туловища другого; оба прижимали к груди ладони, как приличествует бедным
изгнанникам, дерзнувшим возвратиться из тех краев, откуда нет возврата.
Оба одновременно проговорили глухим голосом: - Простите нас, сир, что мы
оставили царство Плутона! Окажите снисхождение и некроманту, который нас
вызвал оттуда!
На этот раз Карл решил отменить очередной приступ безумия. Он сел и
заявил: - Вас еще тут не хватало! Ну, раз уж так вышло, вставайте, но
что же мне с вами делать? Какая мерзость! - На самом деле это был трез-
вейший миг в его жизни; все, что свершено и что еще должно свершиться,
мучило его, отталкивало своей низостью, как это видно и на его портрете:
король из угасающего рода, белый шелк, взгляд искоса, говорящий о пресы-
щении и подозрительности, но одна нога отставлена, как в балете. И вот
Карл Девятый слегка повертывает руку ладонью кверху: этим движением он
всем дарует свободу.
И они сейчас же ею воспользовались. Дю Барта направился к двери и от-
пер ее. Д'Обинье кивнул на одно из окон, в которое уже вливался дневной
свет: - Наше счастье, что ночью оно стояло открытым и здесь никого не
было.
Дю Барта быстро возвращается: он перед тем выглянул за дверь. Она тут
же снова отворилась.
СВИДАНИЕ
Дверь отворилась, она широко распахнулась, и вошла королева На-
варрская, мадам Маргарита Валуа. Марго.
Ее брат Карл сказал: - А вот и ты, моя толстуха Марго! - Генрих воск-
ликнул: - Марго! - Первым, непосредственным чувством обоих была радость.
Вот она, Марго, все же не погибла, хотя открылось столько засад, столько
преступных замыслов, и в ней все та же утонченная красота и тот блеск, к
которому до этой ночи как будто стремилась жизнь. Невзирая на радость,
Карл и Генрих невольно содрогнулись: "А я не был с ней в минуту опаснос-
ти! Но что это? Она выглядит так, словно ничего не произошло".
А был у нее такой вид потому, что она успела смыть немало крови и
слез не только со своего лица, но и с тела и уж потом появилась здесь в
серебристо-сизом и розовом наряде, подобном утренней заре, и в жемчугах,
мерцающих на ее нежной атласной коже. И стоило это немалого труда! Ибо
на ней только что лежал, вцепившись в нее, охваченный смертным ужасом
умирающий человек. Другие, уже будучи на краю гибели, бросались к Марго
с мольбой, видя в молодой королеве последнюю надежду, и от отчаяния рва-
ли на ней в клочья рубашку, и даже ее прекрасных рук не пощадили, впива-
ясь в них ногтями, которые от страха стали острыми, как у зверей. Ка-
кой-то обезумевший придворный вознамерился убить ее самое, лишь потому,
что яростно ненавидел ее возлюбленного повелителя. - Наварра дал мне по-
щечину, за то я убью самое дорогое для него существо, - хрипел капитан
де Нансей где-то близко, совсем рядом с ней; он было схватил ее, вытянув
когтистую лапу и решив, что уж теперь жертва не уйдет. У Марго все еще
стояли в ушах его свирепые слова, она ощущала его жадное дыхание и прос-
то понять не могла, как ей удалось спастись от него в ее комнате, наби-
той людьми. Ибо даже позади кровати лежали они, катались по полу, вопя
от боли, или вытягивались, онемев и оледенев навек. Все это несла Марго
в своей душе, а казалась при этом безмятежной, как молодое утро; но того
требовали приличия и присущее ей самоутверждение: "Мой повелитель должен
меня любить!"
Она попыталась взглянуть Генриху прямо в глаза, но это почему-то ока-
залось необыкновенно трудным. И не успели их взгляды встретиться, как
она невольно отвела свой. Впрочем, уклонился и он и тоже посмотрел мимо
нее. Ради бога, как же так? Не может этого быть! - Мой Генрих! Моя Мар-
го! - сказали оба одновременно и двинулись друг к другу. - Когда же мы
расстались? Разве так уж давно?
- Я, - сказала Марго, - лежала в постели и решила заснуть, а ты под-
нялся.
- Я поднялся и вышел с моими сорока дворянами, которые окружали наше
ложе. Я собирался сыграть с королем Карлом партию в мяч.
- Я же, мой возлюбленный повелитель, решила заснуть. А вот вышло так,
что меня всю залили кровью и слезами - и сорочку и лицо. Даже предсмерт-
ный пот умирающих падал на меня. Все это сделали, увы, наши люди. Они
всех твоих перебили, а так как я больше всех твоя, то лучше бы и мне
умереть. Но все-таки я явилась к тебе, хотя мне пришлось переступать че-
рез мертвых, и вот как мы свиделись!
- Вот как мы свиделись, - повторил он с глубокой печалью и сдержал
себя, чтобы тут же не пошутить. А она почти надеялась на это. Такого
мальчишку ужасное особенно смешит. "Впрочем, нет, - вспомнила она, -
здесь ведь я сама воплощаю в себе весь ужас..." - Я твоя бедная короле-
ва, - не сказала, а дохнула ему в лицо Марго. Он кивнул и прошептал:
- Да, ты моя бедная королева, ты дочь женщины, которая убила мою
мать.
- И ты слишком сильно любил меня, слишком сильно любил.
- А теперь эта женщина убила всех моих людей.
- И ты уже совсем не любишь меня, совсем не любишь.
Тут он готов был раскрыть объятия, захваченный одним ее голосом, так
как он не смотрел на нее, его глаза были опущены. В душе он уже раскрыл
их; он только ждал одного ее слова, легчайшего движения, но ничего не
последовало. У нее было такое чувство, что нет, она не может, не должна,
или что этого недостаточно. "Неужели я потеряла его?" - Марго отошла,
скользнула рукой по лбу и затем проговорила вслух, для всех:
- Я пришла к моему брату-королю. Сир, я прошу вас подарить жизнь нес-
кольким несчастным! - И она опустилась перед Карлом Девятым на колени не
без соблюдения должного церемониала: горячая мольба просительницы, но
облеченная торжественной чопорностью, следовать которой государи должны
уметь всегда. - Сир! Даруйте мне жизнь господина Лерана, он вбежал ко
мне в комнату, весь исколотый кинжалом и окровавленный, когда я еще ле-
жала в постели, и из страха перед убийцами охватил меня руками так креп-
ко, что мы упали за кровать. Даруйте мне также жизнь вашего первого дво-
рянина де Миоссена, человека в высокой степени достойного, и господина
д'Арманьяка, первого камердинера короля Наваррского!
Она сказала это, следуя до конца всем правилам этикета, хотя Карл и
перебил ее. Разве он не обрадовался тому, что она уцелела? Да, но тут же
им овладело безграничное отвращение ко всему происходящему. И во время
этого свидания между Генрихом и Марго он ничего не замечал, ничего, кро-
ме отвращения, не чувствовал. Они жили в своем мире, Карл в своем. И
вдруг он понял, что кому-то от него что-то нужно: его сестре, она следит
за ним, она шпионит, а потом все донесет матери - какие слова он сказал
да какое у него было лицо! Поэтому он делает другое лицо, он заставляет
себя побагроветь - это он может; жилы на лбу у него вздуваются, он изо
всех сил свирепеет, вращает глазами. Затем начинается подергивание ко-
нечностей, - головы, скрежет зубов, и, когда все подготовлено, он рявка-
ет.
- Больше ни слова, пока жив хоть один еретик! Отрекайтесь! - рычит
Карл, обращаясь к присутствующим, ибо в его комнате находятся четыре ос-
тавшихся в живых гугенота, именно ему они обязаны тем, что они еще на
свете, и его мать, без сомнения, об этом узнает.
Генрих спешит удержать своего кузена Конде, но тщетно: тот считает
делом чести тоже орать во весь голос. В своей вере он-де никому не обя-
зан отчетом, кроме бога, и от истины не отречется, чем бы ему ни угрожа-
ли! Тогда Карл, уже окончательно рассвирепев, бросается к нему. Дю Барта
и д'Обинье, не вставая с колен, хватают его за ноги, а он рычит: -
Смутьян! Бунтовщик и отродье бунтовщика! Если ты через три
дня не заговоришь иначе, я прикажу тебя удавить! - 'Итак, Карл все же
дает ему срок в три дня - при столь неудержимой ярости это был еще очень
приличный срок. Тогда Наварра, который нес перед всеми протестантами го-
раздо большую ответственность, чем Конде, поступил так же, как в первый
раз: с видом смиренного ягненка обещал он переменить свою веру, обещал,
невзирая на резню. Но он вовсе не собирался сдержать свое слово, хотя
оно и было дано, а Карл отлично знал, что он его не сдержит. Они неза-
метно подмигнули друг другу.
- Я желаю насладиться лицезрением моих жертв! - вопил что есть силы,
не щадя голосовых связок, безумный повелитель кровавой ночи. И если кто
находился поблизости - часовые, дворяне, привлеченные любопытством прид-
ворные и челядь, - все могли подтвердить, что да. Карл Девятый от соде-
янного не отрекается и теперь с удовлетворением разглядывает каждую
жертву своей кровожадности. А вместе с тем, выходя из комнаты, он как бы
нечаянно коснулся рукою руки своего зятя, короля Наваррского, и Генрих
услышал шепот Карла:
- Мерзость! Мерзость! Будем стоять друг за друга, брат.
А затем сделался окончательно таким, каким его заставляли быть, -
жестоким Карлом Варфоломеевской ночи: он упивался видом убитых - тех,
кто лежал у самой его двери, и всех других, попадавшихся ему по пути. Он
отбрасывал ногой их бесчувственные тела, наступал на головы людей, кото-
рые уже не могли ни сопротивляться, ни ненавидеть. Он непрестанно бормо-
тал проклятия и угрозы, при том его мало заботило, что их никто не слы-
шит, кроме нескольких его безмолвных спутников. Всюду было пусто, ни ду-
ши, ведь убивать - работа утомительная, после нее убийцы либо спят, либо
пьянствуют. И мертвецы были одни.
Казалось, их здесь неисчислимое множество: живые не производят такого
впечатления, ибо любое скопище живых вновь рассеивается. Мертвые же не
спешат, им принадлежит вся земля и все, что на ней вырастает, - все фор-
мы, все судьбы, некое будущее, настолько безмерное, что его называют
вечностью. Вдруг Агриппа д'Обинье заговорил:
Смерть ближе с каждым днем. Но только за могилой
Нам истинная жизнь дается божьей силой,
Жизнь бесконечная без страха и забот.
Пути знакомому кто предпочтет скитанье
Морями бурными в густеющем тумане?
К чему блуждания, когда нас гавань ждет?
Его голос звучит глухо, словно в царстве мертвых, чья жизнь тянется
через все времена, а потому замедлена и приглушена. И гулко отдаются
только проклятия безумного. Генрих знал эти стихи: Агриппа их прочел
впервые в ночь его свадьбы, перед тем как образовалось длиннейшее шест-
вие и Карл Девятый во главе всех своих придворных проводил Генриха к
супружескому ложу. Теперь по коридорам двигалось иное шествие, хотя оно
направлялось к той же комнате. Генрих не оглядывался на Марго.
Она шла среди других мужчин, которым до нее не было никакого дела, и
прибрела последней. Никогда еще за всю свою жизнь принцессы мадам Марга-
рита не ощущала так глубоко свое бессилие, как сейчас, когда она проби-
ралась вслед за сумасшедшим и несколькими побежденными между повсюду ва-
лявшимися трупами. Что за необъяснимые лица были у некоторых: на них от-
разилось изумление, почти стыд за какое-то великое счастье. Зато у дру-
гих мертвецов не осталось и следа одухотворенности, словно они раз и
навсегда отправились в ад. Все это мадам Маргарита замечала, и, когда
она вдруг увидела, что таким же стал и один из ее прежних возлюбленных,
ей сделалось дурно. Дю Барта подхватил ее, и, опираясь на его руку, она
с трудом потащилась дальше.
Перед камином стояли, обнявшись, два трупа: они закололи друг друга и
так и не разомкнули объятий. Некоторые протестанты, видимо, оказались
небезоружными и решили продать свою жизнь как можно до - роже. Какая-то
убитая женщина лежала на груди у мужчины, которого, должно быть, стара-
лась спасти. Но не смогла. "И я ничего не смогла, - думает Марго, тяжело
повиснув на своем спутнике и едва волоча ноги. - Не смогла. Ничего я не
смогла". Через перила перевалился толстый повар, белый колпак сполз у
него с головы и скатился по лестнице. В том же положении Генрих застал
его совсем недавно, или это был другой повар? Тогда он был пьян, теперь
