возмущение, а чувство облегчения и признательности.
Капитан толковал с Миллером о том, что Стивенса придется
нести с собой, а затем бросить. Говорил с деланным равнодушием,
пряча свою боль и горечь. И лишь теперь, когда стало известно,
что принимать такое решение нет нужды, Мэллори понял, как
трудно было .бы ему это сделать.
-- Прошу прощения, -- произнес Андреа со смущенной
улыбкам. -- Конечно, следовало сказать. Но я думал, ты меня
понял... Ведь это лучшее решение, верно?
-- Лучшее, -- согласился капитан. -- Хочешь отвлечь их,
увести вверх?
-- Другого выхода нет. Если спускаться в долину, на лыжах
они меня в два счета догонят. Разумеется, вернуться я смогу
лишь, когда стемнеет. Вы останетесь здесь?
-- Кто-нибудь да останется. -- Мэллори посмотрел на
Стивенса. Проснувшись, тот тер глаза и пытался сесть. -- Нам
необходимы продовольствие и топливо, Андреа, -- продолжал
вполголоса капитан. -- Ночью я хочу спуститься в долину.
-- Конечно. Надо сделать все, что в наших силах, -- едва
слышно, с серьезным лицом ответил грек. -- Пока это возможно.
Он еще так молод, почти мальчик... Может, не так и долго
придется стараться. -- Отогнув полог, Андреа взглянул на
вечернее небо.-- К семи вернусь.
-- К семи, -- повторил капитан. Небо темнело, как темнеет
оно перед снегопадом. Поднялся ветер, гнавший пушистые белые
облачка, которые забивались в лощину. Мэллори поежился и сжал
крепкую руку товарища. -- Ради Бога, Андреа, -- негромко, но
настойчиво произнес новозеландец. -- Побереги себя!
-- Поберечься? Мне? -- безрадостно улыбнулся Андреа и
осторожно высвободил свою руку из руки капитана.-- Обо мне не
тревожься, -- спокойно проговорил он. -- Если хочешь
помолиться, то моли Бога о спасении этих несчастных, которые
нас разыскивают. -- С этими словами грек опустил полог и исчез.
Постояв в нерешительности в устье пещеры, Мэллори смотрел
невидящим взглядом сквозь щель между брезентом и скалой. Затем
круто повернулся и, подойдя к Стивенсу, опустился на колени.
Миллер бережно поддерживал голову юноши. В тусклых глазах
лейтенанта застыло безразличие, пергаментные щеки ввалились.
Новозеландец улыбнулся, чтобы скрыть, насколько он потрясен
увиденным зрелищем.
-- Так, так, так. Проснулась спящая красавица. Лучше
поздно, чем никогда. -- Открыв водонепроницаемый портсигар,
протянул его раненому. -- Как себя чувствуешь, Энди?
-- Закоченел, сэр. -- Стивенс мотнул головой, отказываясь
от сигареты. От жалкой его улыбки у капитана заныло сердце.
-- Как нога?
-- Тоже, думаю, закоченела. -- Лейтенант скользнул
равнодушным взглядом по забинтованной ноге. -- Совсем ее не
чувствую.
-- Закоченела, скажет тоже! -- фыркнул Миллер, мастерски
изображая уязвленную гордость.-- Какая неблагодарность, черт
возьми! Где еще ты встретишь такое медицинское обслуживание?
На лице Стивенса мелькнула тень улыбки и тотчас исчезла.
Он долго разглядывал свою ногу, потом в упор посмотрел на
Мэллори.
-- К чему ломать комедию, сэр? -- негромким и монотонным
голосом спросил лейтенант. -- Не хочу, чтоб вы сочли меня
неблагодарным. И этакого героя не хочу изображать. Но ведь я
такая вам обуза, и поэтому...
-- Поэтому мы должны бросить тебя? -- прервал его Мэллори.
-- Чтоб ты замерз или угодил в плен? Выбрось это из головы,
приятель. Мы сумеем о тебе позаботиться... И эти проклятые
пушки взорвем.
-- Но послушайте, сэр...
-- Обижаешь, лейтенант, -- снова скривился янки. -- Мы
задеты в своих лучших чувствах. Кроме того, как специалист, я
должен долечить своего пациента. Я не собираюсь это делать в
вонючей немецкой камере...
-- Достаточно! -- поднял руку Мэллори. -- Вопрос решен. --
Увидев пятно румянца на худых скулах юноши, заметив
благодарность, которая засветилась в потухших его глазах,
капитан почувствовал отвращение к самому себе и стыд. Ведь
раненый не понимал, что ими движет не забота о товарище, а
опасение, что тот может их выдать... Наклонясь, Мэллори
принялся расшнуровывать свои высокие штиблеты.
-- Дасти, -- проговорил он, не поднимая головы.
-- Чего?
-- Когда тебе надоест распространяться о своем лекарском
искусстве, может, испробуешь его и на мне? Взгляни, что у меня
сталось с ногами, ладно? Боюсь, от трофейных ботинок прок
невелик.
Спустя пятнадцать минут, причинивших новозеландцу немало
страданий, капрал обрезал неровные края липкого пластыря,
обмотанного вокруг правой ступни Мэллори, и, выпрямившись, с
удовлетворением посмотрел на дело своих рук.
-- Отличная работа, Миллер, -- похвалил он самого себя. --
Такой и в балтиморском госпитале Джона Гопкинса не увидишь...
-- Янки внезапно умолк, задумчиво уставясь на потолстевшие
ступни Мэллори, и виновато кашлянул. -- Мне тут пришла в голову
одна мыслишка, шеф.
-- Давно пора, -- хмуро ответил капитан. -- Как я теперь
всуну ноги в эти проклятые башмаки? -- Он зябко повел плечами,
натягивая толстые шерстяные носки, к которым прилип мокрый
снег, и с отвращением посмотрел на немецкие штиблеты, которые
держал в вытянутой руке. -- Седьмой размер, самое большое, да
еще и узкие, будь они неладны!
-- Девятый, -- проронил Стивенс, протягивая капитану свои
ботинки. Один из них сбоку был аккуратно разрезан. -- Залатать
башмак пара пустяков. На кой бес они мне теперь. Прошу вас,
сэр, не возражайте. -- Юноша была засмеялся, но тотчас
скривился от адской боли в ноге и побелевшими губами прибавил:
-- В первый и, видно, последний раз поспособствую успеху
операции. Интересно, какую медаль мне дадут за это, сэр?
Взяв ботинки, Мэллори внимательно посмотрел на Стивенса,
но в эту минуту распахнулся брезентовый полог. Неуверенной
походкой вошел Кейси Браун. Опустил на землю рацию и
телескопическую антенну, достал портсигар. Окоченевшие пальцы
не повиновались, и сигареты упали в грязь. Браун беззлобно
выругался, ощупал нагрудные карманы и, не найдя того, что
искал, махнул рукой, садясь на камень. Вид у Кейси был
измученный и несчастный.
Закурив сигарету, капитан протянул ее шотландцу.
-- Как дела, Кейси? Удалось поймать Каир?
-- Меня самого поймали. Прием, правда, был отвратительный.
-- Браун с наслаждением затянулся. -- Они меня не слышали.
Наверно, гора, что к югу от нас, мешает, будь она неладна.
-- Возможно, -- кивнул головой Мэллори. -- Что новенького
сообщили наши каирские друзья? Призывают удвоить усилия?
Подгоняют?
-- Ничего нового. Страшно обеспокоены нашим молчанием.
Заявили, что будут выходить в эфир каждые четыре часа вне
зависимости от того, получат от нас подтверждение или нет. Раз
десять повторили, на этом передача закончилась.
-- Очень нам помогут, -- саркастически заметил Мэллори. --
Приятно знать, что они на нашей стороне. Самое главное -- это
моральная поддержка. -- Ткнув большим пальцем в сторону устья
пещеры, он присовокупил: -- Эти немецкие ищейки наложат полные
штаны, узнав, кто за нами стоит... Ты хоть посмотрел на них,
прежде чем прийти сюда?
-- А чего на них смотреть? -- хмуро отозвался Браун. -- Я
слышал их голоса. Вернее, слышал, как кричал офицер, отдавая
распоряжения. -- Машинально подняв автомат, Кейси загнал в
магазин обойму. -- Они меньше чем в миле отсюда.
Цепь альпийских стрелков, сомкнувшись теснее, находилась
меньше чем в полумиле от пещеры. Заметив, что правый фланг,
поднимавшийся по более крутому южному склону, снова отстает,
обер-лейтенант трижды свистнул, подтягивая солдат.
Пронзительные трели дважды отразились от заснеженных склонов, а
третий сигнал замер, перейдя в долгий заливчатый вопль. Постояв
несколько мгновений с искаженным мукой лицом, обер-лейтенант,
словно подкошенный, ничком рухнул в наст. Находившийся рядом
здоровяк унтер-офицер изумленно посмотрел на убитого; поняв,
что произошло, открыл в ужасе рот, но успел лишь вздохнуть и
упал нехотя на командира. Последнее, что он услышал, был
резкий, как удар бича, хлопок карабина.
Укрывшись между двумя валунами, усыпавшими западный склон
горы Костос, Андреа смотрел в оптический прицел на суетливые
фигурки, двигавшиеся в надвигающейся темноте. Он зарядил уже
третью обойму. Лицо его было бесстрастно и неподвижно, как и
веки, которые ни разу не вздрогнули от выстрелов. В глазах
грека не было ни жестокости, ни безжалостности. Они ничего не
выражали. Ум его был словно закован броней: Андреа понимал, что
задумываться нельзя. Убить. человека -- смертный грех. Человек
не вправе лишить ближнего дара жизни. Даже в честном бою.
Сейчас же шел не бой, а преднамеренное убийство.
Всматриваясь сквозь клубы дыма, повисшие в морозном
воздухе, Андреа медленно опустил карабин. Немцев не видно: одни
спрятались за камни, другие закопались в снег. Но они никуда не
исчезли и по-прежнему представляют собой опасность. Скоро немцы
опомнятся: горно-пехотные части отличаются решительностью и
стойкостью, это лучшие в Европе войска, подумал Андреа. И тогда
они догонят его, схватят и убьют, если это в человеческих
силах. Вот почему первым грек сразил офицера. Тот, возможно, и
не стал бы его преследовать, разгадав причину
неспровоцированного обстрела отряда с фланга.
Андреа инстинктивно пригнулся: по груде камней впереди
ударила автоматная очередь; отскочив, пули с диким воем
пронеслись над головой. Этого следовало ожидать. Испытанный
прием. Ринуться вперед под прикрытием огня, залечь, прикрыть
товарища и снова бросок. Андреа поспешно вставил новую обойму в
магазин карабина и, припав к земле, дюйм за дюймом пополз,
прячась за грядой камней, тянувшейся на пятнадцать-двадцать
метров вправо от него, заранее наметив новую позицию для
засады. Укрывшись за крайним камнем, грек надвинул на глаза
капюшон и с опаской выглянул из-за валуна.
По камням, среди которых он перед этим скрывался,
хлестнула еще одна автоматная очередь, и человек шесть, по трое
с каждого фланга цепи, пригнувшись, бросились вперед и снова
залегли в снегу. Бросились они в разные стороны. Наклонив
голову, Андреа потер щетину тыльной стороной ладони. Вот
досада. Егеря вовсе не собираются атаковать в лоб. Они
растягивают цепь, загибая фланги в виде полумесяца. Неприятно,
но выход из положения есть: сзади Андреа вьется вверх по склону
ложбинка, которую он успел обследовать. Но одного он не
предусмотрел: западным своим флангом цепь наткнется на пещеру,
в которой укрылись его товарищи.
Перевернувшись на спину, Андреа посмотрел на вечернее
небо. Оно темнело с каждой минутой, как темнеет перед
снегопадом, видимость ухудшалась. Повернувшись обратно, он
посмотрел на крутой склон Костоса с кое-где разбросанными по
нему валунами, неглубокими, похожими на ямочки на гладких
щеках, впадинами. Снова выглянул из-за валуна, когда егеря
вновь открыли огонь, и, увидев, что кольцо смыкается, не стал
больше ждать. Стреляя напропалую, Андреа привстал и, не снимая
пальца со спускового крючка, побежал по затвердевшему насту к
ближайшему укрытию, находившемуся самое малое в сорока метрах.
Впереди еще тридцать пять, тридцать, двадцать метров, но не
слышно ни единого выстрела. Он поскользнулся на осыпи, тут же
ловко вскочил. Осталось десять метров, а он все еще цел и
невредим. В следующее мгновение он упал навзничь и так ударился
грудью и животом, что не сразу смог вздохнуть.
Придя в себя, Андреа вставил в магазин еще одну обойму и,
