- Неужели ты желаешь, - возразил Полос, - ко всем заботам и трудам,
которые ты имеешь в настоящую минуту, взять на себя еще такую ношу, как я.
- Если бы ты и был тяжелой ношей, - сказал Гиппоникос, - то в
настоящее время я не обратил бы на это внимания, но ты прав, говоря, что у
меня не мало забот и трудов: с тех пор, как мне поручено приготовить хоры
для "Антигоны", нужно было выбрать необходимых певцов и музыкантов. Все
они у меня в доме и желают, чтобы им платили и ухаживали за ними,
постоянно требуют всяких сладостей и молока, чтобы их голоса не охрипли.
Нельзя более ухаживать за соловьями, чем я ухаживаю за этими людьми. Затем
мне нужно для них приготовить роскошные костюмы, а вы знаете, чего в
настоящее время требуют афиняне от актерских костюмов! Без позолоченных
венков и всевозможных украшений нечего и думать о победе. Не знаю, удастся
ли мне на этот раз отделаться пятью тысячами драхм, но я готов был бы
заплатить и вдвое, если бы был уверен, что превзойду воспитателя павлинов
Пирилампа, желающего одержать победу с трагедией ненавистника женщин
Эврипида. Софокл уже знает, а ты еще нет, любезный Полос, что уже сделал
этот человек, чтобы добиться победы. Сначала он хотел подкупить архонта,
потом старался отбить у меня лучших хористов, затем подкупал начальника
хора, чтобы он небрежно исполнял свои обязанности. Всего этого ему было
недостаточно: когда мои украшения и роскошные костюмы для хора были
готовы, этот человек отправился к мастеру, который их приготовил и хотел
заставить его перепродать ему костюмы. Когда последний не согласился, то
Пириламп приказал рабам схватить его и угрожал ночью поджечь его дом со
всем, что в нем есть. Вот как ведет себя Пириламп!
В ответ на эти слова Полос патетически пропел:
Не бойся дорогой,
На небе есть еще Зевес,
Который видит все и мудро управляет.
- Вообще говоря, - продолжал Полос, понижая тон, - я знаю этого
человека очень хорошо. О, Гиппоникос, ты думаешь, что можешь сообщить мне
о нем что-нибудь новое, но я сам могу рассказать тебе то, чего ты не
знаешь: какие средства он употреблял, чтобы заставить меня отказаться от
участия в трагедии Софокла. Он обещал мне прибавить большую сумму к
общественной плате за мое участие, если я соглашусь играть в трагедии
Эврипида. Я же поступил, как Филоктет с хитроумным Одиссеем.
- Благодарю богов, Полос, - сказал Гиппоникос, - что такой человек,
как ты, остался верен нам, так как хор может быть безупречен, но если
авторы никуда не годятся, то афиняне будут свистать и кричать.
- А я благодарю богов, - сказал Полос, - что хор Софокла достался
тебе, Гиппоникос, потому, что как бы ни были хороши актеры, но если хор
недостаточно блестящ, то афиняне стучат руками и ногами и заглушают пьесу.
В это время в дом вошли двое новых посетителей, то были актеры
Деметрий и Каллипид. Они были любезно приняты Гиппоникосом и обменялись
приветствиями с Полосом, с которым уже много раз встречались на подмостках
в трагедиях Софокла.
- Теперь я вижу в моем доме собравшимся все, что должно обеспечить
победу "Антигоне", - заметил Гиппоникос.
- Упражнение хора, - сказал Софокл актерам, - уже давно началось.
Гиппоникос с нетерпением ожидал вас, наконец вы здесь, и мы немедленно
приступим к раздаче ролей. Сначала идет роль Антигоны, которую, само собой
разумеется, возьмет Полос... Но, - перебил он сам себя, обращаясь к
Полосу, - скажи мне, слышал ли ты о прекрасной милезианке Аспазии?
И когда последний отвечал утвердительно, поэт продолжал:
- Если бы мы захотели послушаться этой милезианки, любезный Полос, то
я должен был бы просить архонта дозволить мне взять женщину для роли
Антигоны. У меня был с ней небольшой спор, в котором она сильно порицала
наше обыкновение отдавать женские роли мужчинам и утверждала, что женщине
следует дозволить выступать на подмостках. Напрасно ссылался я на маски,
которые скрывают лицо и громадное пространство театра...
Полос презрительно засмеялся.
- Как! - вскричал он с негодованием. - Когда я вышел в роли Электры и
говорил: "О, божественный свет, о воздушный эфир...", никто не подумал бы,
что я не женщина, глядя на мои манеры, слыша мой голос, раздававшийся
из-под маски.
- Никто! Никто! - вскричали все.
- А когда я обнимал урну с прахом брата... - продолжал взволнованный
Полос.
- Весь театр был тронут и глубоко потрясен! - вскричал Софокл, и
остальные согласились с его мнением. - На сцене, - продолжал Софокл, -
никогда не слышно было более трогательного, более женственного голоса, чем
твой.
- Надеюсь, ты не хочешь этим сказать, что мой голос всегда имел
женственный характер. Я полагаю, что ты еще помнишь меня в роли Аякса: "О
горе мне, что я выпустил эту презренную из рук..."
Голос Полоса при этих словах звучал совершенно иначе...
- Это могучий голос героя! - вскричали все слушатели.
- А мой Филоктет, - продолжал Полос, - помните мое восклицание, когда
змеиный яд проникает в мои жилы: "О горе мне!.."
И снова все вскричали:
- Какой страстный голос! Какое естественное выражение ужаса и
отчаяния!
- А помните, продолжал Полос, как я в конце трагедии говорил: "...я
умираю и прощаюсь с землей, с ее источниками и сладостным питьем..."
- Да, это было прекрасное мгновение, - вскричал Гиппоникос, - но
самая лучшая по моему мнению твоя роль - это роль Аякса.
- О, Гиппоникос! - сказал Софокл, - ты вполне справедливо восхваляешь
Полоса, но не забывай также заслуг Деметрия и Каллипида: ими также
восхищаются во всех эллинских городах, они также помогли победе моих
трагедий. - Тебе, Деметрий, - продолжал он, - на этот раз я предоставляю
достойную роль Креона, Каллипиду - роль Исмены. Нам нужны еще два
второстепенных актера, которые выходят на сцену на несколько минут, но я
не хотел бы отдавать этих ролей первым встречным.
- Каждый из нас, - вскричали актеры, - готов изобразить столько лиц,
сколько угодно, если только они, конечно, не появляются на сцене в одно и
то же время.
- Под маской можно играть все: во-первых, роль Гемона, - сказал
Софокл, - так как он появляется только тогда, когда Антигону уже уводят на
смерть.
- В таком случае, я мог бы исполнить роль Гемона! - вскричал Полос.
- Роль слепого прорицателя Терезия может взять Каллипид, - продолжал
Софокл. - Затем остается еще один страж и один вестник. Этим двум
приходится говорить длинный монолог, который должен быть передан, как
можно лучше. Нет ничего неприятнее, когда подобный монолог ведется
человеком, который едва умеет говорить. Я решился сам взять на себя эти
две маленькие роли. В прежних пьесах я много раз выходил на сцену подобным
же образом.
Актеры вполне одобрили намерение поэта, и Гиппоникос присоединился к
ним.
- Наконец, остается Эвридика, супруга Креона, - сказал Софокл, - она
появляется в самом конце трагедии и говорит всего несколько слов.
- Дайте мне Эвридику! - вскричал Полос.
- Она уже отдана, - возразил Софокл. - Один актер, еще ни разу не
вступавший на подмостках и не желающий сказать своего имени, хочет сыграть
Эвридику.
Любопытство Гиппоникоса и актеров было не мало возбуждено
таинственным видом поэта, но последний уклонился от дальнейших объяснений.
Он подал актерам тексты трагедии, дал им некоторые указания относительно
их ролей и костюмов, в которых они должны были выйти, затем Гиппоникос
представил им пятнадцать хористов, считая и начальника хора, и пригласил
их присутствовать при упражнении хора.
Началось пение гимнов Антигоны. Учитель хора выбивал такт руками и
ногами, а иногда, под влиянием возбуждения, всем своим телом. Сам поэт
часто присоединялся к нему. Он должен был руководить пением хора, так же,
как и придумывать те движения, которыми оно должно было сопровождаться. Он
часто отводил в сторону музыканта, схватывал сам лиру и аккомпанировал
хору, чтобы иметь возможность лучше направлять как его пение, так и
движения.
Как Софокл - в доме Гиппоникоса, также старался и Эврипид в доме
Пирилампа, Ион - в доме Мидия, Кратинос - в доме Аристокла и другие поэты
в домах других содержателей хоров, точно полководцы, одобряя и возбуждая
мужество своей армии, стремясь приобрести победу на празднестве Диониса.
Дома содержателей хоров были очагами, из которых возбуждение
распространялось по всему городу. У каждого хора, у каждого поэта была
своя партия, желавшая ему победы. Обыкновенное, в подобных случаях,
возбуждение афинян на этот раз было доведено до предела. Как Гиппоникос,
так и Пириламп употребляли все старания, чтобы обеспечить себе победу, и
их соперничество, которое каждый день грозило перейти от слов к действиям,
давало большую работу афинским языкам. Государственные дела, известия из
колоний, сделки в Пирее, все было отложено в сторону, и, если бы афинский
флот приготовился к морскому сражению, то и тогда в эти дни о нем говорили
бы менее, чем о Гиппоникосе и Пирилампе. Однако в Агоре нашлись двое
людей, которые разговаривали совсем о других делах, а не о Гиппоникосе и
Пирилампе. Эти люди были Перикл и Анаксагор.
- Ты задумчив, - говорил мудрец своему другу, - заботят ли тебя
какие-нибудь новые государственные планы? Или же у тебя на сердце лежит
прекрасная женщина?
- Может быть то и другое, - отвечал Перикл. - Как было бы прекрасно,
если бы человек мог обходиться без женщины, мог нераздельно отдать себя
государственным делам или мудрости, или какому-нибудь другому серьезному и
великому делу.
- Человек может обойтись без женщины, может обойтись без всего, - с
особым ударением сказал Анаксагор и начал развивать мысль, как хорошо
относиться ко всему равнодушно.
Перикл спокойно и кротко слушал мудреца, хотя далеко не имел вида
человека, убежденного в том, что слышал.
- Если, - заключил Анаксагор в конце своей речи, - ты не можешь
обойтись без женщины, то, обдумав все, мне кажется, твоя жена Телезиппа,
годится так же, как и всякая другая - она родит тебе детей, чего же ты
желаешь от нее более?
- Ты, кажется, знаешь хорошо, - возразил Перикл, - как она суеверна,
как ограничен ее ум. Может быть, это еще можно было бы перенести, если бы
она была кротка, но эта женщина постоянно противоречит мне, постоянно
оскорбляет мой ум и сердце. Когда, еще прежде, мне приходило много раз в
голову подарить ей какое-нибудь красивое платье или что-нибудь такое, что
могло бы украсить дом или ее саму в моих глазах, она всегда была
недовольна и говорила: "Разве я для тебя настолько недостаточно красива,
что ты хочешь, чтобы я украшала себя? Если я не нравлюсь тебе такой, какая
я есть, то не хочу нравиться тебе и украшенная". Разве можно говорить
глупее и менее женственно? Разве самые молодые и красивые женщины не любят
украшать себя для возлюбленных? И разве не вполне естественно желание
влюбленного или супруга украшать избранную им женщину? И во всем, что
касается любви, она вела себя с таким слепым упрямством, которое сделало
бы некрасивой самую прекрасную женщину. Наконец, ты знаешь, что я почти до
страсти люблю чистоту, а часто случалось, что подставляя губы для поцелуя,
она пачкала мне рот грязью и остатками пищи, снятыми поцелуем с детей. И
это не кажется ей неестественным! Но разве мать не должна быть в то же
время и супругой? Неужели умная и чувствительная женщина не может
соединить в себе то и другое? Что же касается материнской любви, то это
