Тут они от ужаса словно онемели. Он же продолжал: - А если вы все-та-
ки не хотите сдаваться, так ударьте первые. Вы сильны. В Париже еще най-
дется несколько сотен ревнителей истинной веры. Может быть, у них нет
оружия, но с ними бог...
Он двинулся дальше, а они) в своей великой растерянности даже не сде-
лали попытки следовать за ним. - Он издевается над нами, - прошептал
один другому. Даже швейцарцы не должны были этого слышать. Но перед со-
бой они старались найти ему оправдание: - Может быть, он хотел предосте-
речь нас, чтобы мы не затевали никакого мятежа? Через неправду дал нам
понять правду? Это на него похоже. А перед тем он заплакал, но не хотел,
чтобы мы заметили. Впрочем, у, него глаза на мокром месте. Плачет, когда
ему напоминают, что надо мстить, а все-таки вышел из этой двери. Из той
самой комнаты, где отравили его мать!
И оба согласились на том, что они перестали понимать своего государя
и что они глубоко несчастны.
ВТОРОЕ ПОРУЧЕНИЕ
Генрих отправился к королю, который носил то же имя, что и он, и был
третьим Генрихом на французском престоле. 'Когда-то они часто играли
вдвоем, Генрих с Генрихом. Мальчишками в Сен-Жермене, наряженные карди-
налами, они въехали однажды на ослах в ту залу, где мадам Екатерина при-
нимала настоящего кардинала. Нечто подобное они повторили теперь, уже,
взрослыми, - король Франции и его пленник-кузен, чья мать и многие
друзья лишились здесь жизни. Зато на другой же день король Франции отп-
равился в монастырь, чтобы поскорее замолить свои грехи. В течение опре-
деленного срока он замаливал свои богохульства, и еще одного срока -
свои плотские заблуждения, и еще одного - свою слабость как государя.
Его безволием злоупотребляли да еще глумились над ним: интриганы, жули-
ки, наложники и одна-единственная женщина - его мать. А он продолжал все
раздаривать, прошучивать, проматывать. Иногда на миг в нем вспыхивало
сознание того, что происходит. Ведь он ограблен, обесчещен, и тогда он
замыкался в безмолвии.
А они принимали это безмолвие за угрозу и стушевывались, едва король
умолкал. Но его немота являлась следствием трагического ощущения своей
несостоятельности. И каждый раз его душу начинала угнетать мысль о том,
что вырождающийся королевский дом) не способен что-либо свершить или
предотвратить ни в своей стране, ни за ее пределами. - Терпимости бы нам
побольше, - заявил он как раз сегодня своему зятю и кузену. Эти слова у
него вырвало отчаяние. - Мир был бы нам весьма кстати. Разве я ненавижу
гугенотов? Да я в девять лет сам был гугенотом и бросил в огонь молит-
венник моей сестры Маргариты. Я отлично помню, как мать, меня била и как
мне доставляло удовольствие дразнить ее. До сих пор мне стыдно перед ней
за это чувство. Хотя она давно обо всем забыла. И куда я иду? Мне следо-
вало бы желать мира между религиями. А когда я стал королем, то поклял-
ся, что не допущу в моем государстве никакой религии, кроме католичес-
кой. Что же мне делать? Я не изгоняю еретиков, как " должен бы, а молюсь
об их обращении. Я способен только молиться.
- Нет, вы способны на большее, - убежденно заговорил Генрих На-
варрский, выступавший теперь в роли скромного слушателя того Генриха,
который стал ныне королем. - У вас превосходный слог. Усердно сочиняйте
послания и указы. Ваше усердие, сир, послужит для всех нас наилучшим
примером.
Этот король в дни уныния - а такой день был и сегодня, тридцатого ян-
варя, - старательно писал, как будто мог возместить все, что им упущено,
собственноручно изливая на бумагу потоки чернил. Однако к ним постоянно
примешивалась кровь, а его добрая воля была бессильна. - Мой секретарь
Лемени что-то очень давно болеет, - заметил он. - Проведаю его.
- Не надо, сир! Он умер, открою вам по секрету. Он от нас хотели ута-
ить печальную весть, чтобы не огорчать, вы как раз были, в монастыре.
Говорят, он заболел чумой.
Ломини был именно тот удавленный в тюрьме поместный дворянин, земли
которого перешли к итальянцу; король не в первый раз дивился исчезнове-
нию своего секретаря. Колючие глаза короля на небритом лице, явно напо-
минавшем обезьянье, метнули быстрый и неуверенный взгляд на кузена, же-
лая подстеречь, какое у него появится выражение; впрочем), король тут же
опустил их на бумагу. - И ради этой-то, восхитительной жизни я не мог
дождаться, когда умрет мой брат Карл, - пробормотал он.
- А разве не стоило? - спросил изумленно простачок-кузен.
Король закутался в свой меховой плащ и продолжал писать. А кузен На-
варра тем временем ходил по комнате, принимался что-то бормотать себе
под нос, на минуту умолкал и опять что-то бубнил.
- Новый двор сильно отличается от прежнего. Это скорее чувствуешь,
чем видишь. При Карле Девятом мы все были какие-то сумасшедшие. Правда,
и сейчас беспутничают с женщинами, но еще больше, с мальчиками. Многие
научились этому только теперь, чтобы не отставать! Я - нет, и очень жа-
лею: ибо таким образом некоторая сторона человеческой природы остается
для меня скрытой.
- И слава богу, - вставил король, продолжая писать. - Мальчишки еще
жаднее, чем бабы. Кроме того, они убивают друг друга. Мой самый любимый
юноша заколот.
- При Карле этого не случалось, - заметил Генрих, - хотя вершиной его
царствования была Варфоломеевская ночь. А что трупный запах держится при
новом дворе устойчивее, чем при старом, с этим я готов согласиться. Но
если не думать о запахе, то как дружно мы, живем теперь! Никто и не меч-
тает о побегах, мятежах или вторжении немцев. Я уж ученый, я и пальцем
не шевельну ради всего этого!
Он помолчал и, слыша только скрип пера, начал с другого края. - Мы с
Гизом теперь друзья, кто бы мог думать! Если ваше величество меня отпус-
тит, я сяду "а коня и поеду охотиться. Королева-мать мне разрешила.
Правда, за каждым моим шагом будут неусыпно наблюдать те, кто охотнее
стали бы моими убийцам", чем телохранителями.
Перо продолжает скрипеть. - Ну, так я пошел, - заявляет Наварра. -
Льет дождь, и мне не хочется выезжать, чувствуя, что за спиной у меня
убийцы. Лучше пойду к себе в комнату и поиграю с шутом. Он еще пе-
чальнее, чем король.
Но когда пленник дошел до двери, его снова окликнули. - Кузен Навар-
ра, - сказал король, - я долго тебя ненавидел. Но теперь ты в несчастье,
как и я. И причины нашего несчастья - одни и те же события... наши мате-
ри... - проговорил он как бы с трудом. Генрих испугался: никогда он не
смотрел на вещи с этой точки зрения. Как, его мать виновата в постигших
его бедах? Поставить чистую Жанну рядом с мадам Екатериной! Генриха ох-
ватило отвращение, и он позабыл, что должен владеть своим лицом. Однако
его унылый собеседник ничего не заметил, у короля у самого было тяжело
на душе. - Какую еще гнусность она задумала? - спросил он и прямо почер-
нел от овладевших им подозрений.
- Никакой, сир. Королева в отличном расположении духа. Отчего бы и
вам не быть в таком же?
- Оттого, что у меня есть еще брат, - раздался неожиданный ответ.
Генрих не сразу нашелся, что ответить. Смерть старшего брата не принесла
счастья. А теперь король все-таки хочет смерти младшего. Король Франции
- прямо какой-то восточный владыка в своем серале, весь остальной мир
для него заслонен смертельной опасностью, грозящей ему во дворце от каж-
дого из окружающих. Генрих уж чуял, что воспоследует. Правда, король
презирает свою мать за ее мерзости, но тревожит его беспокойный брат
д'Алансон. И неизвестно, кого ему придется под конец презирать сильнее:
мадам Екатерину или самого себя. Ясно, что он переживает внутреннюю
борьбу. Но борется он тщетно; продолжая втайне подстерегать собеседника
даже в минуту такой откровенности, стоившей ему стольких мук, он прого-
ворил: - Кузен Наварра! Освободи меня от моего брата д'Алансона!
- Я глубоко тронут, сир, вашим доверием, - заявил Генрих почтительно
и поклонился. Таким образом, он не ответил ни да, ни нет. Может быть,
король принял его слова за согласие.
- В таком случае, - многозначительно продолжал король, - я смогу тебе
верить. - В его голосе все еще слышались подстерегающие нотки, хотя
д'Анжу и делал вид, что все это шутка.
- А тогда, - подхватил Генрих с той же многозначительностью, - мне
можно будет выезжать верхом без моих убийц?
- Больше того. Кто меня освободит от брата, тот станет наместником
всего королевства.
"А уж это ты соврал! - подумал Генрих. - Ну, Валуа, милый мой, теперь
ты у меня запоешь!" И он подпрыгнул с чисто ребяческой радостью. - Да я
и мечтать об этом не смел! - ликующе воскликнул он. - Наместником всего
королевства!
- Сейчас мы это и отпразднуем, - решил король.
НОВЫЙ ДВОР
Забегали дворецкие, и замок Лувр, который, казалось, погружен был в
дремоту, пока король предавался печали, вдруг ожил и помолодел от ра-
достной суеты многих юношей. К вечеру королевские покои были превращены
в персидские шатры. За легкими узорчатыми тканями горели восковые свечи;
их мягкий, мерцающий свет образовывал как бы призрачный свод и стены.
Строгие бледные мальчики в прозрачных одеждах, с накрашенными губами и
подчерненными ресницами, держа в руках обнаженные сабли, выстроились пе-
ред высоким помостом и застыли. На помост взошли зрители, впрочем, их
было очень немного: несколько итальянцев и господа из Лотарингского до-
ма. Герцог Гиз, гордый своим великолепным телом, всюду держался хозяи-
ном, да и только! У его брата Майенна брюхо было обтянуто переливающими-
ся шелками. На поясе висел золотой кинжал. Присутствовал еще один член
того же дома, д'Эльбеф, загадочный друг; он появлялся возле короля На-
варского только в самые критические минуты.
Что касается Наварры, то он нарядился в роскошное платье и украсил
его цветами своего дома, - пусть каждый видит, как он гордится тем, что
тоже присутствует на таком празднике. Празднество устраивалось только
для мужчин и мальчиков. Последние должны были пленить первых, а те отме-
тить их своей благосклонностью. Несколько прелестных пар уже танцевало.
Ни сложение, ни одежда не выдавали их пола, и это двусмысленное очарова-
ние особенно действовало на итальянцев и на толстяка Майенна. Наварра
отдал им должное и согласился, что таких пленительных созданий не было
среди его людей, которые носили грубые колеты, ездили сомкнутым строем,
не слезали с коней по пятнадцати часов и вместо отдыха пели псалмы. -
Если бы мои друзья были живы, - проговорил он небрежно, - из них, навер-
но, вышлю бы такие же прелестные мальчики.
- Подожди, еще выйдут, - заметил Гиз. - Кое-кто из них ведь уцелел.
- Я не знаю их, - отозвался пленник. - Я всегда там, где... - он хо-
тел добавить: "весело", но вдруг спохватился; ведь перед ним был совсем
особый враг,
Канцлер Бираг, итальянец, получил свой пост благодаря мадам Екатери-
не. С нею и с несколькими своими соотечественниками проник он однажды
ночью в опочивальню Карла Девятого. Этот преуспевающий чужеземец видел в
пленнике Наварре тайного врага собственной власти. И поэтому без всяких
околичностей начал форменный допрос: - А вы не в сговоре с неким
д'Обинье и его сообщником дю Барта? Эти господа возбуждают школяров про-
тив так называемого иноземного господства, как будто самые высокие посты
в королевстве заняты только иностранцами.
- Sono bugie, какое вранье, господин канцлер! - с ненапускным негодо-
ванием воскликнул Генрих на языке пришельца. Впрочем, тот не поверил ни
одному его слову. Лотарингцев еще можно обмануть, но не чужеземца.
- Ваши друзья, - с трудом проговорил Бираг, задыхаясь от ярости, -
ближе к виселице, чем...
- Чем я, - докончил Генрих. - Да, меня вам не поймать.
- Я вешаю быстро и охотно.
- Но только мелких людишек, синьор. Вы повесили какого-то несчастного
