почувствовал большое облегчение, получив эти деньги, так как мог теперь
уплатить свой долг Рейгарту, что и сделал с большим удовольствием в тот
же день.
Я провел ночь в сильной тревоге и почти не сомкнул глаз. И неудиви-
тельно: завтра решалась моя судьба. Что принесет мне этот день - счастье
всей жизни или отчаяние? Тысячи надежд и опасений осаждали меня; моя
участь зависела от предстоящего разговора с Эжени Безансон. Я ждал этого
разговора с еще большим волнением, чем вчерашнего свидания с Авророй,
быть может, потому, что теперь я меньше надеялся на благоприятный исход.
Рано утром, как только можно было нанести визит, не нарушая приличий,
я был уже в седле и скакал к плантации Безансонов.
Выезжая из селения, я заметил, что встречные смотрят на меня с ка-
ким-то особым интересом.
"Видно, им известно о моем столкновении с надсмотрщиком, - подумал я.
- Наверно, негры уже все разболтали. Такие вещи быстро узнаются".
Однако мне показалось, что люди глядят на меня отнюдь не дружелюбно.
Неужели меня осуждают за то, что я защищался? Обычно победитель в подоб-
ном столкновении вызывает всеобщее сочувствие, тем более в верной ры-
царским традициям Луизиане. Почему же эти люди косо смотрят на меня? В
чем я провинился? Я ударил хлыстом человека, которого все считают нагле-
цом, и сделал это лишь защищаясь. По местным понятиям, мой поступок дол-
жен был вызвать всеобщее одобрение.
Тогда почему же... Впрочем, понял! Вот в чем дело: я стал между белым
и черным. Я заступился за негра и не дал наказать его. Вот что могло
быть причиной этой враждебности. Возможно, была и другая, хотя и нелепая
причина. В окрестностях ходили слухи, что я "в близких отношениях с ма-
демуазель Безансон" и будто в один прекрасный день "этот выскочка", ко-
торого никто не знает, похитит богатую наследницу.
Нет такого уголка на земле, где подобная удача не вызвала бы зависти.
Соединенные Штаты не были исключением из общего правила, и я знал, что
из-за этих глупых сплетен на меня косятся многие молодые плантаторы и
щеголеватые торговцы, слоняющиеся по улицам Бринджерса.
Я ехал, не обращая внимания на эти враждебные взгляды, и скоро забыл
и думать о них. Душа моя была полна тревоги перед предстоящим свиданием,
и такие мелочи не трогали меня.
Эжени, конечно, уже знает о вчерашнем происшествии. Интересно, что
она думает о нем? Я был уверен, что негодяя надсмотрщика навязал ей Га-
йар. Вряд ли он мог нравиться ей. Вопрос в том, хватит ли у нее смелос-
ти, вернее - будет ли в ее власти прогнать его даже после того, как она
узнает, что он за негодяй. Вот в чем я сомневался.
Я горячо сочувствовал бедной девушке. Я был уверен, что она должна
Гайару очень крупную сумму и этим он держит ее в руках. Все, что он го-
ворил вчера Авроре, лишь подтверждало мои догадки. Кроме того, до Рей-
гарта дошли слухи, что Гайар недавно подал в суд ко взысканию долга и
его иск удовлетворен новоорлеанским судом; ему не чинят никаких пре-
пятствий, и он может в любой момент потребовать наложения ареста на все
ее имущество или на значительную его часть, покрывающую нужную сумму.
Все это Рейгарт рассказал мне накануне вечером; его сообщение еще больше
встревожило меня и заставило особенно спешить с выкупом Авроры.
Пришпоривая коня, я скакал галопом и вскоре подъехал к плантации. У
ворот я спешился. Здесь никого не оказалось, чтобы принять у меня ло-
шадь, но в Америке на это не обращают внимания, и садовая решетка или
просто ветка часто заменяют конюха.
Вспомнив об этом обычае, я привязал лошадь к ограде и направился к
дому.
Глава XXIX. "ОНА ВАС ЛЮБИТ!"
Вполне понятно, что я снова вспомнил моего вчерашнего противника.
Встречу ли я его? Вряд ли. Знакомство с моим хлыстом, вероятно, вызвало
у него такую головную боль, что он несколько дней не выйдет из дому. Од-
нако я был готов к неожиданной встрече. За пазухой у меня лежал его
двуствольный пистолет, которым я решил воспользоваться, если он нападет
на меня. Первый раз в жизни я носил запрещенное оружие, но в те времена
таков был обычай в этой стране, обычай, которому следовали девятнадцать
из двадцати встречных на улице - плантаторы, торговцы, адвокаты, врачи и
даже священники! Итак, я приготовился, и меня не пугала встреча с Бил-
лом-бандитом. И если сердце мое билось слишком часто, а походка была не
очень уверенной, то это только из-за предстоящего разговора с его госпо-
жой.
Я вошел в дом, изо всех сил стараясь подавить свое волнение. Мадемуа-
зель Эжени была в гостиной. Она встретила меня спокойно и непринужденно.
К моему удивлению и удовольствию, она казалась веселей, чем обычно, и я
заметил многозначительную улыбку на ее лице. Я даже подумал, что она до-
вольна вчерашним происшествием, ибо, несомненно, знала о нем. Я это ясно
видел.
Авроры не было в гостиной, и я был рад, что ее нет. Я надеялся, что
она совсем не придет или хотя бы не скоро. Я был смущен. Я не знал, как
начать разговор, как приступить к вопросу, который так давно лежал у ме-
ня на душе. Мы перекинулись несколькими незначительными фразами, а затем
заговорили о вчерашних событиях. Я все рассказал ей, все, за исключением
сцены с Авророй. О ней я умолчал.
Некоторое время я колебался, говорить ли ей, кем оказался ее надс-
мотрщик. Когда она узнает, что это тот самый негодяй, который ранил меня
и, если бы не мое вмешательство, погубил бы ее, она конечно, настоит на
том, чтобы его прогнали, чего бы это ей ни стоило.
На минуту я задумался о последствиях такого шага. "Если этот негодяй
останется подле нее, она никогда не будет в безопасности, - подумал я. -
Лучше ей отделаться от него раз навсегда". И я решился рассказать ей
все. Она была потрясена; несколько минут она сидела, сжав руки, в без-
молвном отчаянии. Наконец она простонала:
- Гайар... Гайар... Это все он, все он... Боже мой! Боже мой! Где мой
отец? Где Антуан? О Боже, сжалься надо мной!
Выражение ее прелестного, омраченного горем лица глубоко тронуло ме-
ня. Она была похожа на ангела скорби, печального, но прекрасного.
Я пытался успокоить ее, говоря обычные слова утешения. Конечно, я не
знал всех причин ее горя, однако она внимательно выслушала меня, и, ка-
жется, мои слова были ей приятны.
Тогда, набравшись храбрости, я решил спросить, что ее так угнетает.
- Мадемуазель Эжени, - сказал я, - простите мою смелость, но вот уже
некоторое время я наблюдаю... вернее, замечаю, что какая-то тайная пе-
чаль удручает вас...
Она посмотрела на меня с молчаливым удивлением. Я немного растерялся,
заметив этот странный взгляд, а затем продолжал:
- Простите меня, мадемуазель Эжени, если я слишком смело говорю с ва-
ми, но, уверяю вас, мои намерения...
- Продолжайте, сударь, - ответила она спокойным, печальным голосом.
- Я заговорил об этом потому, что, когда имел удовольствие впервые
познакомиться с вами, вы держали себя иначе... можно сказать, совершенно
не так, как сейчас...
Она взглянула на меня и ответила мне лишь печальной улыбкой. Я на ми-
нуту умолк, а потом продолжал:
- Когда я впервые заметил в вас эту перемену, мадемуазель Эжени, я
объяснил ее горем из-за гибели верного слуги и друга.
Она снова грустно улыбнулась.
- Но с тех пор прошло уж много времени, а ваше горе...
- Вы замечаете, что горе мое все не проходит?
- Да.
- Вы правы, сударь, это так.
- Поэтому я и решил, что есть какая-то другая причина вашей печали, и
невольно стал искать ее...
Я снова встретил ее удивленный, испытующий взгляд и замолчал. Но
вскоре я опять заговорил, желая высказаться до конца:
- Простите, что я вмешиваюсь в ваши дела, но позвольте мне спросить
вас... Мне кажется, что причина вашего несчастья Гайар?
Она вздрогнула, услышав мой вопрос, и сильно побледнела. Но в следую-
щую минуту овладела собой и ответила спокойно, но со странным выражением
лица:
- Увы, сударь, ваши подозрения справедливы лишь отчасти... О Боже,
помоги мне! - вдруг воскликнула она, и в голосе ее прозвучало отчаяние.
Затем, сделав над собой усилие, она продолжала другим, более спокойным
тоном: - Пожалуйста, сударь, оставим этот разговор. Я обязана вам жизнью
и глубоко благодарна. Если бы я знала, как отплатить вам за ваше велико-
душие и вашу... вашу дружбу! Быть может, когда-нибудь вы все узнаете...
Я и сейчас сказала бы вам, но тут... тут есть еще причина, и я... нет, я
не могу!
- Мадемуазель Эжени, умоляю вас, не думайте, что это лишь праздный
вопрос. Я спросил не из пустого любопытства. Поверьте, у меня были бла-
городные побуждения...
- Я знаю, сударь, знаю... Но лучше оставим эту тему. Прошу вас, пого-
ворим о чем-нибудь другом.
О другом! Мне не нужно было искать новую тему для разговора - стоило
только дать волю своему чувству. Это чувство, переполнявшее мое сердце,
само просилось наружу. И в быстрых, бессвязных словах я поведал ей о
своей любви к Авроре.
Я подробно описал историю моей любви с первой встречи, когда я принял
ее за видение, до последнего объяснения, когда мы дали друг другу слово.
Эжени сидела на низком диване против меня, но из застенчивости я го-
ворил, не поднимая глаз. Она слушала, не прерывая меня, и мне казалось,
что это - добрый знак.
Но вот я кончил и с замиранием сердца ждал от нее ответа, как вдруг
услышал глубокий вздох, затем глухой стук и сразу поднял глаза. Эжени
лежала на полу. Она была в обмороке.
Быстро нагнувшись, я поднял ее и уложил на диван. Затем повернулся,
собираясь позвать кого-нибудь на помощь, но в ту же минуту дверь отвори-
лась, и кто-то вбежал в комнату. Это была Аврора.
- Боже мой! - воскликнула она. - Вы убили ее! Она вас любит! Она вас
любит!
Глава XXX. ТРЕВОЖНЫЕ ДУМЫ
Эту ночь я снова провел без сна. Что теперь с Эжени? Что с Авророй?
Всю ночь меня осаждали мысли, в которых радость причудливо переплета-
лась с грустью. Любовь квартеронки наполняла меня радостью, но, увы, при
мысли о креолке меня охватывала глубокая грусть. Теперь я не сомневался,
что Эжени меня любит, однако это чувство не только не радовало меня, но,
напротив, вызывало во мне горячую жалость. Только низкая, тщеславная ду-
ша может упиваться такой победой, только жестокое сердце может радо-
ваться любви, которую не в состоянии разделить! Я не способен на это. Я
был глубоко огорчен.
Я старался восстановить в памяти все, что произошло между мной и Эже-
ни Безансон со времени нашего знакомства. Я допрашивал свою совесть: был
ли я в чем-либо виноват перед ней? Пытался ли я словом, взглядом или
поступком вызвать ее любовь? Произвести на нее особое впечатление, кото-
рое в таком увлекающемся сердце часто переходит в глубокое чувство? Мо-
жет быть, еще на пароходе? Или после? Я вспомнил, что, когда впервые
увидел ее, я смотрел на нее с восхищением. Вспомнил, что заметил в ее
взгляде странный интерес ко мне и приписал его простому любопытству или
чему-то в этом роде. Тщеславие, которое не чуждо мне, как и всякому дру-
гому, не заговорило во мне тогда, не объяснило, что значит этот нежный
взгляд, не подсказало, что это росток любви, который может превратиться
в пышный цветок. Моя ли вина, что этот роковой цветок распустился?
Я подробно вспомнил все, что произошло между нами за это время.
Вспомнил все события на пароходе и последнюю трагическую сцену. Но я не
мог припомнить ни взгляда, ни слова, ни поступка, за который мог бы осу-
дить себя. Я допросил свою совесть, и она сказала мне, что я не виноват.
И дальше - после той ужасной ночи, после того как таинственное лицо с
блестящими глазами, словно видение, промелькнуло в моем затуманенном
сознании, я был не повинен ни в одном низменном помысле. В дни моего
выздоровления, за все время, проведенное на плантации, я ни в чем не мог
