- А в совесть вы не верите? - спросил д'Арманьяк; он воздел руки и
застыл в этой позе. Генрих уставился на него, точно перед ним была ста-
туя святого. - Твои двое белых, наверно, приняли тебя за кого-нибудь
другого, - решил он. И сел в свою ванну.
- Уж темнеет, - заметил он. - Как странно, точно сегодня совсем не
было дня.
- Это был день теней, - поправил его д'Арманьяк. - Он прошел неслышно
и бессильно после такой потери крови. До самого вечера все сидели по до-
мам, ничего не ели, говорили только шепотом. И, может быть, лишь в одном
выказали себя еще живыми? людьми: из трехсот фрейлин королевы-матери ни
одна не провела ночь в одиночестве.
- Д'Арманьяк, - приказал Генрих, - дай мне поесть.
- Понимаю, сир. Вы говорите это не из одной только телесной потреб-
ности: глубокий опыт вашей души подсказывает вам желание подкрепиться
пищей. На сытый желудок у вас будет среди всех этих голодающих вполне
достойный вид, и сравнительно с большинством вы окажетесь в более выгод-
ном положении. Прошу! - И первый камердинер развернул во всю ширину ха-
лат; лишь когда он вытер короля досуха, тот заметил стол, уставленный
блюдами с мясом и хлебом.
Генрих так и набросился на пищу. Он резал п рвал, он жадно глотал,
запивая вином, пока ничего не осталось, а у его слуги из-под опущенных
век выкатились две слезы. Глядя на своего государя, Д'Арманьяк размышлял
о том, что и едим-то; мы в угоду смерти, под ее всегда занесенной рукой,
которая сегодня, может быть, нас еще не схватит. Так едем мы по стране,
так мы едим, так вступаем в залы замка Лувр. Притом, мы слуги и все же
дворяне, один - даже король, он, как видит сейчас Д'Арманьяк, и ест
по-королевски. Вдохновившись столь торжественными мыслями, Д'Арманьяк
весело запел:
Ты, тихая да смирная, как старенькая мышь,
Екатерина Медичи, из всех злодейств глядишь
И у замочной скважинки уютненько сидишь.
- А что мадам Екатерина там делает? - невольно спросил Генрих.
Когда выяснилось, что есть больше нечего, ему стало невтерпеж, он
должен был спросить насчет Марго: "Скажи, королева, моя супруга, уже по-
кинула свои покои?" И первому камердинеру надлежало бы ответить на это:
"Королева Наваррская настоятельно осведомлялась о вашем здравии". Д'Ар-
маньяк должен был бы даже при этом добавить: "Мадам Маргарита просит,
чтобы ее возлюбленный повелитель как можно скорее посетит ее", - хотя
д'Арманьяк едва ли стал бы выражаться столь высоким слогом. Да и Марго
не поручила бы ему передавать это; а Генриху, со своей стороны, не сле-
довало принимать такого приглашения. Для них обоих эти времена прошли.
Генрих вздохнул. Д'Арманьяк понял, почему: первый дворянин не годится
для деликатных поручений, благодаря своей сметливости он их обычно пре-
дупреждает
- Королева Наваррская сейчас у мадам Екатерины, - сказал он самым
непринужденным, однако многозначительным тоном, выдержал изумленный
взгляд своего государя и сделал вескую паузу; когда же он увидел, что
достаточно разжег Генриха, продолжал еще небрежнее: - Я видел королеву.
Она вышла ко мне: один из слуг ее матери шепнул ей, что я стою за
дверью. Я ведь поддерживаю дружбу со слугами королевы-матери. Этот нес
чернила. Я спросил: "Для чего?" - "Писать хочет", - ответил он. "А мадам
Маргарита что делает?" - спрашиваю, хотя и не знаю наверное, там она или
нет. "Да она сидит на ларе, - тут же выбалтывает мне этот остолоп. - Бо-
ится выйти из комнаты старухи". Я и предлагаю: "Давай поспорим на кружку
вина, что ко мне она выйдет!" А выпить ему до смерти хотелось, он согла-
сился, и пришлось ему самому перед мадам Маргаритой дверь распахивать.
Ну, хоть недаром потратился.
- Довольно о лакеях, перейдем к правителям! - нетерпеливо прервал его
Генрих. - Я как раз и собирался это сделать, сир, - сказал Д'Арманьяк. -
Королева Наваррская поручила мне передать вам несколько сообщений. Я
повторяю их несвязано и не разумея, ибо я человек маленький. Королева
Франции собственноручно пишет письма в Англию, Испанию и в Рим. Она пе-
ределывает их по нескольку раз; ведь такое извещение - дело нелегкое,
ведь события прошлой ночи приходится всякий раз изображать по-новому:
для королевы Елизаветы, для дона Филиппа и для папы. Мадам Екатерина
растерялась и против обыкновения обратилась за советом к своей ученой
дочери. Будучи точно осведомлена о том, что происходит, королева и сооб-
щает это вам, пользуясь моими слишком многословными устами.
Д'Арманьяк отвесил поклон, он кончил. С этой ми - нуты он был занят
только платьем своего государя, разложил, надел на него, все это молча,
чтобы дать своему королю время подумать. И Генрих думал: "Марго выдает
мне тайны своей свирепой матери. Это все равно, как если бы она сообщила
мае, что ждет меня, как сообщала некогда, в нашей опочивальне. Нет, даже
больше. Ее слова значат: "Дорогой мой Henricus", - подумал он на миг
по-латыни и услышал, как она говорит своим звучным голосом: "Не приходи,
мой дражайший Henricus, к сожалению, все это нам запрещено, - и все ра-
дости и каждая печаль нашей убитой любви".
Corporis Quod petiere premunt arete, faciuntque dolorem... [14]
Неистово прижимают они к себе того, кого они жаждут, и ранят его те-
ло. На Генриха нахлынули жгучие воспоминания о яростных объятиях, о зу-
бах, вонзающихся в губы вместе с поцелуем. "Прошло и - долой все это!
Теперь моя любимая отдает мне вместе с душой и, свою совесть, как отда-
вала раньше свое тело, но и тут она не обходится без ярости и укусов.
Faciuntque dolorem animae [15]. Раны души. Если б мы могли сейчас соеди-
ниться, мы оба плакали бы, ибо нам суждено стать недругами и причинять
друг другу боль. Было бы, конечно, лучше вдвоем дознаться, что ее
родственники замышляют и можно ли ускользнуть отсюда. Каковы бы ни были
сейчас их намерения, я должен возможно скорее удалиться от этого двора
по крайней мере на сто миль, и в этом деле я буду рассчитывать на Марго:
хоть она и враг мне, но она все-таки выдала свою мать".
Здесь его мысль запнулась. В голове размышляющего Генриха отчетливо
встал" слова: Faciuntque dolorem.
Сам того не желая, Генрих проговорил вслух:
- И на нее нельзя, да и ни на кого нельзя положиться. Я должен выру-
чать себя сам.
НО Я У НИХ В РУКАХ
Он обвел взглядом комнату. Здесь был Только Д'Арманьяк, который не
слышал или притворился, что не слышит. Первый камердинер уже взялся за
дверную ручку, но не нажимал на нее. Он сделал это, лишь когда убедился,
что его государь вернулся к трезвой действительности. Дверь в вестибюль
распахнулась, там находились двое дворян; они стояли у порога, готовые
сопровождать короля Наваррского, и притом не туда, куда он прикажет, а
куда им велено. Приняв соответствующие позы, Генриха поджидали господин
де Нансей, которому молодой король однажды дал оплеуху, и господин де
Коссен, один из убийц адмирала. Генрих подошел к ним, словно это ему ни-
чего не стоило, и, как будто даже не вполне сознавая свое положение, он
беззаботно рассмеялся. Впрочем, сейчас же, словно почувствовав себя ви-
новатым, спросил смиренно и смущенно: - Мы отсюда прямо пойдем к обедне?
- Так он спросил, и сам занял место между ними. - Время самое подходя-
щее, ибо у вас и у нас животы подвело как никогда. Или, может быть, гос-
пода ели что-нибудь со вчерашнего дня? У меня не было во рту даже листка
салата, а это для моей натуры тяжелее любых лишений.
По пути в большую залу Лувра он продолжал вести ни к чему не обязыва-
ющие речи, тщетно делая паузы в ожидании ответов. Серьезным было при
этом лишь его желание разгадать, почему именно они хранят молчание.
Только потому, что они оказались его стражами, а он их пленником? У них
есть наверняка и другие причины, и он должен их выведать. Если Генрих
сейчас проникнет в душу этих людей, он спасен.
Сначала они увидели только спины. Люди высовывались из всех окон,
другие старались оттолкнуть их, чтобы самим посмотреть наружу. Небо
вдруг почернело, как будто наступила ночь, а присутствующих охватило
волнение, которое тотчас передалось Генриху и его провожатым. Они отошли
от него. А рядом с ним оказался младший брат короля Карла д'Алансон.
Двуносый, как его звали из-за нароста, красовавшегося у него на носу,
многозначительно кивнул. Его кузену Наварре пришлось настойчиво расспра-
шивать, что же, собственно, происходит на улице. Двуносый обронил в от-
вет лишь одно слово и тут же отвел глаза. Слово это было: "Воронье".
Тут Генрих понял причину внезапной темноты: на Лувр опустилась огром-
ная стая этих черных птиц. Некий весьма аппетитный запах привлек их сюда
издалека; пока светило солнце, зной делал этот запах особенно сильным.
Но они ждали, когда настанет их час. Двуносый заметил: - Ну", им тут
припасли угощение. - Он бросил эти слова как бы вскользь, отошел, сделал
круг и снова вернулся к своему кузену, настороженно повертывая голову во
все стороны, чтобы проверить, не подслушивает ли кто. - И больше никому,
- добавил он и скрылся на время в толпе. Красивый мужчина, некий Бюсси,
пробормотал как бы про себя: - Не слушайте его! Он немножко спятил. Да и
все мы. - И тоже нырнул в толпу.
Постепенно многие вышли из оконных ниш и вернулись на середину залы.
Лица у большинства были бледны, в ранах и шишках; шишки на "лбу оказа-
лись не у одного Генриха. Глаза иных выдавали внутреннее содрогание,
словно эти люди ощущали что-то чуждое в самих себе; а некоторые как буд-
то усиленно прятали руки или судорожно сцепляли их на животе, но затем
одна без всякой видимой причины покидала другую и тянулась к кинжалу.
Генрих просто высмеял некоторых растерявшихся придворных. - Мне уже до-
водилось видеть таких гусей, - заявил он. - Они встречаются на всяком
поле боя.
Кто-то, в одиночестве пересекавший залу, сказал: - Поле боя - одно, а
старый двор или Луврский колодец - другое. - Это был дю Барта; он не ис-
кал своего государя и друга. Генрих крикнул ему вслед: - Мы оба не лежим
в этом колодце! В том-то и дело, чтобы там не лежать! - И рассмеялся,
видимо, оттого, что еще по-ребячьи не понимал истинного положения вещей;
но ведь нельзя быть до такой степени добродушным! Стоявшие поблизости
отвернулись, чтобы не выдать своих мыслей. Только дю Га, любимец наслед-
ника д'Анжу, дерзко выступил вперед: - А как легко, сир, то же самое
могло приключиться и с вами! - Однако и он тут же поспешил удрать и вы-
шел через боковую дверь.
Никто не мог долго стоять на одном месте, все двигались, но почти
каждый в одиночку. Если двое разговаривали, один вдруг смолкал, замыкал-
ся в себе и отходил. У обоих убийц - Нансея и Коссена - лица стали сов-
сем другими: на них появилась угрюмая растерянность, и они вдруг тоже
расстались.
Через всю огромную залу с двадцатью люстрами проследовал великолепный
герцог Гиз с пышной свитой. Но на пути гордого Генриха Гиза неожиданно
для него встал Генрих Наваррский, окинул его пристальным взглядом и по-
махал рукой. Те, кто это видели, затаили дыхание. Все же случилось так,
что Гиз не только ответил на приветствие, он даже посторонился. Правда,
он тут же опомнился и крикнул, как подобает победителю:
- Поклон от адмирала!
Услышав эти слова, все разбежались. Лотаринтец топал что есть силы,
но звук его шагов терялся в опустевшей зале.
Генрих, как и остальные, старался поменьше быть на виду до тех пор,
пока снова не соберется толпа. А этого долго ждать не пришлось. Люди ис-
пытывали слишком сильное любопытство, подозрительность, неуверенность.
Пока все еще жались к стенкам, к Генриху подкрался Конде. - Ты уже зна-
ешь? - спросил кузен.
- Что я пленник? Ну, а дальше? Угадать трудно, хотя я и посмотрел Ги-
зу в лицо.
- Когда господин адмирал был мертв, Гиз насту - пил ему на лицо. Я
