ности, ибо, будучи соотечественником мадам Екатерины, он находился под
ее особой защитой. Поэтому король сделал то, что было в его силах и чего
все от него ожидали: он сорвал с груди канцлера сияющий сапфир. Потом
нерешительно посмотрел вокруг, точно еще не зная, что воспоследует. Но
на самом деле он отлично знал, что. Король кивнул Лерану, тот взошел по
ступенькам на помост и принял на коленях знак королевской благосклоннос-
ти. И с этой минуты от него исходило голубое сияние. Когда все покрывала
были сброшены, у виконта де Лерана оказалось лицо юного воина, который в
блеске своей едва расцветающей мужественности готов наступить ногой на
затылок поверженному врагу. Дю Га сам вызывал, его на это: словно по-
вергнутый в прах, он нарочно уткнулся лицом в пол, - и Леран не стал
медлить.
Когда обитатели персидского шатра увидели, что все завершилось столь
благополучно, они ожили, захлопали в ладоши, возобновили танец и, отда-
ваясь волнам музыки, стали изображать любовь и счастье перед зрителями,
которые верили в любовь и счастье, только когда они изображались на сце-
не. До поздней ночи мерцал персидский шатер узорчатыми занавесями,
сквозь которые просачивался мудро смягченный свет, отчего все внутри
представлялось терпимее, чем обычно, - султан, мальчики, старые негодяи,
а также те вещи, в которых самое драгоценное - только их голубое сияние.
Впрочем, двух участников не хватало: Генрих и д'Эльбеф прощались в
отдаленном покое замка.
- Этого я никогда не забуду, д'Эльбеф.
- Сир, вы очень долго тут мешкаете, но, вероятно, должны медлить.
- Время у меня есть. У меня только это и остается: терпение и время,
ЧТО ЖЕ ТАКОЕ НЕНАВИСТЬ?
Но тот, кто ждет слишком долго, видит, как его самые сильные чувства
изменяются, как они раздваиваются и теряют свою цельность. Взять хотя бы
эту дружбу с Гизом. Генрих сблизился с ним из ненависти: он хотел получ-
ше узнать его, ибо этого требует ненависть. Но когда узнаешь врага, воз-
никает опасность, что найдешь его вовсе не таким уж плохим. Больше того:
враг потому и притягивает, что его принимаешь, какой он есть.
Они играли в мяч, "длинный мяч", игра эта труднее всех прочих, и в
ней состязались всегда только два противника - Наварра и Гиз; остальные
лишь смотрели, и им нередко бывало обидно. Коротышка Наварра легко но-
сился туда и сюда, тогда как огромный Гиз стоял на месте и спокойно, как
Голиаф, ожидал его ударов; но и это были еще пустяки. Однажды мяч пере-
летел через изгородь. - Наварра! Ты поменьше, - крикнул Гиз, - полезай
через изгородь и достань мяч! Но Генрих просто перепрыгнул ее с места,
невольно восхитив этим зрителей. Назад он, правда, пролез под ней, одна-
ко вдруг послал мяч на площадку, и кожаный снаряд попал лотарингцу прямо
в грудь. Гиз покачнулся, но тут же воскликнул: - Ты, мне в лоб метил, и
тогда бы я упал! Но так высоко тебе не достать, малыш. Поди-ка, принеси
нам винца - запьем испуг.
Генрих, конечно, побежал за вином. Но этого случая было достаточно,
чтобы в тот же день д'Алансон и д'Эльбеф, отведя в сторону Гиза, погово-
рили с ним серьезно. Правда, король Наваррский - всего лишь пленник и в
настоящее время лицо незначительное; но все присутствующие, а среди них
были кое-кто из черни, увидели в этом недопустимое унижение королевского
дома. Гиз ответил: - Чего вы хотите? Мальчуган ведь не обижается, он
прямо прилип ко мне. По всем церквам со мной таскается. Скоро он будет
более ревностным католиком, чем я сам.
Они пересказали его слова Генриху; но своими мыслями на этот счет он
с ними не поделился. "Тщеславный Голиаф, - думал он, - не подозревает о
моем сговоре с мадам Екатериной. Напрасно он вообразил, что на его неук-
люжие интриги с попами и испанцами всегда будут смотреть сквозь пальцы.
Не знает он меня так, как я знаю его. Я ведь его друг. Никто не может
себе позволить того, что позволяет друг".
При следующей игре в мяч ему действительно удалось угодить Гизу в
лоб, у герцога вскочила шишка, и ему стало плохо. Генрих притворился,
что ужасно огорчен: - Право же, я нечаянно, я вовсе не хотел, чтобы у
тебя выросли рога. Только герцогиня имеет право наставить их тебе. - Тут
все присутствующие начали хохотать, называя друг другу громче, чем до-
пускают приличия, имена любовников герцогини. Эта молодая дама быстро и
основательно усвоила придворные нравы.
Лотарингец лежал на земле, стараясь остудить лоб, и все слышал. Он
стонал, больше от ярости, чем от боли, и решил сурово наказать неверную
жену.
Потом он заявил Наварре: - В сущности, ты только напомнил мне, что
надо следить за ней. Никто другой на это бы не дерзнул. Я вижу, что тебе
можно доверять. Пойдем со мной, послушаем проповедь отца Буше.
В тот же день они отправились верхом, герцог Гиз, как обычно, в соп-
ровождении блестящей свиты, Наварра - совсем) один. Он все еще знал Па-
риж недостаточно, и название церкви ему ничего не сказало. Где бы они с
Гизом ни проезжали, в толпе из уст в уста передавались все те же слова:
- Вон король Парижа! Здравствуй, Гиз! - Этого короля приветствовали,
подняв правую руку. Женщины подражали мужчинам, хотя иногда они забыва-
лись и протягивали обе руки к белокурому герою своих грез. А тот, над-
менный и уверенный в себе, изливал на них блеск, точно был самим солн-
цем. Так они доехали до церкви. И когда многочисленные воины перестали
лязгать оружием, священник Буше поднялся на кафедру.
Это был оратор нового типа. Он разъярился с первого же слова, и его
грубый голос то и дело сбивался на бабий визг. Буше проповедовал нена-
висть к "умеренным". Не одних только протестантов нужно ненавидеть так,
чтобы их уничтожать. Когда наступит некая ночь длинных ножей и отрублен-
ных голов, вещал священник, следовало особенно беспощадно расправляться
с теми, кто слишком терпимы, хотя и называют себя католиками. Главное
зло в обеих религиях - это такие люди, которые чересчур уступчивы, они
готовы пойти на соглашение и желают, чтобы в стране воцарился мир. Но
мира страна не получит, она его не выдержит, ибо он несовместим с ее
честью. Постыдный мир и навязанный ей договор с еретиками должны быть
уничтожены. И земля и кровь зовут к насилию, насилию, насилию и реши-
тельному очищению от всего чужеродного, от прогнившего прекраснодушия,
от разлагающей свободы.
Толпа, переполнявшая церковь от алтаря до самых далеких приделов,
скрежетом и стенаниями подтвердила, что она не желает терпеть ни прек-
раснодушия, ни тем более свободы. Люди давили друг друга, лишь бы про-
тиснуться поближе к кафедре, хотя бы одним глазком взглянуть на пропо-
ведника. Но они видели только разинутую пасть, ибо этот Буше был ничтож-
ного роста и к тому же кривобок, он едва высовывался из-за края кафедры.
Плевался, однако, очень далеко. Его речь то и дело переходила в лай, а
если в ней и оставалось чтото человеческое, то оно было весьма далеким
от всех привычных звуков; оно напоминало что-то чужеземное, затвержен-
ное. Несколько раз люди ожидали, что он вот-вот повалится в припадке па-
дучей, и уже озирались, ища сторожей. Но тогда пасть Буше захлопывалась,
и он, обаятельно улыбаясь, обводил взглядом церковь, чем и покорял серд-
ца. Потом, набравшись сил, снова принимался лаять и щелкать зубами, точ-
но намереваясь извлечь из толпы какого-нибудь инакомыслящего и тут же
загрызть его.
Свобода совести? Нет уж, избави бог! Но и никаких податей, никакой
арендной платы и вообще никаких налогов, никакого рабства. Ни народ, ни
тем более духовные лица пусть отныне ничего не платят. На том-то и стоит
их союз. Пусть за духовенством останутся причитающиеся с него госу-
дарственные сборы, а народу разрешат грабить дома и дворцы всех гугено-
тов и всех "умеренных" - их следует убивать в первую очередь. Буше убеж-
дал своих слушателей не отступать и перед вельможами, перед самыми высо-
копоставленными лицами и весьма недвусмысленно намекал даже на особу ко-
роля: он-де тайный протестант, "умеренный" и изменник. Следуя своему
пылкому воображению, поп расписывал слушателям несметные сокровища Лувра
и прелести вожделенной резни. А потом тех же слушателей, упоенных карти-
нами будущих бесчинств, повергал без всякого перехода в смертельный
ужас, уверяя, будто против них злоумышляют, их преследуют: нации и всему
национальному грозит-де ужасная опасность очутиться во власти тайных
сил, поклявшихся погубить ее. За этим последовала яростная молитва, ко-
торую могла породить, бесспорно, только близость несомненной и величай-
шей беды. Толпа громко подхватила. А над людьми облаком стояли незримые
пары - истечения жадности, страха, вожделений и ненависти.
Генрих вдыхал эти испарения, и скорее его органы чувств, чем созна-
ние, подсказали ему, насколько нечистоплотно все происходящее. В конце
концов он сам; чуть не заразился этой ненавистью. Свергнуть властителей
Лувра, разграбить его, всех поубивать - мужчин, дам, стражу и челядь -
ведь и он не раз помышлял о таких делах в те времена, когда больше всего
жаждал бежать отсюда и вернуться с иноземными ландскнехтами. Тому прошло
уже несколько лет, он чуть не позабыл все это. Но здесь, в церкви, вос-
поминание встало перед ним опять, точно он строил эти планы только вче-
ра. И он снова понял, что оскорбленный и униженный мстит беспощадно. "А
уж у меня оснований больше, чем у кого-либо. Они убили мою мать, потом
господина адмирала, всех моих друзей - восемьдесят дворян, моего учите-
ля, последнего вестника моей матери-королевы! Оставшиеся в живых покрыты
позором, я должен переносить плен, ежедневные опасности и ежедневные из-
девательства. Все это я знаю. И я решил мстить. Я лишь день за днем отк-
ладывал месть и обдумывал ее. Так проходит время, и так проходит нена-
висть. Нет, она не проходит, она становится сомнительной. Я с ними живу,
мы играем в мяч, мы спим с теми же самыми женщинами. Мадам Екатерина
предложила мне союз; да и правда ли, что она отравила мою мать? Д'Анжу
был готов во время Варфоломеевской ночи прикончить "меня, а теперь, став
королем, он меня защищает. Гиз сделался моим близким приятелем; кажется
почти невероятным, чтобы, когда господин адмирал уже был мертв, он мог
наступить ему на лицо. Однако это так! Все это они совершили, истинная
правда. Но дело в том, что я их знаю, а они меня нет. Не хочу отрицать:
я даже люблю их за это, конечно, до известной степени люблю. Можно ус-
лаждать себя, и общаясь с врагами, не только, с возлюбленными. Я вынуж-
ден остерегаться их и потому дружить с ними". Так оправдывал себя Ген-
рих, свои колебания, свое долготерпение, и как бы отстранялся от толпы,
которую Буше призывал к необузданному удовлетворению своих инстинктов.
Впрочем, Буше еще не закончил своей яростной молитвы, а Генрих уже давно
справился со всем, что вдруг нахлынуло на него. Жизнь коротка, искусство
вечно, но когда же можно считать правильное действие созревшим?
А тем временем Буше разъяснил слушателям, что вся государственная
система преступна, но зато бог послал им вождя.
- Видите, вон он стоит! - Все усердно опустились на колени, особенно
те, кого подозревали в сочувствии "умеренным". Но Гиз дерзко смотрел по-
верх голов, возведя очи прямо к богу; на нем были серебряные доспехи,
как будто предстояло сейчас же схватиться с властью, и его воины бряцали
железом. Конечно, у королевы-матери были здесь свои шпионы, они, навер-
но, уже побежали к ней и теперь расписывают, какой страшной угрозой для
нее становится лотарингец. А Генриху, который был близок с ним, станови-
лось ясно, что он просто головорез и грубый великан, Голиаф, да к тому
же рогат. Надо сделаться его другом, тогда поймешь, чего он на самом де-
ле стоит, и даже почувствуешь к нему симпатию. Я ненавижу его? 'Конечно.
Но что же такое ненависть?
