетний юноша редко задумывается о
большем, и его ненависть пока ограничена картинами его родины. Он нена-
видит мирового владыку из любви к своему маленькому Беарну, а теперь еще
и потому, что страдает Франция. Она страдает, как и он, и виновник все
тот же. "Что там Гиз и Екатерина! Они наперебой стараются угодить поко-
рителю мира. Вот кто истинный враг, вот кого я ненавижу! Это он держит
меня в плену, это он оплачивает войну между партиями здесь, в моей стра-
не, которой я все-таки со временем буду править!"
И когда Генрих потом действительно стал править Францией, его понима-
ние свершающихся событий и его ненависть страшно и грозно возросли. Он
желал уже не только освободить Францию и стать величайшим государем Ев-
ропы - он хотел им навеки дать мир. А австрийский дом должен пасть. Под
конец он решил раз и навсегда выгнать этот ненавистный ему дом из всех
остальных стран света и держать его за скалистыми стенами Пиренеев. Та-
ковы будут некогда его планы под старость, и они принесут ему облегче-
ние.
Юношу в его узилище жжет ненависть к дону Филиппу, он вынимает из
сундука портрет, на нем ничего не говорящее лицо, белокурые кудряшки.
Лоб высок и узок; юноша всаживает в него нож, затем отшвыривает и ломает
руки. Что же такое ненависть? Мы можем безгранично ненавидеть лишь то,
чего не видим. Генрих никогда не увидит Филиппа Испанского.
СЦЕНА С ТРЕМЯ ГЕНРИХАМИ
Он сказал своей доброй приятельнице, мадам Екатерине, что у лотаринг-
ца какие-то странные мысли. Генрих уже успел остыть и придал своим но-
востям не больше веса, чем в его положении было благоразумно. Заговор
лотарингца и почтенных граждан он изобразил в комическом духе. Связей
белокурого героя с чернью он коснулся лишь слегка; пусть королева-мать
увидит в этом либо нечто недостойное ее внимания, либо, если пожелает,
предостережение. Но она предпочла его словами пренебречь. Тогда он все
же подошел к ней вплотную и неожиданно проговорил: - Мадам, вы погибли.
Она рассмеялась с материнским добродушием: - Не беспокойся! Гиз в ко-
нечном счете действует мне на пользу: ведь Филипп мне друг.
В это она почему-то верила и оттого не понимала, что король Филипп
ищет себе во Франции наместника - к тому времени, когда государство бу-
дет расшатано с помощью испанского золота, а он станет в нем единствен-
ным властителем. А рядом с ней стоял человек, который начинал это пони-
мать. Но мадам Екатерина, хитро прищурившись, ответила ему:
- Иди-ка ты лучше к какой-нибудь красивой даме, королек. Вы с Гизом
должны как можно больше развлекаться у меня на глазах, тогда я вас не
боюсь.
Король Франции сидел, закутавшись в свой меховой плащ, и писал; он
был охвачен тихим унынием, именно такого настроения и ждал Генрих, чтобы
многое ему открыть. Самое плохое д'Анжу знал: один из его любимцев нынче
пал на поединке - Можион, прелестный мальчик, и заколол его офицер Гиза.
Это уже переходит всякие границы: Гиз не только мутит народ на улицах,
он сеет страх даже в замке короля. - Кузен Наварра, мы недооцениваем
его.
- Допускаю, - сказал Генрих. - Голиафы, и вообще такие герои, как он,
умеют быть не только грубыми. Нельзя забывать, что они и коварны.
- Я, - заявил король, - хочу ответить на это коварство достойно, хотя
и не без мудрого расчета: в списки Лиги я внесу и свою королевскую под-
пись.
Что он тут же и сделал с большой торжественностью и в присутствии
многих свидетелей из всех сословии. Пусть народ и почтенные горожане
убедятся воочию, что незачем напоминать с помощью каких-либо сообществ о
его обещании защищать религию. Он ставит свою подпись в самом начале,
над подписью лотарингца, в знак того, что будет всеми способами бороться
против распространения гугенотской ереси. А между тем, сам этому не ве-
