следующий раз они могут и не вскарабкаться, верно? Надежда
умирает последней, так кажется, говорите вы, – мрачно добавил
он. – Но есть и те, кто почти никогда не достигнет первого
уступа. Они будут падать все ниже и ниже. Именно такие люди и
есть мой главный интерес. Именно их вы чаще всего возносите к
небесам, ими восхищаетесь, их делаете своими кумирами. И я
делаю то же самое. И здесь мы опять вместе, прошу заметить! Но
есть одна тайна: они должны упасть, чтобы вы их вознесли! И
они должны возжелать вашего обожания. Сами возжелать!
Согласись, никакой логики, а ведь она у нас с вами одинакова.
Это, как ни крути, уже наши герои. И если с тобой мы просто
близки, то, будь у меня душа, – он снова захохотал, – с этими
героями меня можно было бы назвать родственными душами! – Он
замолк. – Но ее нет у меня! Именно поэтому я и стараюсь
понять, что за тайна движет тобой, что ослепляет тебя и делает
глухой! И эта тайна не в твоем теле и не в твоем мозгу. Будь
это так, я бы сразу понял. Это в твоей душе! А здесь я
бессилен. Представь себе всесильного во всем и беспомощного в
понимании одной лишь вещи! Поэтому я и хочу понять, что
творится в душе человека в моменты сверхпереживаний. Потому
что эта тайна поклонения и восхищения, тайна неверия ни в
смерть, ни в жизнь после нее, ни в возмездие, тайна, делающая
в мгновение ока проповедника чудовищем, – там, в самой ее
глубине. Человеческий Грааль! И если я доберусь до него, если
постигну недоступное, я смогу смотреть вашими глазами, думать
вашими мыслями, дышать вашими переживаниями, стучать в ваше
сердце. Жить! Жить внутри вас, а значит, владеть… то есть, –
он быстро поправился, – понимать человека. – Неужели понять
душу нельзя по-иному? – Я не Толстой. Да и Вагнера тот не
любил. – При чем здесь он? Найти то, что вы ищете, не
удавалось никому. – Он подошел к тайне ближе всех. Даже
потрогал. А это вам не прогулка Фауста. Лишь один человек
сожалел о принадлежности к «князьям мира сего». Но уже сто лет
титулы уступили место «положению». И разве живо сожаление хоть
в единой душе их? Оглядись, из лимузинов, отталкивая друг
друга, на трибуны спешат мертвецы, и у каждого в руке
маленький молоток. Неужели ты оставишь их там, на земле? Или
их место все-таки под сапогами? – Он замолк. Лере даже
показалось, что она услышала жуткий, похожий на скрип, шорох
его одежд. – Что касается тщетности поисков, – в голосе
послышался сарказм, – их герои умирали по-тихому. Да и они
сами. Вот причина. Нужны сверхстрадания. Только тогда душа
обнажается и гибнет рациональный разум. Хотя мыслить опасно –
тоже искусство. Подумай только, игра с разумом на границе с
безумием! Даже когда пишешь единственную книгу. И такую игру
веду я! Именно в моменты сверхпереживаний ее кульминация.
Никогда не догадаться вам об этом! – А мне кажется, что как
раз в такие моменты человек наиболее разумен! – попробовала
возразить Лера. – Ты что же, понимаешь, о чем я говорю, –
удивился он, – или только догадываешься? – в голосе появились
угрожающие нотки. Мурашки пробежали по ее спине. Лера закрыла
глаза. Там, внутри нее, в глубоких нескончаемых лабиринтах все
еще живого сознания лежала спасительная мысль о счастливом
исходе происходящего с ней. Даже в самые отчаянные моменты она
чувствовала исходящую оттуда помощь. Надежда – единственное,
что оставалось у нее. – Ну хорошо, – начала она негромко, –
Если вы узнаете, что происходит в такие моменты в душе
человеческой, что будет дальше, для чего это нужно вам? –
Тогда я смогу понять главное. – Что же вы сможете понять? –
Среди миллионов таких состояний было одно мгновение, главное
событие, так сказать, эпицентр горнила бурлящих эмоций. Это
случилось две тысячи лет назад на Голгофе. И Он сказал тогда:
«Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?» – помнишь? – Конечно. Я
помню эти слова еще и потому, что подумала, такого не может
быть, – не мог Отец оставить Сына, и Он не мог не знать об
этом, они просто вырвались в момент мучительной боли. –
Видишь, как опять близки наши рассуждения! Я тоже считаю, что
в нем говорил человек! – Но так и было! Что ж с того? – Только
то, что человек в Нем допустил слабость и усомнился в
Предвечном. А значит, возможен был и другой ход событий. –
Боже! Какой же? – воскликнула Лера. – Он мог усомниться
раньше, и тогда… тогда не было бы Голгофы! – И что? – в ужасе
прошептала она. – Исход один – конец света, – уже спокойно
закончил ее визави. – Вам-то что с того? – снова прошептала
Лера. Пауза длилась долго. – Ты плохо знаешь Библию, –
медленно начал он и снова замолк. – Перед концом света должен
прийти я. Наступила бы моя власть, и все народы поклонились бы
мне! Но не произошло. Значит, момент такого сверхнеобычного
состояния не может наступить случайно, и тяжесть состояния
здесь ни при чем. Но что же тогда вызывает такой поступок, что
делает его падением? Не я же! Мне трижды не удавалось это. Но
и не Он, иначе альфа и омега поменялись бы местами. Тогда
какая личность стоит между нами, кто? И почему, мешая ему, он
не помогает и мне? Однажды уже казалось, я близок к истине.
Между нами тот, кто идет рука об руку с сумасшедшим, подумал
я, в том получеловеческом состоянии – полупадший-полусвятой.
Колеблющийся ангел. И человек на своей голгофе близок к такому
же состоянию. – Наверное, он может сойти с ума? – пробормотала
Лера. – Или умереть, – он усмехнулся. – Что за категории?
Пустое! Упасть или вознестись! Ведь посуди сама: что такое
«сойти с ума»? Кто хозяин действий сумасшедшего? Один тих и
безропотен, другой готов перегрызть горло. Когда удается
расколоть человека пополам, его покидает личность и он
перестает управлять собой. Но иногда те, – он посмотрел вверх,
– другие, лишают разума людей, спасая их. И рушат наши с ними
планы на будущее. А вот третьи – их три миллиарда. – А кто же
с ними? – словно что-то поняв, воскликнула Лера. – Тот же
колеблющийся ангел. Впрочем, находятся глупцы, которые считают
нормальными только безропотных. Ведь они не знают слова
«смерть», так сказать «адамчики» вне рая, – злая усмешка
мелькнула на его лице. – А настоящими сумасшедшими – вас, ведь
вы можете убивать себя сами, – ухмыльнувшись, отрезал он. Но
