внимательный взгляд на собеседника. Смолин не был особенно в ударе, и вообще
он никогда не говорил с посторонними своим мистическим языком. Но он готов
был поделиться с таким своим мнением - на простом и ясном языке.
- Вы знаете, - убежденно сказал он, - это же совершенно больные люди.
Основной диагноз: мания величия. Ей заражены абсолютно все: от уже
известных, печатающихся за границей, до щенков. Толя Епифанов, например, еще
только вылупился, 17 лет, стихи правильно слагать не умеет, а уже маниакален
в этом отношении. Почему? Вспомните: оборотная сторона мании величия -
страх. Если вы считаете себя, свою поэзию, - доверительно наклонился Ларион
к интеллектуалу, - синтезом Пушкина и Хлебникова, то вы больны, дорогой мой,
вам надо лечиться, упорно и долго лечиться, а не писать стихи.
- Кто же из них считает себя синтезом Пушкина и Хлебникова? - ошеломленно
спросил интеллектуал.
- Неважно! Неважно! А вы думаете, их поклонники - не сумасшедшие?! Да они
такие же, как те - по структуре личности. Пожалуйста! Встречаю я недавно
Танечку Колосову, пухленькую такую, маленькую и что же она мне говорит: "Вы
знаете, Ларион, была я вчера на вечере у Олега. Он - гений, гений, гений!"
Прямо так и визжит мне в лицо: гений, гений, гений! Я отвечаю: "Танечка,
успокойтесь, давайте зайдем в столовую, выпьем по кофеечку, глядишь у вас
дрожь и пройдет".
Нет ни в какую, никуда не хочет идти! Отождествляет себя с гениальным,
вроде под его крылом. А в основе: страх перед небытием - у всех у них.
Отсюда и стремление вырваться - в просторы величия, к золотым берегам
величия. А! - Ларион махнул рукой и отпил кофеечку. - Слышали, может быть,
месяца два назад по Москве голый человек ходил, трезвый, в самом центре, по
переулкам, а потом, как на улицу Горького вышел, его и забрали. - Ларион
посмотрел на собеседника сквозь свои сверкающие очки. - Вот это, я считаю,
был настоящий здоровый человек, это - нормальное поведение, - четко
выговаривал Ларион, - потому что такой человек не боится своего безумия, а
идет напрямик! Улавливаете символизм?!
Интеллектуал совсем озадачился и только покачивал головой, разводя
руками.
- И что же, все их окружение такое? - пробормотал он. - Ведь это большое
число людей.
- Все сумасшедшие. Без исключения. Разумеется, с нюансами. С
разночтением. И подруги их такие же безумные. Одна Ниночка Сафронова чего
стоит. Нарочно устроилась работать в крематорий, хотя с дипломом. Диплом
скрыла. Ну, послушайте, разве это нормально, что молодая интересная
девчонка, образованная, могла бы любой институт украсить, работает по ночам
в крематории сторожем? Вот если бы она с такой психологией повесилась, это
было бы нормально, потому что это был бы акт, действие, вызов, нечто
героическое. Так нормальные люди и поступают. А она ведь все копит в себе,
дрожит, думает, рефлексирует... Больные, глубоко больные люди!
- Это уже что-то невероятное! - ужаснулся интеллектуал. - Но может быть,
это легенда такая... о ней...
- А вы думаете, ваши обыватели лучше? - распалялся Ларион. - А, бросьте!
Одна только видимость душевного здоровья. Если он полтора литра водки в день
может вылакать, это еще не значит, что он психически здоров. Знаем мы таких
нормальных. Мой сосед, например, даже не пьет ни капли, кроме чаю, а такое
мне в ухо нашептывает... Ого-го! Это знаете ли, феномен. У них просто иная
форма безумия, попроще, но поядреней. А если взять иной полюс: популярных
знаменитостей, например, артистов, президентов, иностранцев, певцов и
циркачей?
Неужели вы думаете, они нормальны?
- Трудно сказать, - робко возразил интеллектуал. - Я не психиатр.
- И напрасно. В наш век каждый обязан быть психиатром. И сумасшедшим и
психиатром одновременно. Улавливаете?
И Ларион нарисовал такую картину мира, что интеллектуал тут же заказал
бутылку коньяку.
За распитием этой бутылки и кончилось первое знакомство официального
представителя с неконформистским.
Некоторые считали самой острой особенностью Лариона его способность
вытащить на свет это скрытое, истинное, больное "я" человека, а потом
осмеять это "я" и даже окарикатурить его. И чем глубже он проникал в
"странное подполье" человека, тем более потом приходилось этому человеку
видеть себя на свету. В этом случае иногда доходило до мордобития. Даже
собаки недолюбливали Лариона, хотя какое у собак может быть "странное
подполье", уверял себя Ларион.
Но иногда он ограничивался относительно добродушными шутками и шаржами.
Так Виктора Пахомова он называл "дорогая пропажа", намекая на пахомовскую
"потерю" своего высшего "Я" и на любимую Виктором песенку Вертинского, где
были слова "дорогая пропажа". Ларион удивительно метко имитировал все
движения и интонации Виктора, и когда Смолин произносил нараспев эти слова:
"до-ро-гая про-па-жа", все покатывались со смеху, представляя себе Виктора и
его потерянное "Я", как будто вывалившееся из Пахомова, как из мешка. И
перед всеми тотчас обнажались самые больные места Виктора; его так и
прозвали - "дорогая пропажа".
Где-то это было и неприятно и зло, но удержаться от смеха было трудно.
Однако Ларион хмуро уверял, что это не издевательство, а желание помочь;
помочь избавиться от личного безумия его обнажением, как бы оно ни было
болезненно.
На него часто, конечно, обижались даже за самые "добродушные" его
словечки.
Исключением не был и Олег, но Сабуров все-таки сдерживал свой гнев и
говорил, что это даже полезно увидеть себя со смешной стороны: действует,
как холодный душ. Тем более, от смешного до великого - один шаг, - добавлял
он.
Способность Лариона к имитациям такого рода и перевоплощениям была
безгранична.
И многие любили видеть других в смешном виде, хотя порой приходилось
терпеть, когда речь шла и о них самих. Все это, впрочем, не мешало дружбе,
иногда истерической, а если иной раз вносился в нее зло-остренький элемент,
то это было не так уж и плохо по последнему-то счету.
Валя Муромцев, например, любил не только слушать, что "открывает" в нем
Ларион, он сам порой с наслаждением пересказывал это другим, хотя в "этом"
было много нелестного для него. Он часто умолял Лариона проникнуть в него,
Муромцева, поглубже, и изобразить покошмарнее, и почудовищнее, так, чтобы он
сам себе стал сниться. Это был единственный "пациент" такого рода, другие не
так охотно мазохистировали, особенно на людях, и Валя даже немного надоедал
Лариону своей назойливостью в этом отношении. И если бы Валя Муромцев не
соблазнял Лариона рестораном или бутылкой коньяка, Смолин не всегда бы так
охотно откликался на его зов. За коньяк он шел на это с удовольствием, и,
сидя с Муромцевым в уютном ресторанчике где-нибудь на окраине города, в
тишине у Москвы-реки, раскладывал за шашлыком перед Валей все язвы его души,
все ее бездны и падения, и визги, и кошмары.
- От тебя хоть польза, Валь, - не раз говорил ему Ларион под конец этих
откровений. - А ведь эти, - он махнул рукой, - только бросаются на меня.
Муромцев редко заказывал закуску к алкоголю, не любил (зато водки брал
очень много), но для Лариона - из уважения - делал иногда исключение. Ларион
злился на эти "иногда" и передразнивал порой Валю - другим:
- Заходим мы с Муромцевым в кафушку. Он зовет официантку: Манечка...
Манечка...
Нам: две бутылки водки, бутылку портвешка... одну настоечку... мда...
бутылку наливочки... обязательно... шесть пива... мда... и две килечки с
черным хлебом.
Все.
Муромцев, однако, очень любил полеты и "проникновения" Лариона (особенно
серьезные), и теплыми осенними днями, встретившись утром на бульваре, они
проводили целый день вдвоем, в мистическом единстве, в какой-то тревоге, и в
обнаженных глубинах душ - своих, и друзей.
"Мне нужно чудо, - когда уже вечерело сказал один раз Смолин, - одинокое
светлое окно среди ночи... И в нем человек, полный бездн, но не боящийся
своего безумия... Превративший свое безумие во вселенную".
Таков был Ларион Смолин. И еще знаменит был танец Смолина, когда он в
какой-нибудь пьяной компании один танцевал. Так танцевать могла, возможно,
какая-нибудь потусторонняя сущность, а тут было существо с развевающимися
редкими волосами, исходящее в ритмах умирания и тревоги. В эти минуты Ларион
был действительно потусторонен - в том смысле, что был изолирован от всего,
и до странности загадочен - особенно своим холодным взглядом, когда он
танцевал.
Потом он сникал и улыбался, и по-человечески просил водки.
Между тем Олег Сабуров, после вечернего посещения Кати Корниловой и вести
о болезни Максима, пребывал в некоторой грусти. На следующий день он добился
свидания с академическим светилом по поводу Радина, и тот обещал помощь, но
не выздоровление.
Потом Олег сдавал свой перевод в институт, звонил Тоне Ларионовой, с
кем-то встречался и, наконец, в тоске попал к Боре Беркову. Тот жил с
родителями в отдельной, почему-то красивой квартире, где у Бори была своя
довольно большая комната, заставленная шкафами с книгами. Здесь, на диване,
рядом с окном, из которого виднелись небо и белые камни здания, Олег немного
пришел в себя.
Мать Бори, седая, добродушная и по-старомодному интеллигентная старушка
принесла им в комнату поднос с чаем, вареньем и пирожками.
- Так беседы лучше проходят, - улыбнулась она.
Боря выложил Олегу последнюю новость: Закаулов исчез. Это с ним бывало, и
друзья не беспокоились на этот счет.
Но смертельная болезнь Радина на каких-то планах подсознания наложила
свой отпечаток на их разговор, хотя они и не были хорошо знакомы с Максимом.
Однако, главным все-таки была тень тайного человека.
- Все остатки моего прежнего глупого рационализма почти исчезли, -
проговорил Берков. - Ничего не осталось.
- Ну, что ж мы знаем, от наших друзей, что это не мистификация по крайней
мере.
И что это серьезно. Круг Юры - надежный источник, а ведь оттуда
потянулись нити,
- сказал Олег. - Да и Саша, слава Богу, не дилетант, это сразу
чувствуется в человеке... Дело не в этом. Для чего мы Саше, и что за игра,
что за бездна стоит за всем этим - вот в чем вопрос. И увидим ли мы этого
тайного человека. И что это за отбор-испытание людей, которое ведет сейчас
Саша, я ничего не пойму.
Каков принцип отбора? И списочек людей, которых не надо вовлекать,
любопытен.
Явно, что принцип основан не на гениальности, - чуть с иронией продолжал
Олег, - а на чем-то еще... Откровенно говоря, я плохо понял, что происходило
у Виктора, когда мы привели Сашу... Ты посек что-нибудь из того, что я тебе
рассказал об этом?
- Нет. Но явно отбор основан не на знании, не на знакомстве с
эзотеризмом. Иначе Саша, сам из этих кругов, искал бы людей где-то у себя.
Правда, и у нас готовы к принятию этого. Как ты считаешь? Ты готов идти?
- Да, - ответил Олег, и помолчал. - Я слышу зов, страшный зов.
- И все-таки ничего не поймешь, - вздохнул Борис. - Вот эта книга о
дзен-буддизме мне понятней, - и он показал на большую книгу на английском
языке.
- Кстати, надо предложить Саше как третий вариант Ниночку Сафронову.
- Конечно! Как это мы не догадались сразу. Вот это да!
- Мне почему-то только сейчас пришло в голову. А ведь она и наша, и
связана с эзотерическими кругами. И ее нет в списке. Вот ее бы подключить,
она может кое-что заранее распознать, думаю!
- Где ее телефон?
- Подожди, Олег, не торопись. Сначала надо показать Лариона, мы же
обещали Саше.
- Нечего тянуть. Вечер еще только начинается. Давай-ка спонтанно.
Попробуем сейчас созвониться с Ларионом и Сашей.
