с черным миром слитый". Вера тоже может быть иллюзией. А вот что делать мне
- у которого нет ничего живого: ни от Бога, ни от этой жизни. Ха-ха-ха,
ха-ха-ха!
Глебушка застонал: голова еще болела с похмелья, а тут такой хохот.
- Впрочем, - Виктор холодно обвел своим взором всех окружающих, - может
быть, мое положение самое лучшее.
Демин и Закаулов были старые друзья Виктора; у Демина он жил одно время,
но и им сделалось не по себе...
Ситуацию разрядил Закаулов, который предложил куда-нибудь съездить.
Однако Демин и Виктор решили все-таки остаться. Но на Глебушку Виктор всегда
действовал тяжело, и тот, пересиливая себя, решил поплестись за Закауловым,
настояв, правда, на том, что поехать надо к Кате Корниловой, причем без
звонка, наугад.
"Чтоб получилось по судьбе, - вздохнул про себя Глебушка - а звонить ей
совестно чего-то, лучше просто нагрянуть: была не была..." И они
"нагрянули", - как раз в то время, когда Светлана Волгина уже была у Кати, и
они успели всласть наговориться. Хотя отношения между ними не всегда были
ровными на почве всяких ревностей-привязанностей, но они как-то умудрялись
прощать все "нюансы и сложности" - и тянулись друг к другу. В чем-то внешнем
они были немного схожи - и эти светлые волосы (у Волгиной чуть потемнее), и
русская красота... только у Кати были довольно буйные и решительные, хотя и
с глубиной глаза; Светлана же отличалась большей мягкостью и нежностью черт.
Подруги рассказывали о последних тонкостях и движениях внутри московского
духовного подполья: какие нити протянулись от одних групп к другим; в каком
состоянии находится один известный писатель; какая связь сейчас между
эзотерическими и литературными кругами. Вспомнили поэтому и о Ниночке
Сафроновой.
- Я как раз была недавно у нее, - помешивая сахар в антикварной чашечке,
молвила Светлана, уютно расположившись в кресле. - Девчонка явно в ударе
сейчас.
Какие-то у нее совсем сумасшедшие связи завелись в эзотерических кругах.
- А как у тебя с муженьком?-перевела вдруг разговор Катя.
- Как тебе сказать... Я ведь говорила, - немного растерянно отвечала
Светлана. - "Внутренние" отношения с Петром сейчас усложнились, если это
"внутренние" между нами мы разрешим, все будет в порядке... А пока... Но я
все равно его жена, и все...
- "И буду век ему верна", - улыбнулась Катя.
И в это время "вломились" Закаулов и Глеб. Приход без звонка был,
конечно, терпим в "подпольном" московском мире, но нельзя было не учитывать
вчерашний глебовский скандал. Впрочем, ситуация сразу смягчилась тем, что
оба "героя" были трезвые, и вид их выражал полное смирение и больной покой.
Катя сразу увидела, что с Глебом нечего сейчас выяснять отношения; Закаулов
же, увидев Волгину, сразу просветлел и притих одновременно.
- Ну, мальчики, не пить, так не пить, - приветливо говорила Светлана,
разливая душистый чай. - Будем за вами ухаживать.
"Мальчики" - один постарше, помятый и обросший, с глубоко запавшими
глазами и сверкающим взглядом, другой помоложе, но уже в синеве восторга и
бреда - смиренно молчали.
- Великие люди России и их куртизанки, - громогласно заявила Катя,
рассмеявшись и взглянув на Глеба.
- Ну, мы пока еще сестры милосердия, - поправила Светлана. - Это вот у
Олега...
- Духовные сестры милосердия, если уточнить, - улыбнулся Закаулов.
И вдруг потянулся спокойный, но таинственно-душевный разговор за чайным
столом.
Здесь было все: и ласка, и дрема, и уход в глубины, и внезапно
возникающие слова, уходящие внутрь, и обмен немного печальными взглядами, и
еще что-то совсем нежное, неуловимое, особенное, что могло и исчезнуть от
дуновения ветерка. Неожиданно в этом бездонном разговоре выплыла на
поверхность странствующая личность Закаулова, с его взлетами и опусканиями,
с его светло-пьяной душой, заброшенной в небо; потом - всплыли бедствия
Олега и - картины, картины Глеба - некоторые висели у Кати - фантастические,
горящие, но решенные в зримо-земных тонах.
- Да, когда-нибудь все это будет в музеях, - как издалека, произнесла
Светлана.
- ...А пока наши ребята не считаются даже художниками. Ну что ж, как это
у Цветаевой: "мы любимые дети разгневанной родины... мы когда-нибудь будем
свидетельствовать о вас". Только бы нам не кончить, как Цветаева.
- Или как Есенин.
- Да, или как Есенин.
- Давайте-ка лучше выпьем по чайку. Пока. А там видно будет. Главное,
чтоб не было злобы. Напротив - любовь. "Все пройдет, как с белых яблонь
дым".
- У нас ее и нет, злобы.
- И Цветаева и Есенин сейчас, наверное, в порядке. Вопреки некоторым
представлениям.
- Не знаю.
- А где сейчас Блок? Он, гений, лучший русский поэт 20-го века, но он так
мучительно умирал. И так писал о России. Где он сейчас?
- Надеюсь, он там, где нет "до" и "потом".
- Это надо спросить у тех немногих йогов... Или у Кирилла Леснева.
- Или у Саши Трепетова.
- Кто знает, кто знает? ...Путей после смерти столько же, сколько и душ,
- вздохнула Светлана. - Молиться только надо за него... и за других,
наших...
- Но остались стихи.
- О, да, конечно, стихи, стихи, стихи! И Россия - наша, его. И поэзия,
которая в нас. Его поэзия. Хоть бы все это осталось навечно.
И так продолжался этот разговор, в который влились их души, как в единый
поток, и даже не чувствовалось, кто именно говорит: все были, как под одним
покровом...
Светлана и Катя вставали иногда, выходили на кухню, наливали чай,
приносили сигареты, и их фигуры с распущенными волосами то светлели, то
темнели в лучах закатного дня. Молчал телефон, и точно остановилось время, и
можно было смотреть из этой остановки в будущее. Смотрел на них и
Достоевский неподвижным взором со своего портрета на стене, и Катя порой
взглядывала на него и улыбалась.
Внезапно их погружение было прервано звонком в дверь. Явился сосед:
что-то попросить. И после его ухода, точно очнувшись, Катя посмотрела на
часы.
- А ведь нам уже пора, Света, - напомнила она.
Да, им было уже пора - их ждали целители души.
И вот они простились у метро - им нужно было в разные стороны. Глебушка и
Закаулов направлялись в центр, Светлана и Катя - в Химки.
- Не пей уж теперь, Глеб, - упрашивал его Закаулов, пока поезд нес их
вперед. - Отправляйся-ка лучше к матери, отлежись у нее. Я довезу тебя. И
начни рисовать, это тебя спасет.
Глеб согласно кивал головой, а внутри в душе вдруг всплывал образ
Светланы. Это и пугало и смущало его: что за чертовщина - ведь он полон
Катей, и вдруг...
Светлана. "Хм, нельзя же полюбить двух женщин одновременно, не дай Бог,
если такое может случиться, - думал он. - Это наказание Божие. Хотя,
говорят, этот паразит Муромцев умудряется, недаром о покойниках пишет. Нда,
но ведь где-то Светлана может быть не хуже Кати. Но Катя, Катя... нет,
Светлану надо смахнуть, как бред. Что мне делать?.. А все-таки может
получиться хорошая картина с ликом Светланы внутри. Да, линии лица... А,
Боже мой, Красота, Красота, отдохнуть надо от всего, отдохнуть, и даже от
Кати... Не могу я..." Прощальное общение с Лехой не очень получилось. Но на
улице недалеко от своего дома Глеб вдруг произнес, положив руку на плечо
Закаулова:
- А вот Настенька, наверное, в раю.
- Какая еще Настенька? - изумился Закаулов.
И Глеб объяснил, что это первая жена Ивана Грозного. И уже потом совсем
перед своей обшарпанной дверью, ему провиделся свет над Ново-Девичьим
монастырем, потом пожар, огненное зарево над Москвой, царская карета, рука,
поднятая вверх, чей-то голос, и опять свет, свет, свет - над Ново-Девичьим
монастырем. Свет, очищающий все земное.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Вскоре должен был состояться большой прием у Омаровых, на который был
зван и Олег.
Но за день до приема он решил встретиться с Сашей - заодно, может быть, и
поговорить с ним о феерическом ресторанном вечере с Ларионом Смолиным.
Между тем дикие и потаенные слухи о человеке с востока узкой струей
проникали из московских эзотерических кругов до окружения Олега. По пути эти
слухи, видимо, искажались и приобретали таинственно-нелепые оттенки. То
оказывалось, что он "исцелил" покойника (именно исцелил, а не "воскресил" ),
то кому-то пригрезилось, что он оборачивал животных в людей. Уверяли, что он
может материализовывать потусторонних чудовищ, и якобы один такой,
полуматериализованный, как призрак, прошел по ночной Москве, и редкие
прохожие принимали его за собственную галлюцинацию. Во всем этом виделся
момент и странного искажения, и нарочитого юродства - но, как некоторые
утверждали, с целью прикрыть истинный смысл. Поэтому, хотя все и
подсмеивались над такого рода слухами, но все равно с какой-то необъяснимой
опаской. Потом пополз слушок, что все религиозно-метафизические учения
должны быть пересмотрены, но, конечно, не в современную, а наоборот, в еще
более мистическую сторону, ибо они упустили скрытый и неизвестный элемент
всего существующего, почти недоступный человеческому уму.
Одним словом, становилось нехорошо...
Олег встретился с Сашей в молочном кафе на улице Горького: Трепетов был
пока постоянен в своих привычках. Пробуя раздражавшее его в такой ситуации
мороженое, Олег свел все к тому, что список людей, исключенных из числа
"кандидатов" , довольно велик, и поэтому ему трудно подобрать кого-либо еще
в его сфере зрения.
- Есть, правда, тут одна девчонка, Нина Сафронова... Слышали?
- Даже видел раза два-три. Давно. Но можно познакомиться поближе.
- Вот и отлично. Как бы нам все это ускорить...
- Давайте ускорим. В сущности, трех кандидатов достаточно. Есть еще
дополнительный вариант: завтра ведь вечер у Омаровых. Будет много разного
народу, со всех концов. Что если мне потолкаться там, вдруг на кого-нибудь
ляжет взгляд?
- Неплохо.
- Вы только предупредите Владимира Александровича, что придете со мной.
Он наверняка слышал обо мне, но мы не знакомы.
- Все будет в порядке. А как насчет Ниночки?
- С Ниночкой - сразу после Омаровых. И потом все мы соберемся для
дальнейшего...
- Мне что-то в связи с этим тайным человеком расхотелось жить, - вдруг
заметил Олег.
- Ничего! Это естественно! - бодро воскликнул Саша. - И в конце концов,
пустяки!
Со мной еще не то было, в другом смысле. Не дай Бог, если вам это
предстоит.
Мороженое иссякло, и обо всем договорились.
- Ну-с, покедова, до завтра, лично я - далеко, - и Саша простился с
Олегом.
Дома Олега ждала новость: Леха Закаулов вернулся из своего "отключения" в
полном порядке.
Салон Омаровых был одним из самых популярных в неконформистском
художественном мире; он даже пустил корни в официальный артистический мир.
Сам Владимир Александрович был блестящий иллюстратор легально издаваемых
книг классической литературы. В то же время это не мешало ему создавать свою
живопись, довольно модернистскую, и даже участвовать в полупризнанных
выставках - в Москве, Киеве, Ленинграде и Новосибирске. Картины его
попадали, конечно, и за границу. Он не был так знаменит, как Глеб Луканов,
но это компенсировалось его добролюбием, гостеприимством и полным
отсутствием всяких комплексов. Кроме того, Омаров питал слабость к
литераторам, и даже просто к необычным личностям, которых судьба вволю
разбросала по мистическому подполью Москвы. Таким образом, его салон сочетал
в себе людей из разных слоев.
У него была полная возможность для устройства таких роскошных вечеров -
на квартире ли у себя в Москве, или на даче, под Клином: Омаров неплохо
