голосами ребятишек из зарослей.
- Но, помимо всего прочего, кто вы? - спросил он. - Входите и выпейте
чашку чая. Я только что заварил.
- Я детектив.
- Работаете по делу Синглентона?
- Да.
- О!
Он не стал повторять приглашения к чаю.
- Я уже рассказал все, что знал и не могу сообщить вам ничего нового.
- Я работаю один. С остальными я не беседовал и не знаю, что им
известно и о чем они думают. У меня создалось впечатление, что он мертв.
- Чарльз мертв?
Удивление или иное чувство пробилось сквозь дубленую кожу его лица и
оставило его нахмуренным.
- Это было бы зря. Ему только двадцать девять. Почему вы считаете,
что он мертв, мистер Арчер?
- По аналогии. Вчера была убита женщина, и вероятно потому, что она
знала, что с ним случилось.
- Блондинка? Ее убили?
- Цветная женщина.
Я рассказал ему о Люси.
Он по индейскому обычаю сел на корточки и, опершись локтем левой руки
на голое колено, стал рисовать указательным пальцем на земле. Он изобразил
подобие гроба и в нем застывшее длинное лицо, немного похожее на его
собственное. К нам подошел петух и остановился, наклонив голову.
Уилдинг выпрямился и, прикрыв глаза, указал на рисунок.
- Это символ вашей работы в самой грубой форме. Иногда я спрашиваю
себя, не изменила ли моя матушка отцу с индейцем из племени навахо.
Он стер ногой рисунок, продолжая беспрерывно говорить:
- Художник извлекает из событий образы. А что делают другие люди,
мистер Арчер? Страдают от них?
- Думаю, ваш друг Синглентон именно так и делал. Насколько мне
известно, он ведь был вашим другом?
- Конечно. Я знал его, когда он был еще школьником. Одно время я
преподавал в Эройо-Бич, до того, как мои картины стали покупать. И сюда он
приезжал каждое лето, в течение почти десяти лет. Отсюда виден его дом.
Он указал на северную часть каньона. В километре отсюда, неподалеку
от начала каньона, среди дубов сумрачно поблескивало приземистое строение
из коричневых просмоленных бревен.
- Я сам помогал ему строить дом, летом 1941 года. В нем только одна
комната, но Чарльз всегда называл ее студией. Он вернулся после первого
курса в Гарварде с намерением стать поэтом. Обстановка в доме матери, в
Хилл, сковывала его. И мать, и ее дом - не знаю, знакомы ли они вам -
закостенели в традициях, совсем не в тех традициях, которые способны
разбудить воображение поэта. Чарльз приезжал сюда, чтобы убежать от этого.
Он называл каньон юдолью своих духовных поисков.
- Мне бы хотелось взглянуть на его дом.
- Я поеду с вами.
Уилдинг живо двинулся к моей машине, я пошел за ним. Мы выбрались на
малой скорости на песчаную дорогу, поднимавшуюся по склону каньона и
вскоре подъехали к почтовому ящику с фамилией Синглентон. Я снова свернул
на дорогу, спускавшуюся по склону. Неподалеку в естественной котловине
между горными отрогами стоял рубленный дом. Остановившись перед ним и
выйдя из машины, я увидел, что дверь опечатана.
- Вы не сказали мне, что дом опечатан, - обратился я к Уилдингу. -
Разве шериф подозревает насильственную смерть?
- Об этом он не сообщал мне, - сухо ответил художник. - Когда я
рассказал ему о выстреле, который слышал, он, видимо, не принял это
всерьез.
- О выстреле?
- Прошу прощения, я думал, что вы знаете. В субботу ночью я услышал с
этой стороны звук выстрела. В период охотничьего сезона здесь часто слышны
выстрелы, и я не придал этому значения. Во время допроса на прошлой
неделе, я, конечно, упомянул об этом. После этого, надеюсь, здесь все
обследовали, но ни пули, ни чего-либо конкретного не нашли.
- Если она засела в Синглентоне, то вполне понятно, почему ее не
нашли.
- Помилуй боже, - сказал художник. - Вы действительно полагаете, что
Чарльза застрелили в его собственном домике?
- Власти, должно быть, тоже решили, что здесь что-то произошло, иначе
они бы не стали здесь рыться. Что вы еще слышали в ту субботнюю ночь?
- Ничего, абсолютно ничего. Только короткий хлопок выстрела около
одиннадцати. Мимо проехало несколько машин, но на шоссе движение всегда
позднее.
Уилдинг подошел к большому окну, расположенному симметрично с дверью
в передней стене домика. Он встал на цыпочки и заглянул в глубину комнаты
сквозь просветы в коричневых монашеских шторах. Я заглянул через его плечо
и увидел квадратную светлую комнату, обставленную с примитивным комфортом
вещами из полированного дерева и меди и изделиями ручной вязки. Казалось,
все было в порядке, все на своих местах. Над камином с медной дверцей,
напротив окна, красивый молодой человек, написанный маслом, смотрел из
побеленной деревянной рамы поверх наших голов вдаль, на залитый солнечным
светом каньон.
- Это Чарльз, - сказал Уилдинг шепотом, будто юноша на картине мог
его услышать. - Я сам написал его и подарил ему. Он был вылитый юный
Шелли, когда ему было двадцать лет. Теперь этого уже нет. Чарльз потерял
свою воздушность во время войны, когда началась история с этой женщиной. А
может быть, причиной была и сама война. У меня, полагаю, врожденная
предубежденность против женщин. Я убежденный холостяк.
- Это та самая блондинка, о которой вы упомянули?
- Разве я упомянул? Я не собирался этого делать.
Он повернулся и положил коричневую руку мне на плечо.
- Послушайте, старина, вы один из сыщиков старой леди? Если так, то я
не хочу больше говорить. Я, естественно рассказал обо всем шерифу.
- Все, что вы мне скажете, останется между нами.
Его яркие черные глаза исследовали мое лицо, двигаясь по нему
медленно, как жуки.
- Почему же вы интересуетесь Чарли, раз уж вы заговорили об этом?
- Меня наняла компаньонка миссис Синглентон.
- Сильвия Трин? Она прелестное дитя, очень любит Чарльза, как мне
кажется. Но я не понимаю...
- Она знает о блондинке?
- Да, я ей сказал. Я решил, что так будет лучше для него. Ни при
каких обстоятельствах Чарльз не женился бы на Сильвии. Он не из породы
мужей. Но я не сказал Сильвии, как долго тянулась эта история.
- Она говорила, что это произошло в последнее лето.
- Я оставил ее в этом заблуждении. На самом деле эта история длится
уже лет семь-восемь. Чарльз представил ее мне в тот год, когда стал
служить в воздушном флоте. Ее звали Бесс, фамилии я не знаю. Она была
очень юная и совершенно восхитительная. Удивительные краски. Превосходна
во всех отношениях, пока не открывала рот... Но я что-то разболтался.
Однако он продолжал:
- У Чарльза всегда были пролетарские наклонности. То ли из-за этого,
то ли вопреки этому, но любовь их была неподдельной. Дети были без ума
друг от друга. Хотя мне не следовало бы говорить "дети". Она была не
ребенок. Насколько я понимаю, она была уже замужем, и это устраивало
Чарльза вдвойне.
Он задумчиво добавил:
- Возможно, ему следовало бы на ней жениться.
- Думаете, она его застрелила?
- У меня нет причин для такого предположения. Конечно, это возможно.
Семь лет - достаточный срок для молодой дамы, которая ждет, пока парень
решится.
- Она была здесь в ночь исчезновения?
- Этого я не знаю. Свет в домике я видел, а ее не видел уже несколько
недель. У меня создалось впечатление, что летом они приезжали сюда очень
часто, почти каждый субботний вечер.
- А раньше?
Он прислонился к опечатанной двери и некоторое время размышлял,
скрестив руки на груди.
- Их наезды сюда были не регулярными. Это я знаю. Впервые Бесс
появилась летом 1943 года, именно тогда я с ней и познакомился. Мне
захотелось ее написать. Чарльз оказался чрезмерным собственником, и больше
не приглашал меня, когда она приезжала. После того лета я не видел ее до
1945 года, когда Чарльз демобилизовался. В последующие два-три года я
довольно часто видел ее на расстоянии. Потом Чарльз вернулся в Гарвард
осенью сорок восьмого, чтобы изучать юриспруденцию, и я не видел его
вплоть до этой весны. Вполне возможно, что она уезжала туда вместе с ним.
Я никогда не спрашивал его о ней.
- Почему?
- Он ревнив, как я уже сказал, и очень скрытен в отношении своих
личных дел. Частично в этом виновата его мать. Миссис Синглентон относится
к людям сурово, если не сказать больше.
- Так вы не знаете, откуда приехала эта женщина, куда поехала, что
делала в Эройо-Бич и за кем замужем?
- Нет, не знаю.
- Вы можете ее описать?
- Если сумею подобрать слова. Она была юной Афродитой, Венерой
Веласкеса с нордической головой.
- Попробуйте еще раз, мистер Уилдинг, только более простым языком.
- Нордическая Афродита, вышедшая из пены Балтийского моря.
На лице его сверкнула улыбка.
- Она была превосходна до тех пор, пока не открывала рта. Тогда, к
прискорбию, становилось ясно, что училась она английскому в весьма
варварской среде. Если только можно было назвать его английским.
- Значит, я так понял: она голубоглазая блондинка и не леди.
- С балтийскими голубыми глазами, - настаивал художник. - А волосы -
светлая шелковистая пшеница. Пожалуй чересчур мелодраматично для серьезной
картины, но я был бы счастлив писать ее обнаженной.
Глаза его загорелись.
- Но Чарльз не хотел об этом и слышать.
- Вы могли бы нарисовать ее по памяти? - спросил я.
- При желании смог бы.
Он подкинул комок земли, как мальчик-озорник.
- В общем-то, я уже годы не работал над человеческим материалом. Мое
увлечение - чистое пространство, освещенное лучами разума природы, если
только вы меня понимаете.
- Не понимаю.
- Во всяком случае, я никогда не эксплуатирую свое искусство и не
позволю его эксплуатировать.
- Так, так. Очень возможно. Вы отстранились от времени. Возможно, что
ваш друг сделал это еще более категорично. Но большая часть людей сошла бы
со своих белых коней и помогла бы по мере сил.
Он подарил мне горький, утонувший в морщинах взгляд. Казалось, он
собирался заплакать, но вместо этого он опять рассмеялся странно высоким
смехом, непохожим на человеческий, на который каньон отозвался эхом,
напоминающим крик чайки.
- Думаю, что вы правы, мистер Сагитариус. Поедемте ко мне, и я
попытаюсь это сделать.
Через полчаса он вышел из своего дома, помахивая листком бумаги.
- Вот, пожалуйста, так достоверно, как только я смог. Это пастель,
спрыснутая фиксатором, смотрите, не складывайте ее.
Я взял у него рисунок. Это был цветной эскиз лица молодой женщины. Ее
светлые волосы были уложены короной вокруг головы. Глаза были яркие и
непрозрачные, как эмаль. Уилдингу удалось передать ее красоту, но сейчас
она была старше, чем на портрете.
Он видимо догадался, о чем я думал.
- Я нарисовал ее такой, какой увидел впервые. Это мое представление о
ней. Сейчас она лет на шесть, на семь старше.
- К тому же, она изменила цвет волос.
- Так вы ее знаете?
- Не очень хорошо, но попытаюсь узнать получше.
17
Я поднялся по ступенькам дома доктора Беннинга и позвонил. Дыра в
стекле, которую я проделал, была залатана картоном и пластырем. Доктор
вышел к двери в рубашке с короткими рукавами и с незавязанным шнурком на
ботинке. Непричесанные волосы торчали как увядшая трава вокруг розовой
пустыни его макушки. Пока он не заговорил, у него был вид забитого жизнью
старого человека. Но голос его был твердый и нетерпеливый.
- Чем могу служить? Это вы сидели вчера днем в приемной?
- Я не по поводу болезни, доктор.
- А по какому? Я только что встал.
- Разве полиция еще не связалась с вами?
