Ларион удивился такой реакции, и вечер закончился в раздражении и
непонимании...
На прощание Ларион сказал:
- А начинать надо с расшифровки собственного крика... Причем здесь коты.
VII
Первый утробный глоточек прошел за бытие - за вечное и неделимое. Галюша
даже немного всплакнула. Петр же, обернув свой лик к Люде, убеждал ее:
- Страх твой, Люда, очень простой источник имеет: атеизм в детстве. Всех
нас в свое время накрыл этот ужас: такова уж современная цивилизация. Ведь
впервые человек один на один со смертью оказался, без веры. А в детстве, ой,
ой, как все остро воспринимается, вот и залез некий животный ужас в
душеньку, еще бы; я один, кругом тьма, и я умру, и уйду в эту тьму навсегда.
Да к тому же дух стал уже пробуждаться, у некоторых даже в очень юном
возрасте, бывает, вот и получилось, что даже все, что вечным полагать нужно,
разум, дух, держится только в одной точке, в одном теле, и разрушится эта
точка - тогда и все погибнет, даже самое дорогое, "я", сознание. Вот откуда
и вошло в нашу душу это судорожное цеплянье за жизнь, эта истерика. Ведь
согласитесь, даже в девятнадцатом веке такого не было. О, конечно, потом, я
имею в виду нас, все восстановилось, пришло в нормальное состояние,
вернулась вера в Бога и в абсолютность бытия, но ведь это потом, по мере
самодвижения разума. А тот ужас, тот страх безумный вошел с детства, в
кровь, и в плоть, и в темные глубины души тоже, и пусть разум его вытеснил
из сознания, где-то в наших глубинках, закоулках, он еще живет. Это уже я
про вас лично говорю, дорогая моя Людочка...
- Ах, вот как, - рассмеялась Люда. - Но учти, Петр, этот атеизм, - или
точнее страх, вероятно, не так прост, как кажется. Не исключено, он просто
символ чего-то иного, страшного, чего нам не понять. Легко высмеять атеизм,
но трудно уничтожить страх, тем более что он может быть намеком на
совершенно другую, уже не "атеистическую", а метафизическую ситуацию...
- Хватит, хватит, - вздохнула Галя. - Договорились. Все вы может не правы
по-своему. Давайте-ка лучше хлебнем немного, чтоб каждая жилочка внутри
задрожала. Пока живы.
Прошел хохоток.
- А время и я не люблю - умильно продолжала Галюша, вытирая платком
сальные губки. - Когда выпьешь, время немного утихает, не так бежит. Я
помню, Люда, тот наш разговор о времени... Ох!
Мефодий опять приблизился к ним. Был он, замутенный, молчалив, но на этот
раз заговорил:
- Может, на кладбище хотите прогуляться. Я люблю...
- А что, тут рядышком кладбище? - осведомилась Люда.
- А то нет. Этого добра везде хватает.
И Мефодий опять подпрыгнул, сделав вокруг себя свою гимнастику.
- На кладбище всегда хорошо прогуляться - дружелюбно улыбнулась Галя. -
Мы с моим мужиком часто гуляем по кладбищу. Так оно, поди, уж закрыто?
- Я дыру в заборе знаю, - уважительно вставил Мефодий.
- Что ж прогуляться после пития неплохо. Только надо бы его угостить?! -
и Петр кивнул на Мефодия.
- Не надо - шепнула Галя. - Он вообще-то не пьет, а если выпьет, то не
такой дурной делается. Смиреет. А сейчас он как раз своеобычный.
- Закаты здесь какие, закаты на этой окраине, - вздохнула Люда. - Всю
душу вывернут. Как у вас в Боровске, Галя.
- Я за палкой схожу, - буркнул Мефодий и побежал к дому.
- Без палки он на кладбище никогда не ходит, горемычный - вставила
Галюша. - С кем он там воюет, не знаю.
Тихо допилась сладкая наливочка, и с какой-то радостью Галя поцеловал
свою Люду.
Мефодий не заставил себя ждать: вприпрыжку с палкой в руке, и в то же
время умственный, он прискакал к друзьям.
Началась вечерняя прогулка.
Мефодий вел изворотливо, кривыми переулочками, то и дело приходилось
пролезать в разные дыры в заборах. Петр поддерживал более чем нежную Люду.
Мефодий тем временем разговаривал с Галей на своем языке.
- У домов нет теней, я знаю это, Галя, - причудливо-осторожно говорил он.
- Как это так, Фодя?
- Не те тени. Надо, чтобы тень была живая.
- Это которая от человеков?
- Угу.
- И что ты, Фодя, говорят, все с тенями знаешься! - вздохнула Галя,
пролезая, толстенькая, сквозь дыру. - Нешто тебе людей не жалко, особенно
баб?
- Как не жалко - жалко! - Мефодий хотел даже сделать свою безразличную
гимнастику. - Но тень, тень она, Галя, особая стать. Вот кого хвалить надо.
- И много ты их захвалил?
- Людям что, Галя, люди они и так счастливые. А тени...!? И Мефодий шумно
вздохнув, погрозил кому-то не то пальцем, не то кулаком - в пространство.
Быстро прошли последние проулки. Шепот из под углов сопровождал их.
Дыра в этом кладбищенском заборе действительно была, приметная, но вела
она не на могилы, а в бесконечную зелень, кусты и деревья, которая скрывала
могилы от посторонних глаз. Как только друзья подошли к дыре, из нее
выскользнули две девочки-подружки, лет тринадцати, как раз с соседнего с
домом номер восемь двора.
- Эх, вы сластены! - шикнул на них Мефодий.
- А что? - спросила Люда.
- Да за земляникой сюда ходют - объяснила Галя. - Кругом, за городом, не
так далеко, полно земляники, и они сюда приладились: с могилок землянику
рвать.
Точно она поэтому слаще.
- Ого! - вспомнила Люда. - Как зовут девочек-то?
- Нина и Катя.
- Я знаю больше эту странную девочку Иру, с нашего двора.
- Как ее не знать такую. - Чуть вздрогнула Галя.
- Хорошо! - вдруг закричал Мефодий.
Друзья уже были на кладбище. Первые могилки на их пути расположились
довольно хаотично, точно все перемешанные. Лишь цветы и надписи напоминали
об уютстве. Но потом все стало более нормальным... Любимым занятием Люды в
ранней юности было бродить по кладбищу и читать надписи на могилках,
представляя себе жизнь ушедших. Но с некоторых времен все эти надписи для
нее звучали как насмешка, как игра, как знаменитый балаган иллюзий,
называемый жизнью или смертью - все равно.
Но в душе оставалось все-таки желание ущипнуть иллюзию за хвост.
Поэтому она, не удержавшись, чуть-чуть, но добродушно, пошутила над
чистенькой могилкой, за что была сурово осуждена более традиционно
настроенным Петром.
- Хоть и хвост, а все-таки уважение надо иметь - поправил он ее.
- Какие там хвосты - спохватилась Галюша. - Настоящие чудовища порой тут
шляются. Вы не смотрите, что могилки такие прибранные. Знаем мы этот
порядочек!
Мефодий прыгнул куда-то в кусты, и моментально вынырнул оттуда. В руках
он радостно держал две палки. Но глаз его, отключенный и занырливый, был
обращен внутрь.
Прошла заблудившаяся группа пионеров с венком.
Мефодий подошел и прошептал что-то на ушко Гале.
- Фодя, гадалке показать нас хочет, неугомонный, - провозгласила Галя.
- Где ж тут на могилках гадалка?!
- Да Фодя говорит, одна гадалка здесь по ночам на могилы ходит и мертвым
гадает
- не то по костям, не то по траве на могиле, про судьбу их, тихих...
- Занятная старушка, должно быть - вставил Петр.
И Мефодий закружил их по всему кладбищу, от дерева к бревну, от могилы
наискосок к могиле вкривь, между кустами - к своей неведомой цели.
"Могила без тени, Петрищева, сейчас, кажется", - бормотал он.
Люда чуть-чуть ушиблась о пенек и с нежностью подумала о боли - ведь все
равно это мое бытие, мое ощущение...
Вдруг перед ними оказалась полянка, с почти уже сравненными с землей
могилками, только кресты некоторые торчали из будто приглаженной земли. Но
где-то в середине поляны под деревом, была еще живая могилка и около нее на
бугорке сидела старушка, но очень невзрачная, хотя и с улыбчивым ртом.
- Анастасия Петровна! - прохрипел Мефодий. - Мы к вам!
Друзья, дивясь по особому, расселись вокруг старушки.
- Как это вы мертвым гадаете? - не удержалась Галюша.
- Не мертвым гадает она, а теням, - вздрогнул Мефодий, - но тем, которые
из могилы выходят. Тем она и гадает, про их судьбу и про их странствие.
Старушка, чуть польщенная, даже разрумянилась от удовольства, и смотрела
на всех изучающим, но чуть-чуть нездешним взглядом, правда, в строгости.
- Вы бы живым погадали, - усмехнулась Галя, пожав толстенькими плечиками.
- Чаво живым-то гадать, - прошамкала старушка. - Их судьба известная. Я
сама живая, - добавила она смущенно, но все-таки как-то аппетитно.
Люда и Петр уселись сбоку от старушки, - и замерли. Мефодий сел прямо
напротив Анастасии Петровны, как будто хотел играть с ней в домино...
Галюша присуседилась где-то между Людой и Мефодием, поближе к последнему.
- Фоде бы надо погадать... - высказалась она.
Старушка вдруг согласилась.
- Фоде можно - приветливо глядя на него, сказала бабка. - А ну-кась
протяни обе руки, по-простому, по-людски.
Признаться никогда еще Люда не видывала такой странной руки, как у
Мефодия.
- Кругов-то, кругов, - заохала бабка.
Действительно, все главные линии руки Мефодия, особенно на правой,
закручивались какими-то невразумительными кружочками. Линия Судьбы,
например, вместо того, чтобы подниматься к холму Сатурна вдруг завертывалась
и чуть ли не возвращалась в то место откуда вышла. Особенно же причудливы
были линии, обозначающие счастье, симпатии и любовь: то ли в них виделась
звездность, то ли наоборот, полнейший беспорядок и скачок.
- В полете ты весь, Мефодий, в полете, - пробормотала старушка - то
вверх, то в сторону. Только за кем летаешь то, за кем гоняешься?
- Главное, что жить, кажется, будет долго, - завистливо вставила Галюша.
- Ой, как хорошо! Остановись время - и она подмигнула Люде.
И потом откуда-то вынула заветную наливочку. Глотнула из нее, сладко так,
почти блаженно, и протянула Людмиле:
- Не брезгуешь...
- От тебя-то? От родной...
И Люда взяла бутылочку.
- Жаль землянички кругом нет - умильно вздохнула Галюша. - А вон ведь
есть...
крупные.
И она юрко опустила свою белую ручку под низенький кусточек.
- Лети... лети... Мефодий - словно заговором проговорила старушка. - Не
буду тебе ничего говорить. Только стрясется с тобою, авиатор ты эдакий,
приключение одно... Почти на том свете.
- Никакие "приключения" не страшны, - пробормотала Люда. - Главное, жить
в своем бытии... Где-то там внутри есть и его вечный пласт.
- Ох, Люда, сложно это, - вздохнула Галюша. - Вот ты мне рассказывала,
что брамины учат, есть миры, где существа разумные, как и мы, могут жить по
миллиону лет, и больше, причем это в теле... в теле... хоть и в другом, чем
наше, но не в воздушном каком-нибудь, а в теле... Ох, я бы так пожила, ей
богу бы пожила миллиончиков пять лет... И все равно мало, ой мало...
- Ну, там время по иному ощущается, - вставил Петр. - Не так как у нас.
- Все равно... Лишь бы долго, долго, - ответила Галя.
Мефодий между тем занялся ловлей каких-то насекомых. Старушка, зябко
укутавшись в платок, слушала беседу.
- Да и мои... тоже жить хотят, - то и дело вставляла она, подмигивая.
"Где это Мефодий выкопал такую, - подумал Петр, - а может, точнее: где
она его такого выкопала?" Анастасия Петровна сидела на возвышении, на самом,
так сказать, его пике, и с дурашливой снисходительностью посматривала на
своих гостей. Наливочка была, конечно, предложена и старушке, но Анастасия
Петровна с резвостью вылила почти всю долю в землю, поделясь со своими.
- Им тоже надо... сладенького - шепнула она дереву.
- Где же вы живете, Анастасия Петровна? - поинтересовался Петр.
- В Москве живу. Где же мне еще жить. По Гоголевскому бульвару
прописана...
Вдруг стало вечереть, хотя кроваво-нежные лучи солнца еще проникали
сквозь деревья. Надо было уходить. Шумел ветер.
- Ну, я вас провожу, - сказала старушка. - А сама пойду пить чай с ночным
