сделать только я! – Я, кажется, вижу, о чем вы. – То-то! Но
это не все. Мое определение гениальности, как я уже говорил,
отлично от вашего и небезынтересно. – Какое же? – Никогда
личность не будет гениальной, если хотя бы один, повторяю,
хотя бы один человек не согласен с этим! – Почему? – Давайте
порассуждаем. Если один человек из миллиона будет считать не
так, вы ведь все равно станете называть… скажем, художника
гением? – Конечно. – А если сто? – Даже если сто тысяч, –
подумав, решила Лера. – А если половина общества? – Не знаю, –
смутилась она. – Но почему этому придается такое значение? Я
не могу понять. – Как бы тебе сказать?.. Я все время занят
поиском свободных людей. Есть некая ценность в противлении
установленной воле. Они никак не хотят влиться в стадо моих
овец. – Но зачем они вам? – Все эти «гении», куршавелевские
стайки, еще те, что от страха трясутся над своей
«незабываемостью» на экранах, – кормятся от меня. Вообрази,
как они корчились бы в своих комплексах, не подавай я им
каждый день. Но есть и гении… ну по-вашему, – он запнулся, –
плюющие на признание их таковыми! А рядом живут и те, кто
безразличен к millionaire fair1, хотя завалены приглашениями!
Они, вместе с настоящими талантами, мой особый интерес. И
отсутствием комплексов ничего не объяснить. Болтовня о свободе
слова для них пустое, она для тех, кто пожиже. Тут иная,
необыкновенная ее форма, но и цена такой свободы – вдесятеро.
И готов ведь заплатить, да не берут; тут убеждением надо,
убеждением... – Словно опомнившись, он резко замолк. Лера тоже
молчала. – Тебе это сложно сразу понять. Да и ни к чему, –
наконец пробормотал он. – Ну а что касается значения… если
есть хотя бы один несогласный – гений просто объявленный. –
Тогда их просто нет, выходит так? – Ей действительно были
непонятны его размышления. – И не может быть. Но они есть. Их
памятники стоят на каждой площади, а их имена выбиты повсюду.
И сделали это люди. – А при чем здесь вы? – Я обещал им это! И
сделал их вашими руками. Я всегда держу слово! Еще один
аргумент, чтобы ты мне поверила. Миф, пыль, дымка! Но заметь,
они всегда желали этого сами. И если ты где-то или когда-то
слышала: «Плох тот солдат, который не мечтает стать
генералом!», – это зовут меня, меня там ждут, и я всегда рядом
с ними! Ты сама так говорила, помнишь? Тут Лера вспомнила, как
в студенчестве на вечеринке один знакомый ее подруги, курсант,
с увлечением и восторгом говорил о великих битвах, маршалах и
героях. Причем сообщал столь интересные и малоизвестные факты,
что окружающие волей-неволей поддавались его энтузиазму.
Прервать его, как обычно, смогла только она, предложив тот
самый тост. – Ну а герою – геройская смерть. Сама понимаешь, –
мрачно добавил собеседник. – Так что, как видишь, меня всегда
кто-то зовет. Зовут со всех помостов, трибун и площадей, со
всех торжеств, экранов и газет, молодые и седовласые,
поодиночке и толпой, амбициозные и не очень, меня зовут со
всех сторон света, да что там, вопиют! И я ни разу не подвел
их. Во работенка, – с воодушевлением произнес он. – Кто бы
оценил? Только представь, если бы я был лишь мифом, кто бы
помог этим несчастным? Как бы все затянулось? Правда, иногда и
те и другие становятся великими, совершенно не желая этого.
Тогда провал. Лера услышала тяжелый вздох. – Ну, пожалуй, есть
более несчастные, – возразила она. – Там есть кому помочь. Так
сказать, разделение труда, отличные мысли проскальзывают у
вас, у людей. – Поиск свободных людей, – думая о своем,
медленно произнесла Лера. Ее растерянность не осталась
незамеченной. – Ну, предположим, вы должны идти на юбилей,
скажем, примадонны. Ненавидите, но нужно. Одна мысль о том,
что вы не попадете в список приглашенных, повергает вас в
ужас. Так сказать, своеобразная сторона солидарности коллег по
цеху, – ухмыльнулся он. – Что ж, нормальная реакция на тех,
кто отнимает у тебя долю твоей популярности. Тяжелая дань
твоей причастности к этому обществу. Когда они будут у вас на
концерте, они тоже будут улыбаться. Что здесь удивительного?
– Разница между свободным человеком и тем, кто обязан
улыбаться. Улыбаться, ненавидя. Подчиняться, не желая.
Исполнять, мучаясь при этом. Каждый раз плюя себе в лицо. Пара
таких вечеров – и он мой. Существование этой разницы восхищает
и вдохновляет меня многие тысячелетия! Но не они мне нужны.
Именно по ней я определяю… – задумчиво протянул он и запнулся.
– Вот ты смогла бы попробовать? – Что? – Улыбаться, ненавидя.
– Для чего? – Чтобы обделить себя. – Вы говорите загадками. –
Той самой свободой. – Никогда! И ради чего? – А ради чего
полотно Халса «Евангелист Лука» лишило ее себя? – как-то
отсутствующе пробормотал он. – Раньше оно смотрело на людей, а
теперь люди восхищаются им! Знать бы причину, как прикуп, –
можно было бы не работать! – Собеседник рассмеялся. – Впрочем…
– он спохватился, – мне известно, что нет такой силы, которая
заставила бы тебя… поэтому я и… – он снова запнулся. – Вот это
и есть главная удача! К счастью, все реже и реже… или к
сожалению? Нет, все-таки первое. – Вы меня запутали. И в чем
же здесь моя удача? – Твоя? – усмешка появилась на его лице. –
Впрочем, и твоя тоже, – добавил он уже серьезно. – Именно это
дает тебе право разговаривать со мной сейчас. И возможность!
Возможность, о которой весь этот муравейник даже думать не
смел! Оба замолчали. Лера, будто не слыша последних слов,
сосредоточенно о чем-то думала. И тут, словно почувствовав,
что хватил через край, он, смягчив голос, сделал попытку
прервать ее размышления: – А вот хотя бы передача о жизни
звезд шоу-бизнеса. Один человек посмотрит и просто плюнет.
Другой – позавидует. А третьи пойдут убивать, чтобы жить так
же. Ответь на мой вопрос: чья вина больше: убивающих или
звезд? А может быть, тех, кто снял об этом фильм? Ну-ка,
ответь мне. – Мне кажется, что, безусловно, тех, которые
убивают. Ведь два других действия несоизмеримы с убийством. –
Не поверишь, но я тоже думаю именно так! А то один тут мне
выдал такое! Да ты и сама читала – известная книжонка начала
прошлого века. – Кто же это? – Один страшно известный у вас,
да и у нас писатель. Ох, как любил рулетку! Но я ему отомстил.
