спокойное, боли он не почувствовал, нейтринный луч убивает мгновенно. И
ран на нем почти нет... только пятнышко красное на груди... куда луч
попал... и рука... лазером...
Она говорила и не думала, наверное, о том, что я с Земли. С великой
планеты, откуда явились десантники-антибиотики. Те, кто уничтожил
повстанцев, и мальчишек, которым не терпелось поиграть с настоящим
пулеметом.
Во Флориде мы тоже любили играть в войну.
Она, конечно же, не помнила, кто мой отец. И могла смотреть мне в
глаза. А вот я не мог. И когда она перестала говорить, но продолжала
плакать, отвернувшись от безжалостного глаза телекамеры, я протянул руку к
пульту и отключил связь.
В комнате стало темно и тихо. Лишь гладила с тихим шорохом оконное
стекло раскачиваемая ветром ветка.
- Свет! - заорал я. - Полный свет!
Вспыхнули лампы, все, что только были в комнате. Матовые потолочные
плафоны, и хрустальная люстра, и ночники из темно-оранжевого стекла, и
настольная лампа на гибкой тонкой ножке.
Свет слепил глаза, резал на кусочки повисшую в комнате тишину. И
тишина ожила, подкралась ко мне, вползла в уши. Даже ветка за окном
перестала качаться.
- Музыку! Громко! Программу новостей! Учебную программу! Громко!
Перебор радиограмм! Громко!
Тишина взорвалась, исчезла, превратилась в ничто. Гремел объемным
звучанием модерн-рок, сменяли друг друга с трехсекундным интервалом
радиопрограммы. На телеэкранах учили тонкостям итальянского языка,
объясняли, как выращивать орхидеи, сообщали последние новости...
- Оставить новости! - закричал я, тщетно пытаясь перекричать
многоголосье. - Все отключить, оставить новости!
Какофония прекратилась. С экрана новостей уже исчезло знакомое
название планеты. Теперь нам показывали дымящиеся развалины. Маленькие
фигурки людей в блестящих огнеупорных костюмах бродили среди бетонного
крошева.
- ...огромной силы. Разрушенным оказалось не только здание морга, но
и прилегающий больничный комплекс. Представитель сил безопасности заявил,
что не исключает террористическую вылазку. Именно в этот морг доставили
сутки назад группу убитых повстанцев, которые, вопреки их обычной
практике, не взорвали себя, а погибли в бою.
Мелькнула заставка "Новости этого часа".
- Отключить, - автоматически приказал я. И посмотрел на браслет.
Это очень хорошая идея - устройство, которое взрывается после смерти
бойца. С небольшой задержкой, в две-три минуты... чтобы его убийцы успели
подойти к телу. Устройство можно сделать в виде браслета, который нельзя
снять с руки. Снабдить датчиком пульса... зарядом мощной взрывчатки - а
еще лучше, плазмы в магнитной ловушке.
А еще нужен замедлитель - для тех случаев, когда боец сражается в
составе группы, и немедленный взрыв не нужен. Например, кнопка, которая
при нажатии откладывает взрыв на сутки. Даже такой взрыв может нанести
ущерб врагу, не знающему о секрете. Конечно, лучше всего, чтобы глупый
враг снял браслет и прихватил в качестве сувенира. Если он подарит его
сыну - тоже не беда.
Я стягивал браслет изо всех сил. Но трубка, так легко поддавшаяся,
когда я всовывал руку, оставалась неподвижной.
Я попытался поддеть его отверткой, раздвинуть пошире и сорвать. Но и
это не получилось... Браслет делали умные, умелые инженеры. Наверное, лишь
они могли его снять.
В бессмысленном остервенении я начал рвать браслет зубами. И
почувствовал легкий приятный запах.
Как я мог подумать, что Мишка уловил запах озона через много часов
после выстрела? Озон, трехатомная молекула кислорода, одно из самых
нестойких соединений. Зато он выделяется при работе электронной аппаратуры
и магнитных ловушек, удерживающих плазму.
В мою руку вцепилась смерть. Страшная, огненная смерть, не желающая
отпускать добычу. Но меня вдруг перестало это пугать.
Смерть была не моей, она предназначалась Арнису. Папа принес ее мне,
пусть и не сознавая, что делает. Немыслимое совпадение стало справедливым
благодаря своей немыслимости.
Медленно, как во сне, я пошел к двери. Мягкий ворс ковра... холодок
деревянных ступеней...
Я толкнул дверь папиной спальни. И вошел в комнату, где мирно спал
усталый антибиотик.
Садясь в кресло у папиного изголовья, я еще не знал, что буду делать.
Будить отца; дремать, опустив голову на холодный браслет; или посидеть
минуту и уйти в лес подальше от дома. Разницы в этих поступках не было.
Но папа проснулся.
Легко соскочив с кровати, он неуловимым движением включил свет.
Чуть-чуть расслабился, увидев меня, и тут же напрягся снова. Вопросительно
качнул головой.
- Папка, этот браслет - мина с часовым механизмом, - почти спокойно
сказал я. - Объяснять долго я не буду. Но это точно. Он взорвется через
сутки после смерти своего первого владельца... примерно. Ты не помнишь,
когда вы его убили?
Я никогда не видел, чтобы папа так сильно бледнел. Через мгновение он
уже стоял рядом - и сдирал браслет с моей руки.
Я взвыл. Мне было очень больно и немного обидно, что мой умный папа
делает такую глупую вещь.
- Папа, его не снимешь. Он же на мальчишку рассчитан... Пап, ты не
помнишь, у него не было родинки на левой щеке?
Папа взглянул на часы. И подошел к видеофону. Я решил, что он
собирается куда-то звонить. Ударом руки папа пробил деревянную
облицовочную панель слева от экрана. И вытащил из маленького углубления
пистолет с длинным, зеркально поблескивающим, топорщившимся теплоотводами
стволом.
Вот теперь мне стало страшно. Десантник, хранящий дома исправное
оружие, подлежал увольнению из Десантного Корпуса и крупному штрафу. Если
же оружие использовалось - тюремному заключению.
- Пап... - прошептал я, глядя на пистолет. - Папа...
Папа подхватил меня, перекинул через плечо. И побежал к двери. Он
ничего не говорил - наверное, уже не было времени. Потом мы бежали через
сад.
Потом папа запрыгнул в кабину флаера и начал набирать на пульте
программу экстренного вызова. Меня он швырнул на заднее сиденье, через
секунду бросил туда же пистолет и аптечку.
- Введи себе двойную дозу обезболивающего, - приказал он.
Несмотря на страх, я едва не рассмеялся. Обезболивающее перед взрывом
плазменного заряда? Все равно что с перочинным ножиком охотиться на слона.
Но все же я достал две крошечные ярко-алые ампулы. Раздавив в кулаке,
сжал пальцы, чувствуя, как лекарство морозным холодком всосалось через
кожу. Голова слегка закружилась.
А папа управлял флаером, ведя его на предельной скорости. За
прозрачным колпаком кабины выл рассекаемый воздух. Неужели он думает, что
нам где-то помогут? Успеют помочь.
Флаер затормозил. Завис в воздухе. Визг форсированных двигателей
перешел в мягкий гул. Мы парили в ночном небе, два человека в крохотной
скорлупке из металла и пластика.
- Мы над озером, - сказал папа и непонятно пояснил: - Над лесом
нельзя, уйма зверья погибнет. Звери-то ни в чем не виноваты.
Он что-то нажимал на пульте, набирая незнакомые мне команды.
Недовольно пискнул блок безопасности, и колпак кабины медленно откинулся.
На километровой высоте!
Нас гладил прохладный ночной ветерок. Слегка пахло водой. И озоном,
проклятым озоном - не от браслета, конечно, от работающих двигателей.
Папа перебрался на заднее сиденье. Флаер слегка качнулся, и я увидел
внизу тускло мерцающую водную гладь.
- Руку, - скомандовал папа. И я послушно положил руку на бортик
кабины. Папа сел рядом, всем телом прижимая меня к спинке сиденья. Взял
меня за руку - мои пальцы утонули в папиной ладони. Она была очень
холодной. И твердой, как ткань защитного комбинезона.
- Не бойся, - сказал папа. - И лучше не смотри. Отвернись.
Мне перехватило дыхание. Тело ослабло. Я понял, что не смогу сейчас
пошевелиться. Даже отвернуться не смогу.
Папа взял пистолет. Еще секунду я чувствовал его пальцы. А потом в
темноте сверкнул ослепительный белый луч.
Никогда раньше я не знал настоящей боли. Вся боль, которую я раньше
испытывал, была лишь подготовкой к этой - единственной, настоящей,
невыносимой. Той, которую никогда не должен узнать человек.
Папа ударил меня по лицу, загоняя обратно в легкие крик. Заорал
срывающимся голосом:
- Терпи! Сохраняй силы! Терпи!
Я даже не мог закрыть глаза, боль заставила веки раскрыться, а тело
выгнуться в мучительной судороге. Я видел свою кисть в папиной руке. И
нелепый, жалкий обрубок на месте своего запястья. И серебристый браслет,
падающий вниз, в озеро, с этого обрубка.
Прошло секунд пять, не больше. Кабина начала закрываться, а папа
нажал на пульте клавишу "03" - срочный полет к ближайшему медицинскому
центру. И тут снизу блеснуло - пронзительным, жарким, оранжевым светом.
Еще через мгновение флаер тряхнуло. И я заметил, как опадает на
красно-оранжевом зеркале озера многометровый, сотканный из пара и брызг
фонтан.
Папа был прав как всегда. Над лесом такого делать не стоило, белкам
пришлось бы туго. А звери ведь ни в чем не виноваты...
Говорят, что чем сильнее люди любят животных, тем больше они любят
людей. Наверное, это до какого-то предела. А дальше все наоборот...
Я пришел в себя на операционном столе. Я лежал раздетый, с
присосочками датчиков по всему телу. К столу подходили все новые и новые
люди. Папа стоял среди них в белом медицинском халате и что-то вполголоса
говорил. Разговаривали и врачи, склонившиеся над моей рукой:
- Удивительно, как резак оставил такую ровную рану. Крови почти нет,
как после лазерного луча...
- Ерунда, откуда на Земле боевой лазер?
Кто-то заметил, что я открыл глаза. Нагнулся к самому лицу,
успокоительно произнес:
- Не бойся, дружок, с рукой все будет в порядке. Мы ее вернем на
место. Только впредь поосторожнее с инструментами... И добавил,
отвернувшись в сторону: - Сестра! Кубик анальгетика... и антибиотик. Лучше
октамицин, полмиллиона единиц...
Я засмеялся. Боль не стала меньше, она по-прежнему жевала руку
раскаленными тупыми клыками. Но я смеялся, уворачиваясь от маски с
дурманящим наркозным запахом. И все шептал, шептал, шептал...
- Антибиотик... антибиотик... антибиотик...
Сергей ЛУКЬЯНЕНКО
ДОРОГА НА ВЕЛЛЕСБЕРГ
Ветер гнал над степью запахи трав. В воздухе словно метались разноцветные
знамена, даже в глазах рябило. Я сказал об этом Игорю, но тот лишь
усмехнулся:
-- Чтобы унюхать то, что ты чуешь, надо собакой родиться. По-моему, воняет
гарью.
Гарь я тоже чуял. От посадочной капсулы стлалось грязно-черное, медленно
оседающее полотнище. Там, где опоры впились в почву, ленивыми багровыми
гейзерами вспухал запах сгоревшей земли. Наверное, того, кто видел бы это
впервые, зрелище могло захватить. Я начал дышать ртом, и цветные пятна в
воздухе дрогнули, исчезая. Так гораздо лучше, только рот быстро
пересыхает. Но я привык. Не советую, правда, медикам из Центра
Совершенствования подходить ко мне с предложением об активации генов моим
детям. Могу и не сдержаться. А в общем, я привык.
Игорь неторопливо поправлял одежду. Особо аккуратным видом он никогда не
отличался, а сейчас был встрепан донельзя. Порванная на спине (для
вентиляции) рубашка выбилась из обрезанных чуть ниже колен брюк. Сами
брюки представляли собой шедевр роддэрской моды -- правая половина из
джинсовой ткани, левая -- из металлизированного вельвета. На груди на
тонкой серебряной цепочке покачивался амулет -- настоящий автоматный
патрон второй половины двадцатого века. Зато волосы были очень тщательно
