щего брильянта.
Я стоял возле него, с волнением следя за игрой, с большим волнением,
чем если бы ставил сам. Но ведь это была и моя ставка. Он играл для ме-
ня. Для меня этот великодушный юноша рисковал своими последними деньга-
ми.
Но я недолго томился неизвестностью. Вот он ставит и проигрывает - и
еще повышает ставку. Он занял мое место у стола, и вместе с местом к не-
му перешло и мое невезение. Почти каждую ставку сгребал крупье, пока на-
конец последняя монета не была поставлена на карту. Еще немного - и вот
она звякнула, падая в шкатулку.
- Идемте, д'Отвиль! Идемте отсюда! - шепнул я, наклоняясь к нему и
беря его за руку.
- Во сколько вы оцените это? - спросил он банкомета, не обращая на
меня внимания.
И с этими словами он снял через голову золотую цепочку с часами.
Этого я и боялся, когда предлагал ему уйти. Я повторил свою просьбу,
я молил его, но он не желал ничего слушать и торопил Чорли с ответом.
Чорли, видно, не любил тратить слов на ветер.
- Сто долларов за часы, - отрезал он, - и пятьдесят за цепочку.
- Великолепно! - воскликнул кто-то из игроков.
- Они же стоят вдвое больше, - пробормотал другой.
В огрубевших сердцах собравшихся здесь людей все же сохранились чело-
веческие чувства. Тот, кто проигрывает, не вешая головы, неизменно вызы-
вает общее сочувствие, и возгласы, сопровождавшие каждый проигрыш юного
креола, свидетельствовали о том, что все симпатии на его стороне.
- Правильно, часы и цепочка стоят значительно больше, - вмешался вы-
сокий человек с черными бакенбардами, сидевший в конце стола.
Внушительный и твердый тон, каким были сказаны эти слова, возымел
свое действие.
- Разрешите, я еще раз взгляну, - сказал Чорли, перегибаясь через
стол к д'Отвилю, который сидел с часами в руке.
Д'Отвиль снова вручил часы шулеру, а тот, открыв крышку, внимательно
осмотрел механизм. Это были изящные часы с цепочкой, какие обычно носят
дамы. И стоили они, разумеется, много больше той суммы, что предложил за
них Чорли, хотя торговец свининой придерживался на этот счет иного мне-
ния
- Сто пятьдесят долларов - немалые деньги, - протянул он. - Шутка
сказать - сто пятьдесят долларов! Я, правда, мало что смыслю в таких
финтифлюшках, но мне сдается, полтораста долларов - красная цена за часы
с цепкой.
- Вздор! - закричали несколько человек. - Одни часы стоят никак не
меньше двухсот. Взгляните на камни!
Чорли положил конец пререканиям.
- Вот что! - сказал он. - Не думаю, чтобы часы стоили больше того,
что я за них назначил, сударь, но поскольку вы хотите отыграться, пусть
будет двести за часы и цепочку. Это вас устраивает?
- Мечите! - кратко ответил пылкий креол; он выхватил часы из рук Чор-
ли и поставил их на одну из карт.
Дешево обошлись часы Чорли.
Он открыл с полдюжины карт, и часы перешли к нему.
- А во сколько вы оцените это?
Д'Отвиль снял с пальца перстень и протянул его Чорли, который так и
впился глазами в брильянт.
Я снова попробовал вмешаться, но д'Отвиль опять не стал меня слушать.
Нечего было и пытаться обуздать пламенного креола.
Перстень был алмазный, вернее - в филигранную золотую оправу было
вделано несколько брильянтов. Так же как часы, кольцо походило на те,
что носят дамы, и я расслышал, как перешептывались остряки: "У молодого
повесы, видать, богатая зазноба!", "Спустит этот - другой подарят", и
так далее и тому подобное.
Перстень был, вероятно, ценный, потому что Чорли после внимательного
осмотра предложил посчитать его в четыреста долларов. Высокий человек с
черными бакенбардами опять вступился и заявил, что он стоит все пятьсот.
Его поддержали игроки, и банкомет в конце концов согласился дать за
кольцо эту сумму.
- Прикажете выдать фишками? - спросил он д'Отвиля. - Или поставите
всю сумму сразу?
- Сразу! - последовал ответ.
- Нет, нет! - раздались голоса доброжелателей д'Отвиля.
- Сразу! - решительно повторил д'Отвиль. - Поставьте перстень на ту-
за.
- Как вам будет угодно, сударь, - невозмутимо ответил Чорли, возвра-
щая перстень владельцу.
Д'Отвиль взял перстень в свою тонкую белую руку и положил на середину
облюбованной карты. Это была единственная ставка. Другие игроки бросили
игру - каждому любопытно было увидеть, чем кончится этот поединок. Чорли
начал метать. Каждую карту ожидали с лихорадочным волнением, и когда из
коробки показывался край туза, двойки или тройки с широким белым полем,
напряжение достигало высшего предела.
Прошло немало времени, прежде чем наконец вышли два туза, словно при
такой крупной сумме игра должна была длиться вдвое больше, чем обычно.
Но вот исход решен. Вслед за часами и перстень перешел к Чорли.
Я схватил д'Отвиля за руку и потащил его к выходу. На этот раз он
беспрекословно последовал за мной - у него не осталось ничего, ровно ни-
чего, что бы поставить на карту.
- Ах, не все ли равно! - беспечно бросил креол, выходя из зала. -
Впрочем, нет, - спохватился он и добавил уже совсем другим тоном: - Нет,
не все равно! Вам и Авроре это не все равно!
Глава LVIII. НАПРАСНАЯ НАДЕЖДА
Как приятно было вырваться из душного зала на свежий воздух, увидеть
над собой ночное небо и мягкое сияние луны! Вернее, было бы приятно при
иных обстоятельствах, но сейчас самая роскошная южная ночь и самая вос-
хитительная природа не произвели бы на меня никакого впечатления.
Мой спутник, казалось, разделял мое чувство. Слова утешения, которые
он говорил мне, смягчали мою душевную боль; я знал, что они идут от чис-
того сердца. Тому доказательством были его поступки.
Ночь и вправду была чудесная. Светлый диск луны то исчезал, то снова
показывался из-за пушистых облачков, разбросанных по темно-синему небу
Луизианы, легкий ветерок резвился на затихших улицах города. Чудесная
ночь, но слишком мягкая, слишком идиллическая. Мне больше пришлась бы по
душе гроза. Как радовался бы я черным тучам, огненной молнии, грохочущим
в небе раскатам грома! Как радовался бы завыванию ветра, барабанной дро-
би дождя! Ураган был бы сродни бушевавшей в моей душе буре.
До отеля было всего несколько шагов, но мы прошли мимо. Куда лучше
думать и беседовать на свежем воздухе. Ни я, ни мой спутник не помышляли
о сне, поэтому, снова миновав окраину города, мы машинально направились
в сторону болот.
Некоторое время мы шагали бок о бок в глубоком молчании. Оба мы дума-
ли об одном - о завтрашнем аукционе. Завтрашнем? Нет, уже сегодняшнем:
большие часы на соборной башне только что пробили полночь. Через двенад-
цать часов состоится аукцион, через двенадцать часов мою невесту выведут
на помост и продадут с молотка.
Шоссе вело к Ракушечной дороге, и скоро под ногами у нас захрустели
двустворчатые и одностворчатые, целые и битые раковины и ракушки. Приро-
да здесь больше гармонировала с нашими мыслями. Вокруг высились темные
торжественные кипарисы - эмблема печали, которые казались еще мрачнее
под саваном седого испанского мха, свисавшего с их ветвей. Да и здешние
звуки тоже успокаивали наши смятенные души. Унылое уханье болотной совы,
скрипучий стрекот древесных сверчков и цикад, кваканье лягушек, хриплый
трубный глас жабы и высоко над головой пронзительный писк гигантских ле-
тучих мышей - все эти голоса смешивались в нестройный концерт, который
при других обстоятельствах терзал бы слух, но теперь казался мне чуть ли
не музыкой и даже навевал сладкую грусть.
И все же я еще не испил до дна чаши страданий. Еще горшие муки ждали
меня впереди. Хоть положение было безнадежно, я все еще цеплялся за
смутную надежду. И как бы ни была призрачна эта надежда, она все же под-
держивала меня. Возле дороги лежал поваленный кипарис, мы присели на не-
го.
С тех пор как мы вышли из игорного притона, мы не сказали друг другу
и двух слов. Я был поглощен мыслью о завтрашнем дне; мой юный спутник,
которого я теперь считал верным и испытанным другом, думал о том же са-
мом.
Какое великодушие! Ведь я ему совершенно чужой человек. Какое самопо-
жертвование! Ах, я и не подозревал тогда всей глубины, всего величия
этой жертвы!
- Теперь остается последний шанс, - сказал я. - Будем надеяться, что
с завтрашней или, вернее, с сегодняшней почтой прибудет мое письмо. Мо-
жет быть, оно еще поспеет вовремя: почта обычно приходит в десять утра.
- Да, конечно, - рассеянно отвечал д'Отвиль, занятый, видимо,
собственными мыслями.
- А если нет, - продолжал я, - остается еще одна надежда - перекупить
ее у того, кому она сегодня достанется на торгах. Я уплачу любую сумму,
лишь бы...
- Ах! Вот это-то меня и тревожит, - перебил д'Отвиль, выйдя из своей
задумчивости. - Об этом-то я и думал сейчас. Боюсь, сударь, очень боюсь,
что...
- Говорите!
- Боюсь, что тот, кто купит Аврору, не захочет ее уступить.
- Но почему же? Даже за большие деньги?..
- Да, боюсь, что тот, кто купит Аврору, не захочет уступить ее ни за
какие деньги.
- О! Но почему же вы так думаете, д'Отвиль?
- У меня есть основания предполагать, что одно лицо намеревается...
- Кто же?
- Доминик Гайар.
- О Боже! Гайар? Гайар?
- Да, я заключаю это из того, что вы мне говорили, и из того, что
знаю сам, ибо я тоже кое-что знаю о Доминике Гайаре.
- Гайар! Гайар! Господи! - бессмысленно твердил я. Страшное известие
оглушило меня. Я весь застыл, охваченный каким-то оцепенением, будто
грозная опасность нависла надо мной и ничто уже не в силах отвратить ее.
Удивительно, как эта мысль не пришла мне раньше в голову? Я почему-то
предполагал, что квартеронка попадет в руки обычного покупателя, который
охотно переуступит ее мне за хорошую цену, пусть даже за огромную цену,
но ведь со временем я буду в состоянии уплатить любую сумму. Удиви-
тельно, как я не подумал, что Гайар захочет купить Аврору! Впрочем, с
той минуты, как я узнал о банкротстве Эжени Безансон, я совсем растерял-
ся и не мог рассуждать хладнокровно. А теперь у меня открылись глаза.
Это были уже не пустые домыслы и догадки. Несомненно, Гайар станет гос-
подином Авроры. Еще до вечера он будет распоряжаться ею, как своей
собственностью. Но душа ее... О Боже! Уж не сплю ли я?
- Я и раньше подозревал нечто подобное, - продолжал д'Отвиль. - Я
знаю кое-что о семейных делах Безансонов - об Эжени, об Авроре, об адво-
кате Гайаре. Я и раньше подозревал, что Гайар захочет приобрести Аврору.
А теперь, когда вы рассказали мне о сцене в гостиной, я не сомневаюсь в
его гнусных намерениях. О, какая низость!.. Мое предположение подтверж-
дает и то, - продолжал д'Отвиль, - что на пароходе находилось доверенное
лицо Гайара. Этот человек обычно обделывает для адвоката все подобные
делишки - вы его, вероятно, не заметили. Он работорговец - самая подхо-
дящая фигура для этой цели. Конечно, он ехал в город, чтобы присутство-
вать на аукционе и купить эту несчастную для Гайара.
- Но почему... - спросил я, хватаясь как утопающий за соломинку, -
почему, если он хотел купить Аврору, он не заключил обычной сделки? За-
чем ему понадобилось посылать ее на невольничий рынок?
- Этого требует закон. Невольники обанкротившегося землевладельца
должны быть проданы с публичных торгов тому, кто даст за них самую высо-
кую цену. А потом, сударь, хотя Гайар негодяй и мерзавец, но он дорожит
общественным мнением и не смеет действовать в открытую. Он лицемер и,
творя свои грязные дела, желает сохранить уважение общества. Ведь многие
искренне считают Гайара порядочным человеком! Поэтому он и не смеет идти
напролом и держится в тени. Во избежание лишних разговоров Аврору купит
подставное лицо, этот самый работорговец. Какая мерзость!
- Невообразимая мерзость! Но что, что же делать, чтобы спасти ее от
