вижу по тебе: ты этого не знал, А что до нас, то я опасаюсь самого худ-
шего.
- Значит, заслужили. Нельзя быть такими разинями, какими мы оказа-
лись. Где моя сестра?
- У меня в доме.
- Скажи ей, что она была права, но что я вырвусь отсюда.
- Я ничего не могу ей передать, ведь меня тоже не выпускают из Лувра.
Охрана усилена, нам отсюда не выбраться.
- Значит, ничего другого не остается, как пойти к обедне? - спросил
кузен Наварра. А кузен Конде, который еще прошлой ночью, слыша эти сло-
ва, каждый раз приходил в ярость, теперь опустил голову и тяжело вздох-
нул. И все-таки легкомыслие кузена Наварры повергло его в ужас, ибо тот
воскликнул: -
- Главное, что мы все-таки живы!
И Генрих повторял это по мере того, как в зале опять собирались люди.
Он то и дело удивлялся вслух: -
Господин де Миоссен, вы живы? Разве это не величайшая неожиданность в
вашей жизни? - Но он также восклицал: - Господин де Гойон! И вы живы! -
А тот вовсе не был жив и не был в большой зале, он лежал на дне Луврско-
го колодца и служил жратвою для воронья. Те, кто слышал странные, речи
Наварры, отворачивались, и их лица выражали самые разнообразные чувства:
одни - подавленность и тревогу, сознание вины или жалость, другие -
только презрение. Однако Генриху взбрело на ум обратиться все с тем же
"Вы живы!" даже к самому наследнику престола д'Анжу. Тут уж все оконча-
тельно убедились в том, что и после Варфоломеевской ночи он остался та-
ким же сумасбродным шутником. Это было признано с облегчением и смехом,
притом неодобрительным. А он отлично все примечал и следил за каждым,
они же думали, что он занят только тем, как бы сострить.
Как раз вошел герцог Анжуйский, он был в отличном расположении духа,
и от этого в зале стало както легче дышать, ее потолок поднялся к авгус-
товскому небу, замок словно вырос. Наконец-то д'Анжу чувствовал себя по-
бедителем, он был милостив и весел: - О, я жив! Впервые я жив по-настоя-
щему, ибо мой дом и моя страна избегли величайшей опасности, Наварра,
адмирал был нам враг, он обманывал тебя. Он старался разрушить - мир и
во Франции и по всей земле. Он готовил войну с Англией и распространял
слухи, будто королева Елизавета намерена отнять у нас Кале. Адмиралу и в
самом деле надо было умереть. Все даль-
нейшее - только печальное следствие этого, цепь несчастных случайнос-
тей, результат былых недоразумений и вполне понятной вражды, которую мы
теперь похоронили вместе с мертвецами.
Выбор последних слов был неудачен, и наиболее чувствительным слушате-
лям стало не по себе. Но в остальном эту речь можно было почесть превос-
ходной, ибо она была проникнута стремлением благодетельно смягчить и
сгладить все происшедшее. Именно этого все и жаждали. С другой стороны,
д'Анжу говорил что-то уж очень пространно, и он почувствовал жажду; к
тому же от слишком напряженного внимания слушателей человек устает. Но
когда хотели подать вина, в Лувре не нашлось ни капли. Припасы закупа-
лись только на один день. Вчерашние были полностью исчерпаны после рез-
ни, а нынче и дня-то не было. Никто не помышлял ни о вине, ни о мясе,
даже хозяева харчевен не решились открыть свои заведения. Наследнику
престола и двору нечем было промочить глотки. - Но по этому случаю не
должны же, мы порхать в потемках, как тени, - заметил д'Анжу и приказал
зажечь все двадцать люстр.
Странно, что и это никому не пришло в голову.
Дворецких разослали повсюду, и те ринулись бегом, но возвращались ша-
гом и по большей части с пустыми руками. Лишь кое-где удалось им найти
свечи: все
были сожжены во время резни, под истошный вой и крик. В течение неко-
торого времени сумрак в зале продолжал сгущаться, а движения людей все
замедлялись, голоса звучали все тише. Каждый стоял в одиночку; только
пристально вглядываясь, узнавал он соседа, все чего-то ждали. Некая дама
громко вскрикнула. Ее вынесли, и с этой минуты стало ясно, что благоже-
лательная речь королевского брата, в сущности, ничего не изменила. Ген-
рих, который шнырял в толпе, слышал шепот: - Мы нынче ночью либо перес-
тарались, либо недоделали.
Слышал он и ответ: - Этого ведь как-никак именуют королем. Если бы мы
и его пристукнули, нам пришлось бы иметь дело со всеми королями на зем-
ле.
И тут король Наваррский понял еще кое-что в своей судьбе. Яснее, чем
другие, которые только шептались, уловил он затаенный смысл, а также ис-
тинные причины произнесенной его кузеном д'Анжу торжественной речи.
Д'Анжу явился сюда прямо от своей мамаши, вот разгадка! Мадам Екатерина
сидела у себя в уединенной комнате за секретером и собственной жирной
ручкой набрасывала буквы, настолько же разъезжавшиеся в разные стороны,
насколько она сама казалась собранной; и писала она протестантке в Анг-
лию следующее: "Адмирал обманывал вас, дорогая сестра, только я одна -
ваш истинный друг..."
"Свалить все на мертвого - это верный способ избежать ответственности
за свои злодеяния; и люди, которые вообще не любят нести, ответствен-
ность за совершенное ими зло, могут успокоиться, что они и делают. Все
это касается умерших. И меня!" - думает Генрих. Под прикрытием ночи и
тьмы лицо Наварры наконец выражает его истинные чувства. Рот скривился,
глаза засверкали ненавистью.
Но он тут же все подавил - не только выражение, но и само чувство,
ибо вдруг стало светло. Слуги, взобравшись на лестницы, зажгли наконец
несколько свечей, и те бросили свои бледные лучи на середину залы. Толпа
придворных воскликнула "А! ", как и любая толпа после долгого ожидания в
темноте. К Генриху подошел его кузен д'Алансон. - Генрих, - начал, он, -
так не годится. Давай объяснимся.
- Ты говоришь это теперь, потому что стало светло? - откликнулся Ген-
рих.
- Я вижу, что ты меня понимаешь, - кивнул Двуносый. Он хотел пока-
зать, что его не проведешь. - Продолжай притворяться! - настоятельно
потребовал он. - Ведь и мне приходится разыгрывать послушного сына и
доброго католика, но тайком я скоро перейду в твою веру. И еще неизвест-
но, сколько людей сделают то же самое после всего, что произошло.
- Вероятно, во всем Лувре я самый благочестивый католик; - сказал
Генрих.
- Мой брат д'Анжу ужасно важничает, просто невыносимо. Еще бы! Герой
дня, достиг своей цели, весел и милостив!
- Черноватые духи уже не окружают его, - подтвердил Генрих.
- Он же любимец нашей драгоценной матушки, я теперь дорога перед ним
открыта. Вот бы еще помер наш бешеный братец Карл... Неужели тебе прият-
но видеть все это, Наварра, и только скрежетать зубами от бессилия? Мне
- нет. Давай бежим, Наварра, и поднимем в стране мятеж! Не теряя време-
ни!
- Я, правда, один раз уже упустил случай заколоть Гиза... - вырвалось
у кузена Наварры, не успевшего сдержать закипевшей в нем ярости. Но он
тут же опомнился и овладел собой. "Двуносому не оченьто следует дове-
рять. Если он даже и не фальшив, то раздерган, как буквы в письмах его
матери, - подумал Генрих. - Ни к каким платам его не привлекать, - решил
он. - Ничем не выдавать себя..." - Но за этотпромах я благодарю господа,
- закончил он начатую им фразу о Гизе.
Д'Алансон уже не замечал, что двоюродный брат не слишком с ним откро-
венен. Что до него, то он все тут же и выложил: - Ты не поверишь, но
нынче вечером они ждут иноземных послов. Должны прибыть папский легат и
представитель дона Филиппа, чтобы выразить свое глубокое удовлетворение
по поводу успешно проведенной Варфоломеевской ночи. Удачливые преступни-
ки обычно начисто забывают свое деяние: ведь оно вызывает отвращение.
Мадам Екатерина уже оделась и ждет. А! Давай пройдем немного дальше. В
этом месте у стены скрытое эхо, его слышно в комнате моей достойной ма-
маши. А наш разговор мог бы настроить ее подозрительно.
- Да я ничего не сказал, - решительно заявил Генрих.
- А я ненавижу д'Анжу, - последовал ответ брата.
- Чего ты от него хочешь, Франциск? По мне, только бы жить не мешал.
- Генрих нарочно не смотрел по сторонам: все же от него не укрылось, что
под единственной зажженной люстрой слуги расставляют карточный стол. И
д'Анжу уже звал: - Брат мой д'Алансон! Кузен мой Наварра!
- Сейчас, господин брат мой, - отозвался Франциск д'Алансон. - Мы тут
обсуждаем важные вопросы! - Когда люди так откровенны, никакого заговора
быть не может. Кузены отошли еще дальше от толпы придворных. Д'Алансон
сопровождал свои слова судорожными и нелепыми телодвижениями. Он то де-
лал вид, что прицеливается из ружья, то наклонялся, точно спуская свору
собак. - Д'Анжу - сумасшедший, - говорил он. - Все с ума посходили. Они
ждут не только легата, им недостаточно похвал, на которые, по их мнению,
не должен поскупиться дон Филипп. Они мечтают о посещении англичанина
Волсингтона - ни больше, ни меньше. Почему-то считается, что достаточно
кому-нибудь беззастенчиво расправиться со слабейшим, чтобы заслужить
благосклонность Англии.
Генрих сказал: - Кузен д'Алансон, если ты столь проницателен, то по-
чему ты упорно не желаешь замечать происков Лотарингского дома? Ведь
вас, Валуа, хотят спихнуть с престола! И я, ваш скромный и доброжела-
тельный родственник, я хочу предостеречь вас. Если
Варфоломеевская ночь - дело, угодное Христу, и если страх может под-
держать единство королевства, то не забудьте, что Париж еще до того
признал лотарингца благочестивейшим из католиков. А теперь, когда он
наступил на лицо мертвому адмиралу, тем более. - Так говорил Генрих,
почти беззвучно, чтобы ненароком у него не вырвался крик или ему не из-
менил голос.
Д'Алансон повторил: - Гиз наступил на лицо мертвому адмиралу и сам
себя опозорил. Его я не боюсь. Красавец-мужчина, которого весь Париж на
руках носит! Но и такое лицо обезобразить нетрудно. Будем надеяться, хо-
тя бы на оспу! - Все это сопровождалось судорожными и нелепыми телодви-
жениями.
- Кстати, - заметил кузен д'Алансон, - мы в тени, а кого хорошенько
не видно, того никто и подслушивать не станет, кроме особо предназначен-
ных для этого шпионов моей мамаши. Но сегодня вечером она чрезвычайно
занята и позабыла даже подослать своих фрейлин.
В заключение Генрих сказал: - Я позволил себе только предостеречь дом
Валуа. Я желаю ему добра, а мое преклонение перед королевой-матерью
безгранично.
Тут кузен от души рассмеялся, словно последней шутке, завершающей
приятную беседу. - Ты ничем не выдал себя, милый кузен, даю слово. Я до-
верился тебе, а ты мне нет. Вместе с тем теперь мы узнали друг друга, да
и чего только ты не узнал за сегодняшний вечер!
И это было верно. Между тем этот перевертыш Франциск уже ускользнул
от своего кузена, подхваченный потоком придворных, пробиравшихся в вес-
тибюль. Там блеснул зыбкий свет факелов, метнулись огромные тени, и раз-
дался зычный голос его величества - приближался Карл Девятый. Он ревел
и, кажется, был не прочь побуянить. Наварра, предоставленный самому се-
бе, подумал: "Я и ему должен лгать, а он спас мне жизнь! В следующий раз
это даже королю не удастся. Я догадываюсь о том, что мне угрожает: я
смотрел Гизу в лицо. И я знаю морду старой убийцы; она не показывается,
пока иноземные послы не явятся засвидетельствовать ей свое почтение, а
они не являются. Оказалось, что Варфоломеевская ночь - это неудача, но я
у них в руках. Невеселая штука! Да что мадам Екатерина и Гиз! Всех, всех
изучал я сегодня вечером; так что голова кругом пошла, будто я книг на-
читался!"
Он наконец оставил свое место, прошел через движущийся вперед свет
факелов навстречу королю Франции, заблаговременно надев обычную личину
любезного легкомыслия. Но, содрогаясь в душе от страха и ненависти, по-
думал: "В знании этих людей мое спасение".
НЕУДАЧА
Карл Девятый не стал церемониться. Он велел прикрепить все факелы к
