его невесты, но царь твердо стоит на своем решении. Он говорит, что на
свете для его сына найдется много невест.
Жених удаляется с отчаянием в сердце, снова раздается хор фиванских
старцев в честь всепобеждающего Эрота. Затем начинается разговор хора с
дочерью Эдипа, осужденной быть заключенной живою в каменную пещеру.
Печальная судьба Антигоны до глубины души расстрогала афинян. Является
старец Терезий, непогрешимый прорицатель, и с торжественным достоинством
предостерегает непримиримого Креона. Хор старцев начинает надеяться на
спасение Антигоны и поет радостный гимн в честь Диониса. Странно звучит
веселая песня, после мрачного погребального пения, но она быстро смолкает
и снова уступает место похоронному пению. Антигона уже сама лишила себя
жизни в каменной пещере и, обнимая ее труп, вместе с нею расстался с
жизнью Гемон, пронзив себя мечом. Тогда появляется плачущая Эвридика,
супруга царя Креона. Из уст вестника узнает она о двойной смерти в пещере,
где была заключена дочь Эдипа.
Известие о смерти сына разбивает материнское сердце. Глубоко трогает
сердца зрителей известие о двух смертях, еще трогательнее звучат немногие
слова в устах готовящейся к смерти царицы. Велико и глубоко было
впечатление, произведенное трагедией Софокла на умы и сердца зрителей.
Строгое, мрачное, трагическое искусство еще никогда не было так прекрасно
смягчено, так человечно и в тоже время так возвышенно. Никогда ни в одном
трагическом произведении не было такого прекрасного пения, ни одно не было
так гармонично и прекрасно составлено во всех своих частях. Никогда еще
такой искусный и блестящий хор не выступал перед судом афинян.
Когда ушел хор Гиппоникоса и годовое драматическое состязание
окончилось, весь собравшийся народ такими громкими криками выражал свое
одобрение Гиппоникосу, что судьи состязания не советуясь отдали
предпочтение автору Антигоны и объявили его победителем состязания.
По обычаю, Софокл и Гиппоникос появились вместе на сцене, чтобы перед
глазами народа каждому получить по венку из рук судей состязания.
Трудно описать радость и гордость Гиппоникоса, точно также, как
горькое разочарование Пирилампа и его приверженцев.
Когда Перикл в толпе зрителей выходил из театра, он вдруг увидел в
толпе подле себя Теодоту. Она с улыбкой взглянула на него и, протянув к
нему руку, оставила в его руке маленькую записку. Перикл прочел следующее:
"Если желаешь узнать подробности о Софокле и Аспазии, то приходи к
Теодоте. Раб ждет тебя под колоннами Толоса и укажет тебе вход в мой дом
через потайную дверь".
Прежде, чем Перикл успел решить, пойдет ли по этому приглашению, он
увидал идущего перед ним в толпе друзей Софокла, выслушивавшего всеобщие
поздравления.
Когда поэт увидел Перикла, он оставил друзей и поспешил к нему
навстречу. Перикл, хотя мрачный и задумчивый, со своей стороны поздравил
победителя.
- Благодарю тебя, - сказал Софокл, - но говори мне не как друг, а как
посторонний судья.
С трудом подавляя то, что более всего занимало его в эту минуту,
Перикл сказал:
- Знаешь, что заставило меня задуматься в твоей пьесе? Как и многих
других, меня почти удивило, что рядом с узами крови, которые эллины
привыкли с древних времен считать священными, ты поставил на одинаковую
доску и любовь жениха к невесте. Это нововведение сильно занимает мой ум,
но я еще не знаю, был ли ты прав.
Затем, отступая в сторону от предмета разговора, Перикл прибавил:
- Мне кажется, ты сам под маской вестника так прекрасно передал
рассказ о смерти Гемона. Мне казалось, что я узнал твой голос, но кто
играл Эвридику? Какой актер скрывался под маской этой царицы? Я не знаю
какое, странно действующее на сердце, чувство волновало меня во все время
сцены, когда вы двое, ты - как вестник, он - как царица, стояли друг
против друга. Я никогда не слышал, чтобы так говорили на сцене, как
говорила эта царица. Какой человек, если не Полос, мог придать своему
голосу такое чудное очарование?
- Нет, это был не Полос, - улыбаясь ответил Софокл. - Ты сейчас
говорил о нововведении в моей трагедии, знай, что при ее представлении
произошло еще одно нововведение, о котором до сих пор еще не знает ни одна
человеческая душа, кроме меня и Гиппоникоса: сегодня в первый раз на нашей
сцене, под этой маской, скрывалась действительно женщина. Будь третьим,
знающим эту тайну и пусть она будет погребена между нами троими на вечные
времена.
- А кто была эта женщина, - спросил Перикл, - которая осмелилась,
хотя бы не говоря своего имени, выступить на подмостки, наперекор древним
обычаям и старым, добрым нравам?
- Ты увидишь ее, - отвечал Софокл.
Затем он исчез на нескольких мгновений и возвратился обратно с
закутанной женской фигурой. Тогда, отведя Перикла несколько в сторону,
чтобы они могли быть в совершенной безопасности от взглядов толпы, Софокл
сказал:
- Необходимо тебе снять покрывало, Перикл, чтобы узнать женщину,
которая не только самая красивая, но и самая умная представительница
своего пола?
Перикл был раздосадован.
- Да, для меня необходимо снять покрывало, - сказал он холодным и
серьезным тоном.
Затем, решительной рукой, он откинул покрывало с лица закутанной
фигуры... И Перикл с Аспазией очутились лицом к лицу. Он молчал.
Содержание записки Теодоты, казалось ему, подтверждалось. Аспазия, как
теперь открылось, без его ведома, тайно виделась с поэтом, втайне
уговорилась с ним появиться на сцене. Он, конечно, был убежден в верности
дружбы благородного Софокла, но Аспазия дала новое доказательство, что она
смеется над всякими цепями.
Все, что думал про себя молча глядевший на Аспазию Перикл, она прочла
на его ясном лбу, в его нахмуренных бровях, во взгляде его глаз, и,
отвечая на это красноречивое молчание красноречивыми словами, сказала:
- Не нахмуривай лба, Перикл, и прежде всего не сердись на своего
друга Софокла - я заставила его сделать то, что он сделал...
- Не сердись также на Аспазию, - вмешался поэт, обращаясь к Периклу,
- и знай, прежде всего, что она внушила мне, что дружба священнее любви,
если она старее любви.
- Мое призвание, есть борьба против предрассудков, - продолжала
Аспазия, - и почему стал бы ты сердиться на меня, что я нахожу наименьшее
удовольствие в образах поэта, чем в мраморных статуях в мастерской Фидия?
Я приехала в Элладу для того, чтобы найти в ней красоту и свободу - если
бы я искала рабства, то осталась бы при персидском дворе и жила бы,
наслаждаясь сонной любовью великого царя. То, что в настоящую минуту
беспокоит тебя, друг мой, есть предрассудок, недостойный эллина, о Перикл!
В это мгновение к ним подошел Гиппоникос и пригласил Перикла и вместе
с ним Аспазию принять участие в обеде, которым он хотел на следующий день
достойно отпраздновать свою и Софокла победу.
Начало уже смеркаться, когда Перикл расстался с Гиппоникосом,
Софоклом и Аспазией. Задумчиво шел он домой, он думал об Аспазии, повторял
в своем сердце то, что она говорила ему и отдавал ей полную
справедливость. Любовь не должна быть цепями! Рабское иго не должно
существовать для Аспазии, но и для него самого также!
- Ты можешь пойти к Теодоте, - говорил он себе. - Может быть, не
следует слишком привязываться к одной женщине.
Требования гордой и спокойной Аспазии в его душе звучали согласно с
предостережениями Анаксагора. Он снова вспомнил о записке коринфянки и о
рабе, который ждал его под колоннами Толоса. Известие, сообщенное ему
Теодотой, конечно, в это время уже было объяснено ему Софоклом гораздо
лучше, чем могла бы это сделать Теодота, но, может быть, она хотела
сказать ему еще что-нибудь, и он пошел к колоннам Толоса. Раб подошел к
нему и повел его по пустынным переулкам до ограды сада и подвел к
маленькой калитке, которую собирался открыть.
Перикл стоял на пороге дома Теодоты; он мог войти, никто не видел
его. В садовых кустах слышалось пение соловьев. Вдруг Перикл остановился,
он подумал и нашел, что в эту минуту не имеет ни малейшего желания
разговаривать с Теодотой. Он был сам удивлен этим и сказал рабу, что
должен отложить до другого раза свое посещение. Последний в изумлении
поглядел ему в лицо. Перикл же удалился медленными шагами и продолжал свой
путь один.
Луна взошла на небе; яркий свет ее отражался в морских волнах и
освещал вершины гор Аттики. Воздух был теплый и мягкий.
Вдруг, издали, до слуха Перикла донеслись звуки хора:
"О, всепобеждающий Эрот!"
Возвращаясь из театра, юноши пели отрывки из хора.
Беспокойство нового рода присоединилось к внутреннему волнению
Перикла и к его мыслям об Аспазии. Он не забыл Софокла и Гиппоникоса и
полученных ими лавров. Ему казалось, что он должен перепоясаться мечем,
собрать войско или флот и стремиться к блестящим победам. Продолжительный
мир начал казаться ему бесцветным, давящее чувство охватило его, чувство,
о котором он прежде не имел понятия.
В это время он дошел до театра Диониса. Мертвое молчание царствовало
в громадном театре, который днем был полон такой пестрой, оживленной
толпой. Перикл бросил взгляд на театр, затем на ярко освещенную луной
вершину Акрополя с будущим храмом. Его собственное я, его судьба, исчезли
для него. Морщины на его лбу рассеялись, грудь стала дышать свободнее, он
чувствовал себя как бы окруженным дыханием бессмертной жизни!
10
Среди разнообразных чувств, возбужденных в Перикле любовью к
свободной милезианке, в нем много раз пробуждалась мысль: "Я приму
приглашение Теодоты! Отчего стал бы я дозволять этой милезианке надевать
на меня цепи, которых она сама не хочет знать?" Но эти мысли быстро
подавлялись мыслями об Аспазии, о гордой душе этой женщины, о возможности
потерять ее.
Аспазия заранее предвидела, какое впечатление произведет ее поступок,
но Перикл продолжал бороться с собой, и в этой борьбе не было недостатка в
волнениях.
Гиппоникос, употребивший все возможное, чтобы придать как можно
больше блеска и роскоши своему празднеству, чтобы заставить о нем
говорить, не успокоился до тех пор, пока Перикл и Аспазия не согласились
принять участие в праздничном обеде.
Когда наступил назначенный день, в доме Гиппоникоса собрались самые
светлые головы Эллады, самые блестящие представители афинской элиты.
Едва появились Перикл и Аспазия, а также остальные приглашенные, как
Гиппоникос начал развертывать перед ними всю роскошь своего дома. Он повел
и показал им свои покои, сады, бани, домашнюю арену для борьбы - гимназию
в миниатюре, рыбные бассейны, благородных коней, собак, редких птиц,
боевых петухов, которых он держал для удовольствия, заставляя их бороться
между собой. Он показал им надгробный памятник, поставленный над умершей
любимой собакой. Он говорил, что его дом настоящая гостиница, полная
гостей, каждый день он кормил за столом дюжину паразитов.
- Эти молодцы, - рассказывал он, - до такой степени отъелись, что мне
очень жаль, что я не могу сегодня показать их вам. Но сегодня я решил, что
у меня будут сидеть за столом только выдающиеся афиняне.
Некоторые из гостей немного зло осведомились о его супруге.
Гиппоникос отвечал, что она чувствует себя не совсем хорошо, и он не
желает нарушать ее спокойствия в женских покоях. Весь свет знал, что он
пользовался этой женщиной только для того, чтобы навешивать на нее
