МАКЛИH Алистер
СТРАХ ОТКРЫВАЕТ ДВЕРИ
Пролог
3 мая 1958 года.
Если можно назвать офисом деревянный вагончик размером два на три
метра, установленный на четырехколесном прицепе, считайте, что я сижу в
своем офисе. Торчу здесь уже четыре часа. От наушников болит голова, а с
болот и моря надвигается мгла. Но даже если бы мне пришлось провести тут
всю ночь, я поступил бы именно так: эти наушники - самая важная вещь на
свете. Они - единственное средство, связывающее меня с миром.
Питер должен был выйти на связь три часа назад. Рейс из Барранкильи
на север - дальний рейс, но мы уже добрую дюжину раз летали туда. Три
наших старых самолета ДК находятся в отличном состоянии благодаря неус-
танному и тщательному уходу за ними. Пит - прекрасный пилот. Барри -
первоклассный штурман. Прогноз погоды на западно-карибском побережье -
самый благоприятный. А время, когда начинается сезон тропических цикло-
нов, еще не настало.
Нет ни единой серьезной причины, объясняющей, почему они не вышли на
связь несколько часов назад. Возможно, пропустили время сеанса из-за то-
го, что отклонились на север в направлении Тампы - места их назначения.
Может быть, они нарушили мою инструкцию о длинном перелете через Юкатан
Страйт и вместо этого махнули прямо над Кубой? С самолетами, пролетающи-
ми в эти дни над охваченной войной Кубой, может случиться все что угод-
но. Нет, непохоже. Я подумал о грузе, с которым они летели, и это пока-
залось еще более невероятным. Когда дело касалось риска, Пит осторожнее
и предусмотрительнее меня.
Из угла офиса, где стояла рация, доносилась тихая музыка. Рация наст-
роена на какую-то станцию, говорящую на английском языке, и уже вторично
в этот вечер певец пел под гитару народную песню о смерти то ли матери,
то ли жены, то ли любимой. Я так и не понял, о ком он пел. Песня называ-
лась "Моя красная роза стала белой". Красный цвет символизировал жизнь,
белый - смерть. Красный и белый - цвета трех самолетов нашей Транс-Ка-
рибской чартерной службы, занимающейся доставкой грузов на дальние расс-
тояния. Я обрадовался, когда песня кончилась.
Мой офис не перегружен вещами: не считая рации, там только стол, два
стула да картотека наших клиентов. Ток к большой рации подведен силовым
кабелем, пропущенным через дырку в двери и, словно змея, извивающимся по
траве и грязи до главного терминала, находящегося в одном из углов бето-
нированной площадки. Да, совсем забыл: в офисе еще висит зеркало. Элиза-
бет повесила его в тот единственный раз, когда навестила меня здесь, а я
так и не удосужился снять его со стены.
Посмотрев в зеркало, я понял, что этого не следовало делать: черные
волосы, черные брови, синие глаза и бледное, измученное, напряженное ли-
цо сразу же напомнили о том, как отчаянно я нервничал. Я отвернулся и
уставился в окно.
Это едва ли было лучше. Единственным преимуществом представшего перед
моим взором вида было то, что я уже не мог видеть своего лица. Но не ви-
дел и ничего другого. Смотреть из окна вагончика даже в самые лучшие
времена не на что: впереди на многие мили тянулись пустынные, унылые,
плоские топи, простирающиеся от аэропорта Стенли Филд до Блейза.
С сегодняшнего утра в Гондурасе начался сезон дождей: тоненькие
струйки воды непрестанно скатывались по стеклу единственного окна офиса.
Низкие, растрепанные и гонимые ветром тучи низвергали с неба косой
дождь, и от пересохшей земли поднимались густые испарения, превращающие
мир за окном в какую-то серую и мистическую нереальность.
Я снова отстучал позывные. Результат был, как и в последние пятьсот
вызовов. Молчание. Я изменил частоту, желая убедиться, что с приемом все
о'кей, и, услышав шум голосов, треск статического электричества, пение и
музыку, снова перешел на заданную частоту.
Этот полет - самый важный из всех, которые когда-либо совершали само-
леты Транс-Карибской чартерной службы. Потому и надо торчать в этом кро-
хотном вагончике и бесконечно ждать, когда доставят запасной карбюратор.
А его все не привозили. Пока нет карбюратора, красно-белый самолет ДК,
припаркованный в пятидесяти метрах на площадке перед ангаром, мне так же
необходим, как очки от солнца в этот дождливый день.
Нет сомнений, они уже вылетели из Барранкильи. Первое известие я по-
лучил три дня назад, когда прибыл сюда. В закодированной телеграмме не
упоминалось о том, что им грозит какая-либо опасность. Операция храни-
лась в полнейшей тайне, и только трем надежным государственным служащим
было частично известно о ней. Ллойд не хотел рисковать даже за такой
баснословный куш, которого мы раньше и в глаза не видели. Поэтому вечер-
няя радиосводка новостей о предпринятой вчера экстремистами попытке сор-
вать выборы либерала Ллераса не встревожила меня: все самолеты воен-
но-воздушных сил и гражданской авиации стояли на аэродромах на приколе,
а самолеты иностранных воздушных линий не допускали к полетам. Экономика
Колумбии была в таком плачевном состоянии, что она не могла себе позво-
лить оскорбить даже иностранных голодранцев, каковыми нас считали.
И все же я не хотел рисковать. Если 4 мая, то есть послезавтра, экс-
тремисты одержат верх и разоблачат нас, Транс-Карибская чартерная кампа-
ния должна быстро сматывать удочки. Вернее, смываться немедленно. Если к
тому же учесть баснословную выручку за доставку груза на Тампу, то...
В наушниках потрескивало. Разряды слабые, но частые, словно кто-то
настраивался на нашу волну. Повернув регулятор громкости до отказа, я
максимально усилил звук и, отрегулировав диапазон тонкой настройки час-
тоты, стал тщательно, как никогда, вслушиваться в эфир. Полная тишина.
Ни голосов, ни морзянки. Ничего. Я сдвинул на затылок один из наушников
и сунул руку в карман, чтобы вытащить пачку сигарет.
Рация оставалась включенной. И тут, в третий раз за этот вечер, менее
чем через 15 минут с тех пор, как я слушал ту грустную песню в последний
раз, певец запел ее снова: "Моя красная роза стала белой".
Этого нельзя было выдержать. Я сорвал наушники, подбежал к рации и
выключил динамик таким резким рывком, что чуть было не сломал выключа-
тель. Вытащив из-под стола бутылку виски и не разбавляя содовой, плеснул
его в стакан. Потом снова надел наушники. И вдруг услышал...
- CQR вызывает CQS. CQR вызывает CQS. Ты слышишь меня? Отбой.
Я вцепился в ключ передатчика и микрофон так поспешно, что задел ста-
кан. Виски расплескалось по столу, стакан упал на деревянный пол и со
звоном разбился.
- CQS здесь. CQS здесь! - заорал я. - Это ты, Пит? Отбой.
- Я. Придерживаюсь курса и времени. Сожалею, что запоздал со связью,
- голос Пита был слабым и далеким, но даже ровный металлический тон мик-
рофона не мог заглушить в нем напряжения и злости.
- Торчу здесь уже несколько часов, - в моем голосе сквозь облегчение
проскальзывало раздражение. Когда я почувствовал это, мне стало стыдно.
- Что-нибудь не так. Пит?
- Да, неприятности. Какой-то шутник узнал о грузе у нас на борту. А
может, мы просто не понравились ему. Он сунул за рацию взрывное устройс-
тво. Детонатор и взрыватель сработали, а начинка - гелигнит, тротил или
еще какая-то хреновина - не взорвалась. Вышла из строя рация. Хорошо
еще, что Барри захватил с собой полный ящик запасных деталей. Он только
что отремонтировал рацию.
Мое лицо стало мокрым от пота, руки дрожали. Голос тоже.
- Ты хочешь сказать, что кто-то подложил бомбу и пытался взорвать са-
молет?
- Да.
- Кто-нибудь ранен? - я с ужасом ждал ответа.
- Успокойся, брат. Только рация вышла из строя.
- Слава Богу. Будем надеяться, что на этом неприятности кончились.
- Ты только не волнуйся, но вот уже 30 минут у нас на хвосте висит
сторожевой пес - какой-то самолет американских военно-воздушных сил. Из
Барранкильи, должно быть, вызвали эскорт, чтобы присмотреть за нами, -
Питер резко рассмеялся. - Ведь американцы весьма заинтересованы в грузе,
который у нас на борту.
- Что это за самолет? - я совершенно растерялся, ведь он не только
прошел 200-300 миль до Мексиканского залива, но к тому же еще и перехва-
тил наш самолет без радионаведения. - Тебя предупреждали об этом самоле-
те?
- Нет, но тревожиться нечего, он и вправду американский. Мы только
что разговаривали с кем-то из его экипажа. Им все известно и о нас, и о
нашем грузе. Это старый "Мустанг", оборудованный дополнительными бензо-
баками для дальних рейсов. Истребитель не смог бы так долго продержаться
в воздухе.
- Понятно, - видно, я, как всегда, волновался без всяких на то осно-
ваний. - Какой держишь курс?
- Постоянный 040.
- Где находишься?
Он что-то сказал, но я не разобрал. Прием ухудшился, нарастали поме-
хи.
- Повтори, будь добр...
- Барри сейчас исправляет навигационный прибор. Трудится вовсю. Про-
сит еще минуты две...
- Дай мне Элизабет.
- Привет, Вилко! - Потом пауза, и снова ее голос. Голос женщины, ко-
торая была мне дороже всего на свете: - Я очень сожалею, дорогой, что мы
так напугали тебя. - В этих словах была вся Элизабет: сожалела, что меня
напугала, и ни слова о себе самой.
- У тебя все в порядке? Ты уверена, что у тебя...
- Конечно, - голос ее тоже был отдаленным и еле слышным, но в нем
звучали присущая ей жизнерадостность и бодрость. Я слышал их, хотя нас
разделяли 15 тысяч километров. - Мы почти у цели. Вижу на земле огни, -
минутное молчание, и ее тихий, едва слышный голос: - Я очень люблю тебя,
дорогой. Люблю навсегда, навсегда, навсегда...
Счастливый, я откинулся в кресле, расслабился и наконец-то начал ус-
покаиваться. Потом вскочил и уже наполовину наклонился над рацией, как
вдруг услышал крик Элизабет и вслед за ним резкий, голос Пита:
- Он пикирует прямо на нас! Ты слышишь?! Этот подонок спикировал пря-
мо на нас. Он открыл огонь и стреляет из всех пулеметов. Он идет пря-
мо...
Голос Пита перешел в какой-то задыхающийся, булькающий стон. Стон
прервал отчаянный и мучительный крик Элизабет, и в то же самое мгновенье
меня оглушило стаккато взрывающихся снарядов, от которого завибрировали
наушники на моей голове. Все это продолжалось не более двух секунд, а то
и меньше. Потом тишина: ни пальбы, ни стона, ни крика. Гробовая тишина.
Две секунды. Две секунды, отнявшие все, что было для меня жизнью. Две
секунды, оставившие меня в полном одиночестве в пустом, жестоком, разру-
шенном и бессмысленном мире.
Моя красная роза стала белой.
Это произошло 3 мая 1958 года.
Глава 1
Не знаю, какого именно человека я ожидал увидеть за полированным сто-
лом красного дерева. Подсознательно он ассоциировался в моем представле-
нии с аналогичными нелицеприятными персонажами, облик которых возник при
чтении книг и просмотре кинофильмов. Это происходило в те далекие време-
на, когда было достаточно свободы для подобного времяпрепровождения,
когда книги читались, а фильмы смотрелись без разбора. Единственные отк-
лонения в наружности судей, служащих в соответствующих заведениях
юго-востока Соединенных Штатов я усматривал в их весе: одни - высушен-
ные, худосочные и жилистые, а другие - с тройными подбородками и соот-
ветствующим этим подбородкам обилием мяса и жира на теле. Как правило,
судья оказывался пожилым человеком, одетым в белый помятый костюм и быв-
шую когда-то белой, но потерявшую свежесть рубашку. На шее обычно повя-
зан галстук в виде шнурка от ботинок, на голове красовалась панама с
цветной лентой. Лицо чаще всего красное, нос сизый, и, конечно, судью
украшали серебристые, в стиле Марка Твена, усы с опущенными концами, об-
литые водой из сифона, мятной водкой или чем-то еще, что они употребляют
в местах, подобных судам. Выражение лица равнодушное, осанка аристокра-
