предназначенных для сегодняшнего празднества и передай его царице.
- Ты найдешь обозначенными на этой дощечке, Аспазия, - продолжал он,
- игры и развлечения, которые предстоят вам сегодня в этом доме. Надеюсь,
что царице будет угодно для нашего удовольствия выбрать самое лучшее и
подходящее и показать нам его словом или знаком, как волшебным жезлом.
- Не прикажешь ли ты подать мне цитру? - спросила Аспазия. - Я, как
царица празднества, могу только предложить вам свое искусство в музыке и
пении.
Гиппоникос сейчас же приказал рабу подать украшенную драгоценными
каменьями цитру из слоновой кости. Прекрасная милезианка взяла ее и
запела, аккомпанируя сама себе.
Пропев несколько строк в честь празднества, она передала цитру
Сократу, чтобы он ответил ей стихами же, но последний сказал:
- В число обязанностей симпозиарха входит задавание загадок, поэтому
я надеюсь, Аспазия, что ты подвергнешь испытанию нашу догадливость. Ты
кажешься мне сфинксом, сидящим над пропастью, в которую ты будешь
сбрасывать нас всех, если мы не разгадаем твоих загадок. Как завидую я
Гиппоникосу, который, по-видимому, лучше нас всех умеет пользоваться
жизнью и ее удовольствиями и поэтому, может быть, более всех нас способен
разгадать загадки Аспазии.
- Да, это так! - вскричали все гости. - Гиппоникос - это именно такой
человек, который может научить нас жить и пользоваться жизнью!
- Если уже наш сегодняшний симпозиарх не может обойтись без мудрых
речей, - с улыбкой начал Гиппоникос, - то я благодарю богов за то, что они
дали разговору этот, а не другой оборот, так как в этом случае я,
действительно, могу вставить свое словечко. Вы, конечно, помните, как я
старался привести вас в хорошее состояние духа, говоря, что в Афинах
более, чем где-либо можно довести до высшей степени искусство есть и пить,
если только захотеть. Люди, родившиеся под нашим благословенным небом,
появились на свет для того, чтобы быть счастливыми. Теперь же я хочу
доказать вам, что у нас в Греции легко соединить самую приятную жизнь с
мудростью, почтением к богам и всевозможным добродетелям, так как
эллинские боги требуют всего, чего угодно, только не отречения от радостей
жизни. Они не требуют этого даже от меня, хотя я по происхождению жрец и
каждый год один раз принимаю участие в Элевсинских мистериях; остальную
часть года я постоянно живу в дорогих мне Афинах в свое удовольствие, и ни
богам, ни кому бы то ни было не приходит в голову упрекнуть меня в этом.
Если бедняга Диопит в храме на горе является моим врагом и говорит обо мне
дурно, то не потому, что я люблю хороший стол и красивых женщин, - от чего
он и сам не прочь отказаться, когда имеет эту возможность, - а только
потому, что наши роды Эвмольпидов и Этеобутадов враждебны один другому.
Если Диопит живет затворником, то поступает так лишь по собственному
желанию - эллинские боги нисколько об этом не заботятся, и, хотя я держу
лучший стол, чем он, тем не менее, я считаю себя не менее благочестивым и
приятным богам человеком, чем он. Найдется ли кто-нибудь, кто стал бы
утверждать, что я уважаю богов менее, чем кто-либо в Афинах? У моего
домашнего очага воздвигнут жертвенник Зевсу, в нише перед дверью стоит
Гермес, перед самыми дверями стоит домашняя Геката вместе с Аполлоном для
защиты против колдовства и дурного глаза. Нет также недостатка и в
надписях на дверях, ставящих дом под защиту богов, рядом с обычной головой
Медузы, препятствующей войти в дом всему дурному. Я уже не упоминаю о
постоянных возлияниях богам, о жертвах и богатых дарах для увеличения
роскоши на празднествах в честь богов. Еще нынче я истратил пять тысяч
драхм на хор в трагедии нашего друга Софокла, чтобы устроить этот хор как
можно роскошнее. Кто же может сказать, что я человек неблагочестивый и не
почитаю богов? Греки народ благочестивый, а я грек, я чту богов, но не
боюсь их, так как, хотя в Тартаре есть много разных грешников,
испытывающих различные муки, я не помню, чтобы был хоть один в числе их,
который страдал бы за то, что наслаждался жизнью. Есть ли там такой? Нет
ни одного; итак, повторяю еще раз: я человек благочестивый и мне нечего
бояться богов. Я не боюсь ничего на свете, исключая воров и разбойников,
которые могли бы похитить у меня мои сокровища, мой жемчуг и мои
драгоценные камни, мои персидские, золотом затканные ткани.
Все гости весело засмеялись при последних словах Гиппоникоса, он же
продолжал:
- Вы благоразумно строите помещение для государственных сокровищ на
самом верху горы, под защитой богини Паллады, но как может кто-нибудь из
нас вполне обезопасить свое благоприобретение? Не стану отрицать, что с
тех пор, как у меня работает шесть тысяч рабов в моих серебряных копях, и
мое имущество с каждым днем увеличивается, я становлюсь все боязливее...
- Будь спокоен, Гиппоникос, - сказал Перикл, - я выпрошу для тебя у
народа позволения построить собственную сокровищницу на Акрополе. Ты
заслужил это, если ни чем-то другим, то твоей сегодняшней речью.
Снова послышались веселые одобрения и похвалы Гиппоникосу и его речи,
только насмешливый и неутомимый собутыльник Кратинос обратился к
Гиппоникосу, говоря:
- Если ты, благородный Гиппоникос, не боишься богов, а только воров и
одних только воров, то что скажешь ты о водяной, подагре и других тому
подобных последствиях благочестивой и, вместе с тем, приятной жизни,
неужели ты и их также не боишься, или, может быть, в этом отношении ты
вполне полагаешься на своего друга Гиппократа, прекрасного врача, которого
благоразумно приглашаешь к своему столу?
- Ты угадал, - отвечал Гиппоникос, - в этих делах я вполне полагаюсь
на Гиппократа, с которым, точно так же, как и с богами, живу в самых
лучших отношениях, ему же я представляю решить, происходят ли названные
тобой болезни и еще много других от того, что люди наполняют свою жизнь
удовольствиями?
- Не совсем, - улыбаясь, сказал Гиппократ. - Нельзя отрицать, что
утомление и истощение, связанные с излишними удовольствиями жизни, могут
вызвать водяную, подагру и тому подобные болезни, но что касается вообще
удовольствий, то они необходимы для вполне нормальной жизни. Радость
необходима, как для душевного, так и для физического благосостояния; от
нее краска покрывает щеки, глаза сверкают, кровь легче обращается в жилах,
она увеличивает силы, уравновешивает всего человека. Больному радость
часто бывает самым целительным лекарством, и я не знаю никого, кому бы она
могла повредить.
Все гости встретили речь Гиппократа единодушным одобрением.
- Мудрый врач, - сказал Кратинос, - ты совершенно успокоил меня, если
бы я был симпозиархом вместо прекрасной чужестранки, для которой, конечно,
более дорога Афродита, чем Вакх, то я сейчас же приказал бы выпить вдвойне
в честь мудрейшего из всех врачей, Гиппократа.
- Фракс! - крикнула Аспазия, обращаясь к стоявшему за ней рабу. -
Подай Кратиносу кубок, вдвое больший, чем наши. А теперь, выпьем в честь
Гиппократа!
Когда все выпили в честь Гиппократа, и Кратинос осушил свой, двойной
величины кубок, заговорил Полос:
- Я не знаю как, говоря сегодня о радости, можно говорить о ней, не
вспомнив прежде всего о словах из трагедии, победу которой мы сегодня
празднуем - словах, которые говорит вестник: "Жизнь без радости для
человека - не жизнь". В моих глазах такой человек кажется живым мертвецом.
Будь могуществен, будь богат, живи как царь - все это тщеславный дым, если
не достает тихой радости.
- Выпьем за радость! - сказал тогда Софокл, - не только потому, что
она делает жизнь приятной, но и потому, что она делает ее прекрасной. В
глубине чаши жизни скрывается много ужасов, и часто приходит в голову
вопрос: не лучше ли было бы не жить, чем жить, но так как мы живем только
один раз, то мы должны стараться скрыть пропасти и ужасы жизни под цветами
красоты и ее родной сестры - веселья. Узки рамки человеческого бытия, но и
в этих рамках человеку дозволено быть прекрасным, быть человеком. А быть
человеком - это значит быть благородным и кротким. Быть прекрасным и
веселым так же, как благородным и кротким - вот гордость эллина!
- Благодарю тебя за эти слова, - сказал Перикл. - На войне часто
называли меня слишком кротким, но я думал всегда, что поступаю, как
прилично эллину. Если снова будет война, на море или на суше, то я буду
просить афинян дать мне творца "Антигоны", как со-стратега.
- Назначить Софокла стратегом?! - вскричало несколько голосов.
- Отчего же нет? - заметил, улыбаясь сам Софокл. - Мой воспитатель
был оружейным мастером - это показывает, что я воспитан, чтобы быть
стратегом.
- Желаю счастья! - вскричал Гиппоникос. - Но разве ты думаешь,
Перикл, что нам предстоит новая война?
- Все возможно, - отвечал Перикл.
- Я очень рад! - сказал Гиппоникос, - но я надеюсь, Перикл, что ты
приобретешь себе новые лавры именно на том корабле, который я построю, как
трирарх?
- С удовольствием, - отвечал Перикл, - но не будем говорить о военных
приготовлениях за таким веселым празднеством. Было бы невежливо, если бы
мы, прежде чем перейти к другим вопросам, не спросили мудрого Анаксагора,
одобряет он или порицает, все сказанное о радости и веселье.
- Если вы желаете слышать мое мнение, - сказал Анаксагор, - то я не
стану его скрывать от вас. Все, что вы здесь сказали, доказывает, что все
ваши стремления клонятся к тому, чтобы приобрести в жизни, как можно более
прекрасного, хорошего и приятного, но я утверждаю, что истинное счастье
есть то, которое не зависит от внешних условий, которое есть результат
внутреннего сознания человека. Счастье не есть одно и то же, что и
удовольствие, и настолько независимо от окружающих вещей, что бывает полно
и без них.
Слова Анаксагора произвели сильное впечатление. Перикл выслушал его с
задумчивой внимательностью, которой всегда удостаивал сердечные излияния
своего старого друга. По лицу Аспазии промелькнуло легкое облако, ее
взгляд встретился со взглядом Протагора. Глаза прекрасной женщины и
софиста поняли друг друга, и, когда блестящий оратор, оглядев молчаливых
гостей, приготовился отвечать философу, то, казалось, блеск взгляда
Аспазии окрылил его речь.
- Сурово и резко, - начал он, - звучат слова мудреца из Клацомены
здесь, среди веселого празднества, перед украшенным цветами алтарем
Диониса, но и он, заметьте хорошенько, и он, этот суровый, строгий мудрец,
говорил о счастье, как о высшей цели человека. Он разошелся с остальными
только в тех путях, которыми это счастье достигается. И действительно,
счастье имеет множество видов и бесконечно много тропинок, которые ведут к
его сверкающей вершине. Многие находят все свое счастье в умственном
наслаждении души, другие стремятся к прекрасному, поднимаются в чистые
сферы умственных наслаждений; наконец, есть богоподобные люди, которые
среди облаков и бурь всегда спокойны, всегда счастливы - но ни один из
всех родов счастья не может быть предпочтен другому. Каждый зависит от
характера, времени и места. Когда мы видим перед собой полный кубок, когда
перед нами сверкают прелестные глаза, тогда мы склоняемся в сторону
Гиппоникоса; когда перед нашими глазами сверкают чудеса прекрасного, когда
перед нами развертываются благороднейшие цветы человеческого гения, тогда
мы испытываем счастье Софокла; когда небо омрачается, когда горе и неудачи
окружают нас, тогда пора проститься с увенчанными цветами радостями и
вооружиться божественным равнодушием и спокойствием мудрого Анаксагора.
