зарабатывал своими иллюстрациями. Более того: он даже помогал нуждающимся
"неконформистам", неконформизм которых заходил так далеко, что начинал
сказываться на их желудках.
Наконец, сама квартира его на Речном вокзале была почти сказочная и могла
вместить необъятное число гостей. Она напоминала дворянские дома 19-го века:
столько в ней было умело и художественно расставленной антикварной
мебели.
Каждая такая "вещичка" - по западным ценам - стоила сотни тысяч долларов.
На стенках висели старинные портреты - русских государственных деятелей
18-го и начала 19-го века. В одном углу - богатый иконостас: Омаров был
церковно-верующим человеком, хотя и без особого углубления в духовные
вопросы.
Его супруга, Алла Николаевна, пышная дама 35 лет, милая, мягкая, но
соблюдающая интеллигентское достоинство, работала в библиотеке научным
сотрудником.
Словом, это был очень удобный салон для всех: здесь могли сойтись и
поговорить за рюмкой ликера или коньяка и просветленный искатель истины, и
подпольный поэт, и даже официальные ребята из Союза московских художников.
Те, кто были хорошо устроены в плане внешнего бытия, чувствовали себя здесь
как дома; но и полубродяги из крайних "неконформистов" могли здесь хорошо
отдохнуть в уютных креслах, отведать необычных блюд и попробовать
заграничные ликеры, а не водку.
Водка целиком изгонялась из этого хозяйства, но только потому, что на
этой почве бывали эксцессы. Зато ликерам и наливкам - в маленьких
драгоценных хрустальных рюмочках - отдавалось безграничное предпочтение: ни
в одном "подпольном" салоне Москвы не подавали к столу столько разнообразных
и бесчисленных видов ликеров и наливочек. Ликеры доставлялись из лучших
магазинов Москвы, а вот наливочка, к которой Алла Николаевна питала
расположение, изготовлялась по-домашнему, в чем Алле Николаевне усердно
помогала ее мать-старушка, тоже большая охотница наливок и умеющая их
по-старинному и весьма качественно приготовлять.
Две полные, розовощекие дочки Омаровых завершали благополучную картину
этого семейства.
Явственно, этот салон отличался от салона Олега в Спиридоньевском
переулке.
Вообще в неконформистском мире Москвы было несколько видов "салонов".
Собственно говоря, салон Олега был даже более знаменит, чем салон Омаровых -
слишком уж громкое имя было у Олега - но его характер был совершенно другой.
Олег не очень ценил внешнюю респектабельность, жил анархично, и по сравнению
с Омаровыми, бедно, но больше их любил бродяг, необычных личностей и людей
мистического плана. Конечно, у него были, как у всякого известного
неконформистского поэта или писателя, и внешний и внутренний круг. Внешний
круг у Олега был очень широк
- обязывала слава - и там можно было встретить кого угодно. Но внутренний
круг - это была та художественная подпольная элита, которая уже вплотную
сближалась с московскими эзотерическими кругами или, во всяком случае,
искала с ними контактов.
Нечто иное было в салоне Омаровых. Там даже не существовало особенного
различия между внешним и внутренним кругом. Кроме того, там равно любили
всех - и художников-реалистов, и художников-авангардистов, и отчаянных
поэтов, и замогильных прозаиков. (Даже такой загадочный архивист, библиофил
и собиратель подпольной библиотеки как Андрей Крупаев захаживал сюда). "Все
хорошо, что талантливо и идет в сокровищницу русского искусства, - говаривал
Владимир Александрович. - Модернизм, реализм... и любой "изм" только
средство, а главное, чтоб было искусство. Любое искусство - счастье.
Возьмите, например, Валю Муромцева; человек пишет о покойниках, мрачновато,
кажется, а вот многие говорят: прочел о мертвецах, а точно солнцем осветил.
Такова тайна настоящего искусства: оно всегда позитивно".
Эмоциональные речи редко произносились Омаровым, обычно он был всегда
спокоен и сдержан и свою преданность искусству выражал делом: одна коллекция
магнитофонных записей русских бардов, писателей и поэтов едва вмещалась в
его обширные шкафы.
Олег сразу же после встречи с Сашей позвонил Омаровым, чтобы увязать ряд
тонкостей. По этому поводу скорее надо было говорить с Аллой Николаевной,
ибо речь шла о тех, с кем он придет. Берков, конечно, сомнений не вызвал, а
упоминание о Саше даже вызвало в голосе Аллы Николаевны любознательный
восторг:
- Ах, мы слышали... слышали... Он из этих... эзотериков. Как приятно. У
нас еще никогда такие не были. Все знаете, писатели, поэты, художники. (Алла
Николаевна запнулась, почувствовав неловкость) ... Очень интересно.
Но кандидатура Лехи Закаулова вызвала отпор: Олег предчувствовал это и
потому звонил.
- Сами знаете, Олег Тимофеевич, я совершенно не против странных и
забубенных личностей, - сказала она. - Но всему есть мера. Я знаю это по
опыту.
- А что такое?
- У нас же было несколько скандалов. Кричали во время чтения. Били
дорогую посуду. А вашего Закаулова, между прочим, я видела совсем недавно.
- Где?
- В трамвае. И знаете, что он делал? Он стоял один на площадке вагона и
вливал себе в горло пол-литра водки. Пассажиры прямо оцепенели, глядя на
него. И потом он подходит ко мне, выпивает все это и начинает за мной
ухаживать. Что, мол, я так много о вас слышал, и о вас, и о Владимире
Александровиче... А сам стоит и покачивается. Кошмар какой-то!
- Алла Николаевна, а если я за него поручусь? Прослежу, чтобы он не
пришел к вам пьяный и у вас не пил бы особенно? Когда он не пьет, он тихий.
- Тихий! - возмутилась Алла Николаевна. - А вы, его старый друг, видели
хоть раз в жизни его трезвым, чтоб говорить, какой он тогда - тихий или
буйный?
- Бывало. И сейчас все чаще бывает.
- Нда, вы знаете, жалко, конечно. Это так разрушает личность:
неврастения, психопатия, истерия - все может быть в таких случаях. А ведь
незаурядная личность, очень духовный человек, говорят.
- Так вот, Валя Муромцев тоже сильно пьет, но вы его пригласили...
- Ну, что вы, разве можно сравнивать! Валя пьет много, но аккуратно,
совсем по-иному. Это всем известно. А главное, читает свои вещи почти
трезвый.
Все-таки Олегу удалось уговорить Аллу Николаевну... Потом он позвонил
Тоне Ларионовой и уехал к ней ночевать, чтобы на следующий день вместе с ней
отправиться к Омаровым...
Большие вечера у Омаровых, как правило, сопровождались выступлениями
неконформистских авторов. На этот раз предполагался подпольный писатель
Геннадий Семенов, пишущий про идиотов. Но внезапно Владимир Александрович
внес изменения:
он попросил почитать и Валю Муромцева, чтобы состоялся таким образом
вечер сразу двух именитых, прозаиков. "Покойники и идиоты - тема вполне для
эстетского вечера", - посмеивалась Алла Николаевна.
Расписание было таково: с шести до семи тридцати промежуточное время,
медленный сбор всех приглашенных; затем - к столу; а уже потом - чтение;
после чтения - дискуссии, чай и больше вина.
Первым возник прозаик Геннадий Семенов. Это был человек тридцати с лишним
лет, высокий, худой, с приятным, немного уставшим лицом. Жена его Вика сразу
принялась помогать Алле Николаевне. Геннадий же сел в кресло рядом с
Омаровым в гостиной, протер очки, положил толстый портфель с рукописями на
пол и, вынув оттуда целую пачку листов, отдал их Омарову:
- Возьми, Володя, это тебе на хранение. У тебя надежно. Итог последнего
года.
Омаров заботливо подхватил рукопись, на минуту исчез с ней в своем
кабинете и, радостный, вернулся.
- А как твои внешние данные, Геннадий? Как в техникуме?
- Идет своим чередом.
(Семенов преподавал физику в одном из московских учебных заведений).
И потом раздался звонок в дверь. За ним второй, третий, четвертый...
Гости прибывали, одни за другими. Катя Корнилова заявилась с тремя персонами
из своей свиты: Верой Тимофеевой, Зоей Ступиной и Игорем Самохиным. Почти
все остальные приходили парами; редко кто в одиночку... Глеба не ждали, он
отлеживался у матери. Появились Светланочка Волгина с мужем, Боря Берков с
Ириной Томовой, студенткой физмата МГУ; Толя Демин со своей женой Любой,
затем пошли художники, поэты, профессора, ученые со своими женами или
подругами. Это были или лица известные своим творчеством в неконформистских
кругах, или люди, чаще всего из научного мира Москвы, которые их любили и
поддерживали.
Они разбрелись по группкам и компаниям, которые бродили, рассматривая
живопись, время шло, но не появлялись ни загадочный Валя Муромцев, ни Олег
со своими приятелями.
На диванчике и стульях рядом с портретом полководца 18-го века графа
Румянцева обосновались Вика Семенова, Борис Берков со своей Ирой, Люба с
Толей Деминым и Вера Тимофеева.
Кто-то вдруг произнес имя Радина, сказав, что шансов на спасение почти
нет и что его душевное состояние совершенно жуткое.
- Я знаю, знаю об этом хорошо! - неожиданно воскликнула Вика Семенова. -
Я была у него два раза. И все-таки это - позор, такой страх перед смертью.
Нет, нет, я ничего не говорю, я бы на его месте выла от ужаса еще больше, -
и она прижала руки к груди. - Но... так ли умирали наши предки, русские
крестьяне, например, да хотя бы наши прабабушки: вспомним Лукерью из "Живых
мощей" Тургенева...
Эта внезапная речь вызвала настоящий взрыв; Люба Демина, побледнев,
воскликнула:
- Да, но какая вера в Бога для этого нужна!.. Какая вера!.. Разве у нас
есть такая?! Мы - несчастные. Мы и близко не можем стоять рядом с Лукерьей.
- Да и век другой, - заявил Берков. - Раздутое "эго", и потом воображение
не в ту сторону работает...
- Век другой, - возразила Вера Тимофеева. - А как же на войне с
нацистами?
Просто Радин такой уж человек...
- Ну, война есть война. Тогда не думаешь о себе, тем более на войне с
нацистами,
- отрезал Берков. - Мы говорим об обычной смерти, один на один...
- Хорошо, - прервала Вика. - Но почему мы все-таки не можем переносить
эту обычную смерть, как ее переносила Лукерья? И сейчас Максим мучается, и я
слышу его стоны...
- Послушайте, - вмешалась Ира Томова, - прекратите сейчас же этот
кошмарный разговор! Сейчас же прекратите! Если не можете помочь, то молитесь
за него... И молчите, молчите!
Но в это время в дверях показался Валя Муромцев, и это немного разрядило
обстановку. Действительно, воцарилось молчание. Вика Семенова мрачно вынула
из бархатной сумки пачку сигарет и закурила.
Валя был один, без дамы, в помятом пиджаке и с рваным портфелем в руках,
полным книг и рукописей. Его круглое лицо растерянно и застенчиво улыбалось.
- Ну, наконец-то, - облегченно вздохнула Люба Демина. - Ирочка, -
обратилась она к Томовой, - давай-ка выпьем за него... именно за него, - и
она указала пальцем на Валю, - а потом за нас...
Валя бросил лукавый взгляд на девочек и, подошедши к Омарову, взял его за
пуговицу куртки.
- Владимир Александрович, извините, задержался, портфель чуть было не
пропал. В пивной.
И он боязливо покосился на собственный портфель.
- Это вы со своими рукописями бродите по пивным, Валя, - укоризненно
проговорила Алла Николаевна.
- С рукописями-то и слаще туда шастать, - оживился Муромцев. - Выпьешь
себе культурно так кружечки две-три, и портфель погладишь: там ведь лежит не
что-нибудь, а собственное бессмертие. Прямо рядом, у ног. И никакой алхимии.
Хорошо, хоть и страшно: а вдруг потеряешь?
И он неопределенно подмигнул. Только появление перед ним Светланы
Волгиной сразу сняло его игривое настроение.
- Здравствуй, Валечка, - робко сказала она.
- Здравствуй, Светлана, - смиренно ответил он.
