искусство свое, как из рога изобилия. Затем дело будет кончено, и мы
отправимся домой. Теодота мягка и снисходительна, но не благоразумна. Как
могла бы Аспазия танцевать, если бы хотела, но кто из нас, исключая
олимпийца Перикла, видел ее танцующей?
В то время Теодота снова явилась в костюме, не сковывающем движений.
Вместе с ней вошел мальчик с цитрой и невольница с флейтой. Невольница и
мальчик начали играть, к этой музыке мало-помалу стали присоединяться
движения Теодоты и было невозможно сказать, в какую именно минуту начала
она танцевать. Она представила в танцах сначала Афродиту, потом Геру,
потом Палладу. Это был один и тот же танец, повторенный три раза, но
каждый раз с различным, свойственным каждой богине выражением. Удивительно
было видеть, какая перемена происходила во всех ее движениях, взглядах,
жестах и мимике, так что трудно было сказать, чему же удивляться более:
богатству ли воображения и общей прелести исполнения или же грации и
законченности отдельных черт.
Нельзя обойти молчанием, что Теодота во все время танцев почти не
спускала своего выразительного взгляда с Перикла. Он, как бы невольно,
принимал участие в этом мимическом представлении, в нем, казалось, она
видела Париса, из рук которого хотела вырвать яблоко победы.
Когда Теодота окончила, Перикл выразил свое восхищение той прелестью
и искусством, с которыми она выполнила свою задачу.
- Задача, заданная Теодоте, была не трудна, - сказал Алкаменес, - она
разрешила бы любую, к вашему удовольствию. Она в состоянии изобразить не
только кротость голубки, но дикость льва, жар огня, мягкий шелест и
дрожание древесных листьев.
- Я не сомневаюсь, - сказал Перикл, - что она умеет, как танцовщик,
которого я видел недавно, представить мимикой все буквы алфавита одну за
другой.
- А что скажешь нам ты о Теодоте, - вскричал Алкаменес, дотрагиваясь
рукой до плеча Сократа, который во время танцев не спускал глаз с
танцовщицы и теперь стоял погруженный в глубокую задумчивость.
- Я буду учиться танцевать, - серьезно сказал он, - до сих пор я знал
только мудрость головы и мысли - теперь я знаю, что есть мудрость рук и
ног.
Слушатели улыбались, думая, что Сократ говорит со своей обычной
иронией, но он продолжал:
- Такая прелесть размеренных движений, которую показала нам Теодота,
непременно должна наполнять ум человека любовью к прекрасной
соразмерности. Увидав их раз, человек по необходимости станет презирать
все резкое, грубое и простое. Я завидую тебе, Теодота, в твоем сознании
меры, которое живет у тебя в теле и в душе.
- Я очень рада, - улыбаясь, сказала Теодота, - если обладаю этим
сознанием меры и если другим оно нравится, так как мое призвание и
искусство заключаются в том, чтобы нравиться и доставлять удовольствие. Но
искусство нравиться и доставлять удовольствие с каждым днем становится у
нас в Элладе все труднее. Для ваших глаз, привыкших ко всему прекрасному,
недостаточно прекрасной природы женщины, вы требуете, чтобы мы украшали
себя всеми прелестями искусства. И однако, - прибавила она с
очаровательной улыбкой, - как ни трудно для нас, женщин, благодаря вам,
нравиться и доставлять удовольствие, тем не менее, я никогда не перестану
считать это призвание самым прекрасным и, если вы позволите, моим.
- Очевидно, - сказал Сократ, - ты не принадлежишь к числу тех женщин,
которые кроме самих себя желают нравиться только одному человеку и которых
обыкновенно называют влюбленными, или любящими.
- Нет, клянусь богами, - вмешался Алкаменес, - она не принадлежит к
числу тех женщин, она ужас всех мечтательных юношей. Еще вчера мне
жаловался юный Дамет, что ты выгнала его за дверь, Теодота, за то, что он
сделался слишком мрачным.
- Действительно, - сказала Теодота, - я не переношу цепей не только
Гименея, но и Эрота, я не жрица любви - я дочь веселья.
- Я удивляюсь тебе, Теодота, - заметил Сократ, - так как, мне
кажется, ты выбрала не только прекраснейшее, но и самое трудное из всех
призваний. Ты самоотверженна, Теодота, ты не хочешь быть напитком в кубке
одного человека, спокойно осушаемом в тени домашнего очага, ты
предпочитаешь подниматься в воздух, как легкое облачко, и оттуда падать
цветочным дождем веселья на головы всех. Ты отказываешься от семейного
мира, от почестей супруги, от материнского счастья, от утешения в старости
для того только, чтобы удовлетворять стремлению ко всему прекрасному в
груди мужей Эллады. Ты презираешь не только цепи Гименея, ты также
презираешь с безумным мужеством, если так можно выразиться, с
Прометеевским величием, гордого Эрота, этого мстительного бога, а между
тем, всем известно, как скоро проходят молодость и красота. Несмотря на
это ты самоотверженна: как цветущее дерево в марте, ты говоришь: "Срывайте
все цветы моей кратковременной жизни, составляйте из них венки, я не хочу
приносить плодов - я только цветочное дерево!" Какое самоотвержение! Да
благословят тебя за это боги и люди, Теодота! Да украсят хариты розами
твое тело!
Так говорил Сократ, и Теодота поблагодарила его улыбкой. Она была
достаточно знакома со странностями различных людей, чтобы речь философа
могла ее удивить.
- Ты чересчур превозносишь мои заслуги, - сказала она.
- Я еще выразил далеко не все! - вскричал Сократ.
- В таком случае, это будет для тебя причиной придти ко мне снова, -
возразила Теодота.
Таким образом они разговаривали вдвоем, пока, наконец, и другие не
приняли участия, и разговор сделался оживленнее, а Теодота нашла случай
бросить Периклу много огненных взглядов и многозначительных слов. Перикл
отвечал на то и на другое мягким тоном, свойственным ему с женщинами.
Аспазия наблюдала за обоими, но без страстного ослепления других
женщин. Она сама была сторонницей свободной и ясной любви и открыто
говорила против рабства не только в браке, но и в любви, кроме того, она
знала, что женщина, выказывающая ревность, погибла. Она сознавала разницу
между собой и Теодотой. Теодота беззаботно исполняла свое назначение
нимфы, тогда как Аспазия никогда не способна была бы на подобную жизнь,
она была бесконечно далека от того самопожертвования, о котором говорил
Сократ: она не отдала бы своих цветов на радость толпе. Она искала и нашла
более блестящую цель, она была любима и любила той ясной, свободной
любовью, которую проповедовала. Что же касается средств очаровать и
пленять, то Теодота беззаботно отдавала все, что имела, и ее средства
скоро истощались, тогда как богатая, глубокая натура Аспазии была
неистощима. Однако, ей было бы неприятно, даже на короткое время, уступить
победу другой, и в ее душе быстро зародилось намерение, вследствие
которого посещение коринфской красавицы осталось не без последствий.
Когда Перикл, Аспазия, Алкаменес и Сократ оставили дом Теодоты,
Алкаменес спросил своего товарища:
- Ну, Сократ, чему научился ты для твоей группы Харит во время
тройного танца очаровательной Теодоты?
- Многому и чудесному, - отвечал Сократ, - теперь я знаю, что значит
тройное число граций, что значат они, каждая сама по себе и все три
вместе, но пока это останется моей тайной, так как для меня наступило
время взять в руки резец и заставить говорить мрамор. Вы узнаете, чему
научился я сегодня у Теодоты, когда моя группа Харит будет стоять
оконченная на Акрополе. Но сейчас я благодарю вас, что вы сопровождали
меня в пути, на который я вступил по воле прекрасной Аспазии.
9
Из дома богатого Гиппоникоса слышались звуки флейт и хор мужских
голосов, разносившиеся по улице. Такие же звуки флейт и мужских голосов
раздавались и в доме богатого Пирилампа, и в доме богача Мидия, и в доме
Аристокла, так же, как и в домах других богатых афинян. Казалось, что стук
молотков в Афинах снова будет заглушен звуками флейт и лир и голосами
поющих, - наступал праздник Диониса.
Представления эти в высшей степени возбуждали интерес афинян. По
обычаю, все пьесы, написанные к этому времени, были представлены
сочинителями второму архонту, который по приговору знающих людей, выбирал
наиболее годные для представления. Актеры, которые должны были выступать в
этих пьесах, выбирались и содержались за общественный счет, тогда как хоры
содержались и одевались за счет богатых афинских граждан, избранных
специально для этого.
Богатому Гиппоникосу выпало на долю выставить хор для "Антигоны"
Софокла; Пириламп выставил хор для трагедии Эврипида; Мидий - для трагедии
Иона; Аристокл - для комедии Кратиноса и так далее. Как всегда в этих
случаях, в Афинах началось сильное соперничество между поставщиками хоров,
которые старались отличиться один перед другим, выставив самый лучший хор.
Победителям в этой борьбе завидовали не менее, чем победителям на
Олимпийских играх.
Громкие звуки голосов и музыки доносились из дома Гиппоникоса, в то
время как по улице легкими шагами шел высокий, стройный мужчина,
казавшийся чужестранцем, так как за ним следовал погонщик с мулом,
нагруженным дорожным багажом.
Чужестранец осматривал улицу, как человек, ищущий какой-нибудь
определенный дом; вдруг звуки голосов и музыки из дома Гиппоникоса
донеслись до его ушей, он прислушался и сказал рабу:
- Нам нечего расспрашивать. Без сомнения, это дом Гиппоникоса.
Он быстрыми шагами приблизился к дому и хотел постучаться в дверь, но
в это самое время с противоположного конца улицы подошел другой мужчина и
у самого дома Гиппоникоса столкнулся с чужестранцем.
При виде этого человека чужестранец был приятно поражен и в то время,
как последний, улыбаясь, подошел к нему, он слегка откинул голову назад,
приложил левую руку к груди, поднял правую и сказал трагическим тоном, как
будто бы на его ногах были котурны, громким и звучным голосом следующие
слова:
- Если мой дух не ошибается, если разум не обманывает меня, то сами
боги дают мне благоприятный знак, заставив меня встретиться на пороге дома
Гиппоникоса с моим благородным другом Софоклом.
С этими словами он протянул руку поэту, который взял ее и с жаром
пожал.
- Приветствую тебя благородный Полос, - вскричал он, - приветствую
появление в Афинах человека, приобретшего себе славу во всех городах
Эллады, где он очаровывал людей своим звучным голосом.
- Да, - сказал Полос, - мне оказывали честь во многих городах, где во
мне нуждались во время празднеств, и когда в Галикарнасе я получил
послание от вашего архонта, призывавшего меня в Афины и обещавшего мне
такое вознаграждение, какое я захочу, и когда я, кроме того, узнал, что по
твоему желанию мне предназначается первая роль в твоем новом трагическом
произведении, я полетел, как на крыльях, через море, так как нигде я не
надеваю на ноги котурны с таким удовольствием, как в Афинах.
Поэт снова дружески пожал руку актера.
- Я также предпочитаю тебя всем другим, - проговорил он. - В доме
Гиппоникоса ты встретишь хор и учителя хора, а также и двух твоих
сотоварищей: Деметрия и Каллипида. Гиппоникос приглашает тебя в этот час к
себе в дом для того, чтобы свести нас всех, раздать роли и приготовить все
необходимое, чтобы обеспечить победу нашей трагедии. Войдем скорее,
Гиппоникос с нетерпением ожидает тебя.
Они постучались в дверь и были сейчас же впущены.
Гиппоникос принял Полоса с великой радостью и пригласил его быть
гостем у себя в доме на все время пребывания в Афинах.
