- Царица празднества, Аспазия, как вам известно, уступила мне свое
место, я пользуюсь этим, чтобы на мгновение присвоить себе ее права и
просить вас выпить последний кубок в честь самой Аспазии, как царицы
празднества. Она высоко держала скипетр удовольствия и, играя, раздавала
развлечения, шутя, одержала победу над суровой мудростью и то с кубком в
руках, то с помощью прелести ума, то с помощью Эрота и Харит победоносно
боролась против врагов и своим юношеским огнем победила седую голову
мудреца, погребенную под цветами. Но тихое опьянение безопасно для
благородных греческих умов: оно не давит на голову, а выступает как роса
на листьях венков, которыми мы украшаем наши головы. Итак, осушим
последний кубок в честь прекрасной и мудрой царицы празднества, Аспазии!
Так говорил Протагор, и все ученые мужи, участвовавшие в празднестве
Гиппоникоса, присоединились к его тосту и толпились вокруг Перикла и
Аспазии, как сверкающие звезды древней Эллады.
Когда последний кубок был осушен, гости пожали друг другу руки и
оставили дом Гиппоникоса уже в наступающем утреннем рассвете.
- Доволен ли ты таким избранием меня царицей празднества? -
спрашивала Аспазия, оставшись вдвоем с Периклом.
- С сегодняшнего дня я еще более удивляюсь тебе, - сказал Перикл, -
но не боишься ли ты, что я немного менее люблю тебя?
- Почему? - спросила Аспазия.
- Ты имеешь для каждого нечто, - отвечал он, - но что имеешь ты
собственно для Перикла?
- Меня саму, - отвечала милезианка.
Он поцеловал ее в лоб, а она крепко обняла его за шею.
- Я не знаю, - сказал Перикл, прощаясь с нею, - что делать мне:
броситься в поле деятельности, расставшись с тобой, или же, предаваясь
идиллическому спокойствию, наслаждаться медовым месяцем любви?
- Может быть, случится или то, или другое, или то и другое вместе, -
отвечала Аспазия.
В это утро милезианка закрыла свои усталые глаза с сознанием, что она
снова и еще более приблизилась к цели. Она вспомнила тот день, когда со
стыдом должна была бежать из дома Перикла, вспоминая гордую Телезиппу, так
дорожившую своим владычеством у домашнего очага; она говорила себе, что ее
тайный план близок к осуществлению, что она восторжествует и исполнит свое
призвание водрузить знамя свободы и красоты на развалинах старых обычаев и
предрассудков.
11
- Проходя на днях мимо статуи богини Афины на Акрополе, - говорил
старый Каллипид в одной из групп в толпе, собравшейся на Пирейском рынке,
- я видел, что богиня покрыта целой кучей жуков. Это предвещает мир,
сказал я себе, но на следующий день, незадолго до народного собрания,
через Пникс перебежала ласка...
- Не предсказывай несчастья, старик, - перебил его голос из толпы.
- Самос станет искать себе других союзников, - возразил старик, - это
может вызвать против нас возмущение. Спарта может вмешаться, и возгорится
общая эллинская война. Какое нам в сущности дело, самосцы или милезианцы
завладеют Приной!
- Мы должны защищать честь Афин, - с жаром вмешался один юноша. -
Самос и Милет, как принадлежащие к союзу, должны представлять свои споры
на решение Афин, как главы союза. Самос отказывается, поэтому Перикл в
ярости против самосцев...
- И в своей ярости выпросил у народного собрания себе в помощники
мягкого и кроткого Софокла! - смеясь, сказал один голос из толпы.
- Это благодаря "Антигоне"! - снова раздалось несколько голосов.
- Он поступил справедливо - да здравствует Софокл!
- Вы все ничего не знаете, - сказал, подходя, цирюльник Споргилос,
которого любопытство привело в гавань, - вы все ровно ничего не знаете в
этом деле. Вы не знаете, как устроилась вся эта самосская история, и кто,
в сущности, завязал ее...
- Да здравствует Споргилос! - раздались голоса. - Слушайте Споргилоса
- он принадлежит к числу тех, которые всегда знают утром, о чем говорили
ночью Зевс с Герой.
- Пусть моя ложь обрушится мне на нос! - вскричал Споргилос, - если
то, что я теперь скажу, не чистейшая истина. Милезианка Аспазия околдовала
Перикла, я отлично это знаю, но, слушайте меня: на следующий день, как
сюда прибыло милезианское посольство, я стоял на рынке, глядя, как
проходили послы, которые оглядывались вокруг, как люди, желающие нечто
спросить. Действительно, один из них подошел ко мне и сказал: "Эй,
приятель, не можешь ли ты указать нам жилище молодой милезианки Аспазии?"
Эти люди, вероятно, думали, что я не знаю, кто они, но я их узнал бы уже
по одним их манерам и дорогим костюмам, если бы не видел их еще раньше. Я
отвечал им, как умел, любезно и описал подробно дом милезианки и дорогу к
нему, за что они также любезно поблагодарили меня и один за другим
двинулись по пути, указанному мною. Начинало уже смеркаться; все они
проскользнули в жилище милезианки. Замечайте хорошенько: послы, говорю я
вам, втайне вели переговоры с милезианкой, она же сумела возбудить в
Перикле негодование против самосцев.
- Вы угадали! - вскричал один из слушателей. - Споргилос
действительно знает о чем разговаривает Зевс с Герой. Но смотрите же, вот
идет Перикл со своим спутником Софоклом; они без сомнения разговаривают о
новых обязанностях последнего.
В самом деле, Перикл и Софокл ходили взад и вперед между колоннами,
погруженные в серьезный разговор.
- Ты поразил афинян, - говорил Софокл. В эту минуту Перикла считали
способным на все, на что угодно, только не на это. Он казался всем
совершенно погруженным в самое мирное занятие: в любовь к прекрасной
Аспазии...
- Друг мой, - улыбаясь отвечал Перикл, - можно ли удивляться, что
стратегу не дают покоя лавры, приобретенные его друзьями кистью, пером и
резцом? Уже давно, признаюсь тебе, чувствовал я себя взволнованным; уже
давно испытывал я внутреннее беспокойство, мне казалось, что я один
празден среди людей деятельных, и розовые цепи, связывавшие меня, казались
мне почти постыдными.
- Как! - возразил Софокл, - разве ты можешь считать себя праздным,
когда ты самый деятельный из деятельных, когда все, что делается и
созидается, сделалось возможным благодаря тебе!
- Нет, - возразил Перикл, - я не хочу быть только помощником, я хочу
действовать сам, и как стратег я могу работать только мечом. Как мог я не
увлечься всеобщим стремлением к славе, которым охвачены все меня
окружающие?
- И на этот раз ты желаешь разделить свою военную славу со мной? -
спросил после непродолжительного молчания поэт.
- Да, скорее чем расположение прелестной женщины, - отвечал Перикл,
пристально глядя другу в глаза.
Последний молчал несколько мгновений.
- В моей голове, - сказал он наконец, - мелькнул неожиданный свет, и
я начинаю понимать истинную причину моего выбора в стратегии.
- Все, что происходит на свете, друг мой, - улыбаясь, отвечал Перикл,
- имеет не одну, а сотни причин и кто может сказать - которая главная?
- Не предпочтешь ли ты оставить меня здесь, а взять красавицу с собой
в Самос? - спросил поэт.
Перикл снова улыбнулся.
- Успокойся, - сказал он, - мы предпринимаем только маленькое
путешествие для нашего развлечения: морскую прогулку на несколько недель,
так как нельзя ожидать серьезного сопротивления Самоса могуществу Афин.
Самос прекрасный город, который тебе понравится. Мелисс - предводитель
самосцев, против которого нам придется бороться, как тебе известно,
довольно знаменитый философ, с которым ты, вероятно, с удовольствием
познакомишься. Когда мы будем проезжать мимо Хиоса, то посетим твоего
собрата, трагического поэта Иона, который живет там.
- Ты хочешь посетить Иона! - вскричал Софокл. - Вспомни, что он не
говорил о тебе ничего хорошего - ты был его соперником в расположении
прелестной Хризиппы.
- Мои отношения к человеку, - отвечал Перикл, - никогда не
определяются тем, как он ко мне относится, а тем, каким я его считаю. Ион
прекрасный человек, он примет нас любезно несмотря на то, что ты его
соперник в трагедии.
- А ты, повторяю я, его соперник в расположении прекрасной Хризиппы,
которая в настоящее время, насколько я знаю, живет вместе с ним в Хиосе.
- Оставь Хризиппу, поговорим о делах, - сказал Перикл.
Он начал объяснять Софоклу многое, касающееся его нового назначения,
и если бы в этот день в руках Софокла увидали исписанную табличку, то это
был бы не набросок новой трагедии, не гимн в честь Эрота или Диониса, а
список подлежащих вступить во флот, а также богатейших граждан, от которых
он должен был потребовать постройки отдельных кораблей. Из чудного
одиночества, из зеленеющей долины Кефиса, он должен был сразу перейти к
бранным крикам, к шуму в Пирее, к присмотру за приготовлениями Афинского
флота, к стуку оружия в арсенале.
Странное чувство испытывал вначале поэт, окруженный криками матросов
и гребцов. У него звенело в ушах от резких криков лоцманов, от звуков труб
и флейт, так как вновь построенные триремы в это время спускались на воду,
и каждый день происходили пробы в скорости их движения. Но когда, наконец,
флот был готов к отплытию, и ряд красивых трирем выстроился в гавани,
тогда поэт Софокл в душе уже превратился в стратега, и бурный Аякс едва ли
отправлялся в поход против Трои с большим воодушевлением, чем Софокл
отправлялся в Самос.
Через несколько недель к совету и народному собранию в Пирее был
прислан корабль с донесением Перикла.
Трирарх этого корабля, личный друг стратега Перикла, имел кроме этого
поручение еще другое, неофициальное. Это было письмо от Перикла к Аспазии.
В письме было следующее:
"Никогда сердце мое не билось так сильно, как в ту минуту, когда я
выходил с флотом из афинской гавани и снова увидел вокруг себя открытое
море. Стоя на палубе корабля, чувствуя на себе ветер Эгейского моря, я
будто чувствовал на себе дыхание свободы, будто снова владел собою...
Владел! Какое глупое слово - разве я не принадлежал себе? Не знаю, может
быть да, а может быть, я более принадлежал тебе, Аспазия. Мне казалось,
что в эти последние дни я сделался слишком слабым, слишком бесхарактерным,
опутанным розовыми цепями. Я почти негодовал на тебя, но, подумав, я
убедился, что был к тебе несправедлив, что твоя любовь никогда не может
действовать на человека усыпляющим образом, что напротив, она должна
возбуждать его к героическим подвигам, что, может быть, она более всего
другого заставила меня бросить Афины для войны.
Поэтому я перестал стыдиться моей любви к тебе, так же как и желания,
которое теперь чувствую, снова видеть тебя, хотя это желание чуть было не
сыграло со мной злую шутку. Я застал самосцев неподготовленными, добился
там легкой победы и уже собирался возвратиться в Афины. Может быть, в этом
стремлении играло большую роль желание видеть тебя, во всяком случае я не
стану отрицать последнего, но вскоре я убедился, что моя поспешность
возвратиться могла иметь дурные последствия: я узнал, что в войне следует
спешить выступить в поход, но осмотрительно возвращаться назад. Но к чему
сообщать тебе о вещах, которые, конечно, теперь известны всем афинянам?
Весь наш флот горит желанием новой морской битвы, и даже кроткий Софокл в
настоящее время разгорячен огнем Арея. Я послал его в Хиос и Лесбос, чтобы
привести оттуда корабли союзников, другое подкрепление уже в пути. Пришли
мне известие о тебе и наших друзьях в Афинах через того трирарха, с
которым я послал тебе это письмо, и знай, что я с еще большим нетерпением
жду известий от тебя, чем ты от меня. Скажи Фидию, чтобы он не тревожился
