и считает, что жизнь имеет цену, лишь пока она разумна. "Господин де Бо-
вуа, что вы делаете? Вы опускаетесь на колени, и ваша широкая одежда
ниспадает складками до земли, вы полны достоинства и самообладания. Вы
молитвенно складываете руки и терпеливо ждете, пока палач наточит свой
меч. Господин де Бовуа, мой добрый учитель!"
Генрих бросается на пол, он закрывает лицо рукавом и не видит, как
старому толстяку сносят голову.
Не увидел он также и того, как из соседнего дома выбежала женщина с
посудиной в руках: она поставила ее под забившую струей кровь и стала
жадно пить.
Когда Генрих опомнился, дверь в супружескую опочивальню была заперта.
Марго заперла ее.
Moralite
Trop tard, vous etes envoflte. Les avertissements venant de toutes
parts n'y font plus rien. Les confidences du roi votre beau frere
restent sans echo et les: inquietudes de votre bienaimee n'arrivent pas
a vous alarmer. Vous vous abandonnez a votre amour tandis que les
assassins eux memes ne voient qu'en frissonnant de peur, autant que de
haine, approcher la nuit sanglante, Enfin vous la rencontrez, cette
nuit-la, eomme vous auriez fait une belle inconnue: et pourtant deja M.
I'Amiral avait succombe, presque sous vos yeux. N'est-ce pas que vous
saviez tout, et depuis longtemps, mais que vous n'aviez jamais voulu
ecouter pi votre conscience? Votre aveuglement ressemblait en quelque
sorte cette nouvelle demence sujette a caution de Charles IX. I lа pi;
cfaoisie comme refuge. De votre cote vous vous etiez refuse a l'eyidence
pour etablir votre alibi d'avance. A quoi bon, puisque lljalors vous
deviez tomber de - haut et qu'il vous faudra expier d'autant plus
durement d'avoir voulu etre heureux sans regarder en arriere.
Поучение
Поздно, злые чары подействовали. Предостережения, идущие отовсюду,
уже не помогут вам. Признания вашего шурина-короля и тревоги вашей воз-
любленной не трогают вас. Вы предаетесь любви, в то время как сами убий-
цы дрожат не только от ненависти, но и от страха, видя приближение кро-
вавой ночи. Вы же встречаете эту ночь, как будто она прекрасная незна-
комка. Однако уже погиб г-н адмирал, почти у вас на глазах. Не правда
ли, вы все это знали наперед, знали давно, но вы так и не пожелали внять
голосу своей совести? Ваше ослепление несколько походит на тот неизвест-
ный доселе вид безумия, который овладел Карлом IX. Но Карл избрал его
как прикрытие. Вы же со своей стороны не захотели признать очевидность,
желая заранее обеспечить себе алиби [12]. Какой в этом прок? Ведь через
то вы обрекли себя на падение с высоты и впредь будете принуждены тем
горше искупать свое желание быть счастливым, не оглядываясь.
V. ШКОЛА НЕСЧАСТЬЯ
Я НЕ ЗНАЛ, ЧТО ТАКОЕ АД
Мысль, с которой он повалился на пол, первой пришла к нему, когда он
очнулся. - Мой добрый учитель, - начал Генрих, словно тот еще был жив и
мог ему помочь. И услышал ответ: - Я живу очень замкнуто, люди дают мне
всякие мерзкие прозвища и пишут их на дверях.
Эти слова, действительно сказанные когда-то, прозвучали у него в душе
так отчетливо, что он невольно обернулся. Нет, Генрих один, супружеская
опочивальня замкнута, кругом притаилась тишина. Колокола замолкли, ис-
тошный крик и вой внизу на площади с восходом солнца куда-то отступил, и
усердные труды людей кончились. Ничто не шевелилось, кроме мертвецов на
достроенной виселице, они тихонько покачивались. Совершенно недвижима
была высокая груда нагих трупов. Только псы бродили вокруг и лизали ра-
ны. А живые скрылись, именно те, кто еще так недавно с особым удовлетво-
рением и упорством показывали, на что они способны. Даже окна и двери
своих домов они прикрыли ставнями.
Вторая мысль, которая пришла в голову очнувшемуся Генриху, была: "Мо-
ей бедной матери уже нет на свете, а ведь и она меня предупреждала". Он
отошел в самый дальний угол комнаты и услышал ее речь так же отчетливо,
как перед тем речь своего учителя. И мать говорила: развратный дом, злая
королева. И голос матери и самый тон ее звучали так, словно она обраща-
лась к ребенку, еще совсем наивному ребенку, задолго до всех этих собы-
тий. И особенно душераздирающе действовал на него именно этот мягкий,
давно умолкший звук, потому что все, чего она боялась, сбылось, и к тому
же более ужасно и жестоко, чем могла себе когда-либо представить при
жизни бедная Жанна. "Ты умерла от яда, дорогая матушка. Знаешь ли ты
это? Потом был убит господин адмирал. Осведомлена ли ты об этом? Убит и
Ларошфуко, твой последний вестник, которого ты послала мне. Мертвы мно-
гие из тех, что служили тебе, и наши дворяне лежат на земле бездыханные.
Мы попались в западню, хотя ты меня и предостерегала, матушка. Но я не
хотел слушать ни тебя, ни умного старика Бовуа, ни..." - Господи боже,
скольких еще!.. - проговорил он вслух. Ибо все предостережения, которыми
он пренебрег, вдруг сразу нахлынули на него в таком множестве, так стре-
мительно, что мысли его смешались и он схватился за голову. "Марго? Да,
и Марго: она предостерегала меня, послав анатомический рисунок! Бедняж-
кафрейлина тоже: мешковиной был прикрыт ее трупик! Д'Эльбеф: тогда, у
ворот, когда пытался вытащить меня из свалки, и я мог еще бежать! Сам
Карл Девятый: "Наварра, отомсти за меня!". Морней: "Колиньи остается,
ибо его ждет могила, а тебя ждет брачная постель". Моревер: он так жаж-
дал резни! Д'Анжу, окруженный черноватыми духами! Гиз: его занесенный
кинжал, его вдруг открывшееся подлинное лицо! Мадам Екатерина: она в се-
бе несла, вокруг нее жила - издавна и повсюду - медленно созревавшая
тайна этой ночи! А я вообразил, что могу быть счастлив, счастлив под ее
надзором. Но я еще не знал, что такое ад!"
Таков был надвигавшийся на него приговор, и он опять свалил Генриха с
ног. "Я не знал, что такое ад". Не издав ни звука, он упал поперек кро-
вати, прижался к ней головой и грудью и покорился приговору, вынесенному
его умом, его сердцем. "Я праздновал свадьбу, а тем временем все стонали
от затаенной жажды крови. Поделившись на кучки, они жались к стенам,
чтобы сразу же не вцепиться друг другу в глотку. А я дал отвести себя к
брачному ложу. Первой жертвой была моя мать королева. Мы все были обре-
чены последовать за нею, это предвещали и кровавые знамения и чудеса. А
я дал отвести себя к брачному ложу и праздновал свадьбу вплоть до роко-
вой ночи. Ибо я еще не знал, что такое ад. Все остальные постоянно пом-
нят о нем, только не я, - в этом мой главный промах. В этом моя великая
вина. Я поступал так, как будто людей можно сдержать требованиями благо-
пристойности, насмешкой, легковесным благоволением. Но таков только я
один - и я не знал, что такое ад".
Пока в голове Генриха проносились эти мысли, его тело подергивалось,
словно он хотел вскочить и не решался. В первый раз он дернулся, когда
ему пришли на память слова и лицо сестры: "Милый братец, наша мать знала
все, заверяю вас. И она завещала вам, перед тем как умереть от яда: или
вовсе не приезжайте сюда, или только когда будете сильнейшим. Прочь из
Парижа, брат! Разослать верховых по всей стране! Во главе вашего войска
вы будете наступать, чтобы жениться". Он слышал внутри себя трогательный
голосок Катрин, испуганно, на высоких нотах договаривавшей слова. Это
был, в сущности, его собственный голос, и это предостережение по своей
силе не могло сравниться ни с каким другим. Те затрагивали Генриха
только извне, и лишь оно подтверждалось его внутренним знанием.
И тогда из глубины души поднялось и потрясло его раскаяние - такое
жгучее, что он впился зубами и ногтями в постель. "Я не знал, что такое
ад! Где же я был? Поглощен моей страстью к Марго? И это нет. Иначе я бы
ее похитил и увез отсюда. Но этот двор мне и не хотелось покидать из-за
его дерзости, из-за его опасностей, козней, из-за моего любопытства к
опасностям и еще потому, что я играл всем этим, как дитя, а должен был
трезво взглянуть на весь этот ад!" И снова его душа содрогнулась, так
что затряслась даже кровать.
Да, его постигла чудовищная неудача, он проклял свою молодость. "И я
еще вздумал было поучать господина адмирала! Корил его, зачем он ведет
ненужную войну! Но у Колиньи была та вера, которая делает человека сво-
бодным - и от гнета Испании и от губительных страсгей. Он-то знал, что
такое ад, и боролся с ним. А я, я кинулся в него!" Непереносимо! Генрих
был сокрушен. Его мысли сменились каким-то хмелем отчаяния - у юношей он
сродни восторгу. Так, некогда в Ла-Рошели, где дул ветер с моря, его
сердце рвалось навстречу новому миру. То же испытывает он и сейчас. Но
теперь - это уже не широкий и, вольный мир, похожий на царство божие. Он
полон стыда и страдания. Из него вырываются языки серного пламени, вот
они, рядом, сейчас они охватят меня. Все еще хмельной от отчаяния, Ген-
рих вскакивает и начинает биться головой об стену. Раз, еще раз, с раз-
бегу, лбом, еще, еще! Он уже ни о чем не думает, кроме этих ударов, и
сам не в силах остановиться. Но его удерживают.
FACIUNTQUE DOLOREM [13]
Две руки насильно усаживают его.
- Спокойствие, сир! Терпение, благоразумие, невозмутимость души - та-
ковы христианские добродетели, а также предписания древних философов.
Кто забывает о них, бесится в ярости на самого себя. За оным занятием я
вас и застал, к счастью, вовремя, мой милый молодой повелитель. Хотя,
признаться, я этого от вас не ждал. Нет, от вас я ждал скорее, что вы
отнесетесь к Варфоломеевской ночи слишком снисходительно, - как бы это
сказать? - с презрительной усмешкой. Когда я в первый раз заглянул сюда,
вы лежали на голом полу, но крепко спали, и ваше дыхание было так спо-
койно, что я сказал себе: "Не будите его, господин д'Арманьяк! Ведь он
ваш король, а эта ночь была тяжелая ночь. Когда он проснется, окажется,
что со всем этим он уже справился, и, вы же знаете его, он еще сострит".
Д'Арманьяк произнес эту длинную речь, смелую и приподнятую, искусно
меняя интонации, и дал отчаявшемуся, восемнадцатилетнему юноше достаточ-
но времен", чтобы опомниться или стать хоть немного похожим на прежнего
Генриха. - И он сострит, - закончил слуга-дворянин; а его государь тут
же подхватит: - Скажи, двор все в столь же превосходном настроении, как
и вчера ночью? Тогда, чтобы завершить праздник, мне нужны два пастора и
заупокойная служба. Из любви ко мне даже мадам Екатерина примется подтя-
гивать... - Однако смешок застрял у него в горле.
- Он еще не совсем вошел в колею, - задумчиво проговорил Д'Арманьяк.
- Но для начала недурно. Когда вы опять появитесь при дворе, в вас не
должно чувствоваться ни тени озлобленности. Будьте веселы! Будьте непри-
нужденны! - Однако он и сам понимал, что требует сразу слишком многого.
Не прибавив ни слова, Д'Арманьяк приложил мокрый платок своему государю
ко лбу, на котором от ударов об стену вскочили шишки. Затем по обыкнове-
нию принес, бак для купания. - Когда я ходил за водой, - сказал он, на-
полняя его, - то не встретил ни души. Только одну дверь осторожно прик-
рыли. Пока вы спали, я побывал даже на улице, меня погнал туда голод; в
кухнях-то ведь хоть шаром покати, там за эту ночь пролито больше чело-
вечьей крови, чем куриной. И те, кто должны были резать птицу, сами за-
резаны. На улицах было безлюдно, только вдали я увидел двух горожан с
белыми повязками, их сразу замечаешь, уж глаз наметан. Я стал было пог-
лядывать, куда бы спрятаться, но они повернули и скрылись из виду. Если
мне зрение не изменило, то они попросту стали удирать от меня, только
пятки засверкали. Объясните мне, сир, что сие значит?
Генрих глубоко задумался. - Едва ли, - заявил он наконец, - они боят-
ся нас, ведь они перебили почти всех.
