мысли, где ничто не мешает парению моего духа. Когда, в тишине ночи, я
выхожу на палубу спокойно спящего корабля и смотрю на расстилающееся надо
мной небо, слышу тихий плеск моря и дуновение ночного ветерка, тогда я
вспоминаю Мелисса и не только думаю, но и чувствую бесконечность единства
всякого существования... Я чаще, чем ты думаешь, вспоминаю о тебе, о моих
друзьях в Афинах и о том, что близится к окончанию под их руками. Теперь,
когда здесь, как кажется, самое трудное сделано и осада, может быть, очень
продолжительная, осуждает меня на спокойствие, близкое к праздности, я
могу признаться, не стыдясь, в моем желании видеть Афины. Несчастье,
случившееся с рабочим при постройке Парфенона, которое так неблагоприятно
толкует Диопит, сильно тронуло меня, и я уже просил Гиппократа употребить
все усилия, чтобы вылечить несчастного, если он еще не умер и, если нам
удастся спасти его и пристыдить Диопита, то я даю обещание построить
алтарь Палладе-Исцелительнице на Акрополе. Что касается Калликратова мула,
то я придерживаюсь того мнения, что на него следует смотреть, как на
существо, которое своим усердием заслужило расположение афинского
правительства, и, чтобы нерасположение Диопита не повредило ему, я даю ему
позволение пастись везде, где ему нравится, и за весь вред, который он
может нанести чужому имуществу, будет заплачено из государственной казны."
Еще прежде, чем Аспазия нашла возможность ответить на это письмо
Перикла, она вторично получила от него несколько строк, описывавших
несчастье, постигшее афинский лагерь при Самосе в то время, как Перикл
выступил навстречу шедшему на подкрепление самосцам финикийскому флоту. Об
этом последнем обстоятельстве Перикл упоминал в своем письме к Аспазии
только несколькими словами, а в этом письме продолжал более подробно:
"Считаешь ли ты возможным, чтобы с эллинами вновь могло случиться то,
что увидал я, когда возвратился обратно к сухопутным войскам, осаждавшим
город со стороны суши и немало пострадавшим от нападения самосцев.
Громкие, жалобные крики неслись мне навстречу, когда я вступил в лагерь:
войсковой жрец приносил жертву Зевсу-Спасителю. В кругу, собравшемся около
алтаря и жреца, я увидел пятьдесят пленных самосцев со связанными руками.
Я спросил, для чего тут эти люди, стоявшие связанные, как жертвенные
животные, и в ответ услышал, что прорицатель, данный правительством
войску, возвестил, что Зевс требует, чтобы пятьдесят самосцев были
торжественно принесены ему в жертву, и войска собрались исполнить это. Я
подошел к жрецу-прорицателю и громко заявил, что это ложь, чтобы боги
эллинов могли требовать человеческих жертв и ограничился тем, что приказал
заклеймить лбы самосцев изображением свиной морды в отмщение за позор,
которому они подвергли, незадолго до этого, наших пленных. Теперь мы снова
осаждаем город и стараемся разрушить его стены осадными орудиями.
Письмо, полученное мной от Телезиппы, полно жалобами на Алкивиада."
Аспазия отвечала Периклу следующее:
"Много важного, дорогой Перикл, узнала я из двух твоих последних
писем. Многое такое, что заставляет меня радоваться, но также многое, что
возбуждает во мне огорчение, хотя, может быть, и скоро проходящее. Но
зачем слишком оплакивать перемену обстоятельств, когда эта самая перемена
доказывает мне всю неизменность твоего образа, который выступает из них
только еще прекраснее. Ты, как я этого желала, сам того не замечая, описал
себя. Как бедны слова, и насколько красноречивее мог бы поцелуй выразить
тебе мое чувство! Я не замечаю времени, думая о тебе.
Фидий и его помощники неутомимо погружены в свою задачу, и, как бы
охваченные динамической силой, они только наполовину прислушиваются к
тому, что происходит в окружающем их мире. Прости им, так как они трудятся
также и для тебя, и для славы твоего имени на вечные времена.
Об Алкивиаде также и я слышала многое, так как он начинает обращать
на себя внимание афинян: многие стараются увидеть его в лицее или где бы
то ни было, но он привязан только к Сократу, может быть, потому, что
последний не льстит ему. Недавно он шел в сопровождении педагога по улице,
неся за пазухой своего любимого перепела, в это время к нему подошло
довольно много народу, и, когда он занялся с этими людьми, перепел у него
улетел. Мальчик пришел от этого в такое сильное огорчение, что половина
находившихся тут афинян, бросилась разыскивать перепела Алкивиада. Таковы
афиняне. Они ухаживают за Алкивиадом отчасти потому, что он воспитанник
Перикла - великого Перикла, который после победы при Тагрии сделался
более, чем когда-либо, героем дня. Только Диопит тайно враждует против
тебя, да сестра Кимона и твоя жена Телезиппа; на их стороне стоит партия
старых спартанцев, которые носят длинные волосы, голодают, никогда не
молятся, ходят по улицам с палками, а также и много философов-циников,
которые ходят босиком и в разорванных плащах, - все эти люди думают
воспользоваться твоим отсутствием и половить рыбу в мутной воде.
Теодота, как я слышала, продолжает клясться, что Перикл еще попадется
в ее сети, тайные нити еще продолжают соединять эту женщину с нашими
врагами. Эльпиника употребляет все усилия, чтобы восстановить против меня
своих друзей и подруг. Они и друзья твоей жены открыто преследуют меня,
они видят, что я беззащитна и считают меня легкой и верной добычей.
Эврипид, как мне кажется, хочет выставить ложью то, что сказал о нем
твой товарищ Софокл. Я вижу его постоянно серьезным, мрачным и задумчивым,
однако он доверил мне, в присутствии Сократа, несчастья своей семейной
жизни. Он нарисовал мне портрет своей жены, который я не стану тебе
повторять, так как его супруга верный снимок с твоей Телезиппы. Теперь
выслушай, к какому решению пришел поэт, чтобы освободиться от ее
невыносимого общества: он предполагает отослать эту женщину и заключить
другой, более соответствующий потребности его сердца, союз. Дорогой мой
Перикл, что скажешь ты о таком решении поэта?"
Через некоторое время Перикл написал Аспазии:
"Не знаю, заслуживаю ли я те похвалы, которые ты посылаешь мне. Я в
сильном раздражении против крепколобых самосцев и, когда придет время,
заставлю их дорого заплатить за упрямство. В дни затишья и нетерпения
благородный и спокойный Софокл для меня вдвойне желанный товарищ. Свои
обязанности стратега он также выполняет прекрасно, в особенности, когда я
даю ему мирные поручения. Как посредник, он незаменим; он обладает
каким-то особым очарованием, он заставляет всех любить себя. Он мне верный
помощник и незаменимый товарищ, где нужно поддержать законы человечества
или рассеять какой-нибудь глупый предрассудок, так как, насколько тебе
известно, у нас, афинян, их немало. Когда начитается гроза, и молния
падает в середину лагеря, или рулевой моего корабля при виде солнечного
затмения теряет голову, я должен припоминать все, что слышал о
естественном происхождении подобных явлений от Анаксагора, чтобы успокоить
испуганных. Но, рассказывая тебе, как я рассеиваю чужие предрассудки, я
забываю, что ты часто сама винишь меня в них. Ты спрашиваешь супруга
Телезиппы, что он скажет о мужественном решении Эврипида - я отвечу тебе
на это тогда, когда возвращусь в Афины."
Так писал Перикл. В течение девяти месяцев сопротивлялся Самос
афинянам, и Перикл с Аспазией обменялись еще многими письмами. Наконец
афинский полководец написал своей милезианской подруге:
"Самос взят штурмом, сопротивление Мелисса уничтожено, мир заключен;
самосцы обязаны выдать свой флот и срыть городские стены. Однако, я еще не
могу сейчас же возвратиться в Афины, я должен предварительно съездить в
Милет, где многое нужно привести в порядок, но это замедление будет
непродолжительно и через несколько недель мы увидимся. На судах царствует
радость, трирархи радуются победе, многие в обществе своих подруг, так как
некоторые из них во время скучной осады уже приехали из Афин в Самос. Эти
красавицы после взятия Самоса обещали поставить в городе за свой счет
рядом со знаменитым храмом Геры храм в честь богини любви и, как кажется,
решились действительно исполнить это обещание. Несколько дней тому назад
приехала Теодота, по желанию своего друга Гиппоникоса, который столько же
патриот, как и любитель хорошо пожить, и на построенном им корабле -
командует которым он сам - принимал участие в походе. Прощай. В Милете, на
твоей родине, я буду поминутно вспоминать о тебе."
Прочтя письмо Перикла, Аспазия задумалась. Затем она пришла к
быстрому решению и, через день, готовая к путешествию, в сопровождении
одной служанки уже была в Пирее и садилась на корабль, шедший из афинской
гавани к ионийским берегам.
12
Перикл отправился из Самоса в Милет на двух триремах. Трирархом
второго судна был никто другой, как Гиппоникос, упросивший Перикла
дозволить ему сопровождать его в Милет. В свите Гиппоникоса была
прекрасная Теодота; таким образом прелестная танцовщица снова появилась на
горизонте Перикла. Милезийцы приняли афинского стратега с большими
почестями, богатыми праздниками встречали его прибытие, и победителю
Самоса поднесли золотой лавровый венок.
Вступив на берег малой Азии, Перикл почувствовал себя окруженным
горячим южным дыханием. Не даром это была страна Дианы, с громадными
храмами, в которых эллинские формы соединились с громадными чудовищными
изображениями востока, страна жриц Афродиты и родина приемного сына, бога
веселья Диониса, женоподобного уже по одной своей наружности, но вместе с
тем полного мужества и огня, роскошные кудри которого украшены лидийской
миртой и который одет в свободное, широкое платье, как настоящий сын малой
Азии.
Это горячее дыхание встретило афинянина Перикла на улицах богатого,
роскошного и знаменитого своими розами Милета. Здесь говорили о персах,
как в Афинах говорили о мегарцах или коринфянах. На улицах поминутно
попадались персы и представители других восточных народов. Костюмы жителей
Милета и его красавиц были пестры и богаты, как перья восточных птиц, но,
в то же время, полны вкуса. Афиняне нашли здесь обычаи, заимствованные
частью от персов, частью от египтян, видели здесь милезийцев, закутанных в
персидские ткани, украшенных индийскими драгоценными камнями, надушенных
сирийскими благовониями.
Перикл и Гиппоникос, во время своего пребывания в Милете,
пользовались гостеприимством богатейшего и знатнейшего из граждан,
Артемидора. Он повез их в свое роскошное имение близ города.
Недалеко от этого имения находилась миртовая роща, о которой
говорилось в предании, что под тенью ее часто появляется богиня Афродита.
Дом Артемидора был отделан с восточной роскошью, стены и пол украшены
роскошными персидскими материями. Такая же роскошь была в посуде и во всей
обстановке, всюду сверкало золото, слоновая кость, благоухали сандаловые
деревья; толпа прелестных невольниц прислуживала в доме. В числе их были
уроженки Каспийского моря с ослепительно белым, как мрамор, цветом лица,
другие - смуглые, как бронзовые статуи в доме Артемидора и, наконец,
третьи - совершенно черные, как Эбеновое дерево. В скульптурных
произведениях и картинах в доме Артемидора также не было недостатка. Одним
словом, у него было все, чем привыкли наслаждаться азиатские греки на
родине Аспазии.
- Вы, остальные греки, называете нас, ионийцев, любителями роскоши, -
