первого звездохода. И это - все о нем.
5. Встреча (АПМБ-4)
Не было долгих прощаний, не было оркестра и шампанского. Суровый и
строгий Поспелов, председатель госкомиссии по приемке первого звездохода,
хлопнул Бориса по плечу, и ласково произнес:
- Если что - будем считать тебя коммунистом.
- Это когда? - поинтересовался Боря-Стор, раскручивая педали
звездохода. Тихо гудело динамо, вырабатывая ток для нейтринного
генератора.
- Ну... Ежели воспаришь, а на Землю уже не вернешься.
- Эт-то верно, в таком случае - считайте, - тяжело выдохнул Борис. В
сторонке, на деревянной табуретке, тихо наблюдал за ними Мэтро Мандзони.
Старик уже неплохо говорил по-русски, и сейчас бормотал что-то себе под
нос, посасывая чай через коктейльную трубочку. Делая последние, решающие
обороты, Борис уловил слова:
- Но как, Святая Мадонна, Алешин мог предсказать идею тахионной
флюктуации? Святая Мадонна... Но как?
Чисто выбеленные стены испытательного павильона заколебались,
исчезая. Мгновение - и перед Буханкиным уже другая картина. Лес. Голубое
небо. И улыбающийся юноша с букетом голубых цветов.
- Привет, - просто сказал юноша. - Мы рады тебе на нашей планете.
Буханкин машинально кивнул.
- Тебе, - продолжал юноша, - как первому землянину, мы преподнесем
подарок. Омолодим тебя на тридцать лет.
Сильные руки подхватили Борю, вынули из седла звездохода. И понесли
навстречу омоложению, навстречу счастью. На этом мы и закончим рассказ.
Ведь то, что было дальше, вы знаете и сами. Любой сейчас может сесть в
свой звездоход, свой АПМБ-4, названный в честь великой четверки землян.
Сесть, и покатить навстречу молодости. Главное - не забывать сигналить.
- Бип! Ту-ту! Бип!
И все будет в порядке.
СКОВАННЫЕ ОДНИМ ЯЗЫКОМ
(Сергей Переслегин)
Дальше идти нельзя, дальше каталептическое
состояние, опьянение Пифии, шамана, дурь
вертящегося дервиша, дурь вертящихся
столов...
А.Герцен
Часы сломаны.
Стрелки сгнили, и рассыпались в прах. Тени цифр въелись в фальшивое
золото циферблата. Но стальная пружина еще сжата в тугой узел. Зубчатые
шестерни готовы перемолоть песчинку, попавшую в механизм.
Но - часы сломаны.
1. Имя
"Роза без шипов превратилась в шипы без розы."
Это красиво. Более того.
"Звали человека..."
Имя... Вспомни свое имя. Если ты - человек. Человек, а не роза.
Человек, а не шип.
Мы бредем по дороге, у которой нет начала. Мы идем к цели, к которой
надо идти бесконечно. Но мало того - мы идем не в том направлении.
"Конечно, если на вершине гнилого дерева кто-то был."
Собственно говоря, дороги нет. Но нам легче идти, считая, что дорога
под нашими ногами. Нам приятнее видеть бетон и асфальт, чем траву и камни.
Но!
Под чьими ногами?
Кто идет вперед?
Грив? Гривин? Гривно? Гривенко?
А может быть - Гривинштейн и Гривадзе? А может быть - Гривайс и
Гривер?
Или - человек?
Это лишь маски. Камуфляж песчинки, попавшей в часовой механизм.
"А, Селенушка?"
"Дианушка..."
Мы начинаем понимать. Значит пора менять тему.
2. Темные судьбы
"Входя в тюремный шлюз, Стор был ребенком. Он вышел почти стариком.
Темнота ночи повисла в этой душе."
У них есть знаменатель - общая линия, пронзающая темные судьбы. Опять
же - Имя. Стор.
Стор.
Но мы говорим уже не о имени - о судьбах.
И о темноте.
Путь темноты короче пути света. Темнота умеет находить согласие в
отрицании. Темнота - просто отсутствие света. Но свет вовсе не отсутствие
темноты. Диалектика умерла. Взаимности отрицаний нет. И спасения нет тоже.
Нет.
Чем чаще начинаешь новую строчку...
Тем большим выходит объем.
Спасения нет - но есть надежда. Судьбы нет - есть тьма. Нет и книг, о
которых я пишу. Но так ли это важно? Достаточно послесловия.
Телефоны - для глухих.
Пикник - для муравейника.
Книга - для читателя?
"А какое имеет значение, чему поклоняются те, у кого нет истинной
веры?"
Это сказано в книге, которую мало кто из вас читал. Поэтому я даже не
стану указывать в какой именно. "Нет истинной веры?"
Да.
Но есть надежда.
Не совсем понимаю, о чем я сейчас пишу. Но тем интереснее будет
читать вам. И каждый найдет свой собственный смысл.
Как в песнях Гребенщикова.
"Есть люди у которых обращаются на "Вы".
Есть большие пассажиры мандариновой травы."
Ноты в нашем сборнике поместить невозможно. Я узнавал.
Дальше - по темной дороге.
Вперед.
3. Заключение. Шестнадцать строк
Именно столько - большего не осталось. Мы выжили. Мы прошли дороги.
Мы прочитали все, что было написано. И выжили. Невероятно.
"Скоро, очень скоро, деревья вытащат из почвы корни, разминаясь после
долгой холодной ночи."
Здорово, правда? Ну правда ведь, здорово?
"Скоро..."
Я верю в солнечные часы. В свет - победитель. Верю, что песчинки
раздробят зубчатые колеса. Мы вырвемся из царства гнилого железа. Мы - не
стрелки. Мы - вольные стрелки: И почему в пишущих машинках нет знака
ударения? Это оскал сжатой пружины. Лик застоя.
Но мы - не стрелки. Мы - вольные стрелки.
Вы сами прочтете правильно. Прочтете так, как правильно для вас. И
ответите на вопрос имени, вопрос Стора.
"А как тебя зовут-то?"
Абстрактно Понятая Модель Будущего. Четвертая волна. "АПМБ-4".
Сергей.
Литература
1. В.Гюго. Полное собрание сочинений. Париж. 1899г.
2. С.Переслегин. Скованные одним языком. Рукопись.
3. А. и Б. Стругацкие. Собрание Сочинений. Одесса. 1990 г.
4. В.Крапивин. "Избранное". Свердловск. 1989г.
5. Е.Гуляковский. "Тень Земли". Москва. Советский писатель. 1989г.
6. Р.Киплинг. "Маугли". Баку. "Гянджлик". 1987г.
7. Фрэнк Нортон. Рассвет в горах (лирическая зарисовка).
Сан-Франциско Кроникл. N 45, 1978г.
8. Уход за "АПМБ-4" в условиях высокогорья. МО СССР. Инструкция для
служебного пользования.
9. Вопросы без ответов. Сборник. Под редакцией Сам Самосина. Токио.
1980г.
Сергей ЛУКЬЯНЕНКО
МОЙ ПАПА - АНТИБИОТИК
Сквозь сон я услышал тихий гул снижающегося флаера. Тонкое угасающее
пение плазменных моторов, шорох ветра, путающегося в плоскостях. Окно в
сад было открыто, а посадочная площадка у нас совсем рядом с домом. Папа
давно уже грозится перетащить керамические плитки, из которых выложен
пятиметровый посадочный круг, подальше в сад. Но делать этого, наверное,
не собирается. Если уж ему понадобится сесть бесшумно, то он приземлится с
отключенными двигателями. Этого делать нельзя, слишком опасно и сложно, но
папа на такие мелочи не обращает внимания.
Дело в том, что мой папа - антибиотик.
Не открывая глаз, я сел на кровати. Пошарил рукой по столу, где была
сложена одежда, но передумал и побрел к двери прямо в пижаме. Ноги
путались в длинном теплом ворсе ковра, но я нарочно старался не отрывать
их от пола. Мне очень нравится этот толстенный мягкий ковер, на котором
можно кувыркаться, прыгать и делать все что угодно, не рискуя сломать себе
шею.
За окном гулко стукнули посадочные стойки флаера. Сквозь веки
просочился тускло-красный свет тормозного выхлопа.
По-прежнему не размыкая глаз, я открыл дверь, начал спускаться по
лестнице. Если папа приземлился "громко", значит, он хочет, чтобы я знал -
он вернулся. Но и я хочу показать, что знаю это.
Шаг, еще шаг. Некрашенные деревянные ступени приятно холодили ноги.
Не мертвой стылостью металла, не равнодушным ледяным ознобом камня, - а
живой, ласковой прохладой дерева. По-моему, настоящий дом обязательно
должен быть деревянным. Иначе это - не дом, а крепость. Укрытие от
непогоды...
Шаг, еще шаг... Я сошел с последней ступеньки, встал на гладкий
паркет холла. Забавно определять свое положение по состоянию пола. Шаг,
еще шаг. Я уткнулся лицом во что-то твердое и гладкое, как сталь;
скользкое и упругое, как рыбья чешуя; теплое, как человеческая кожа.
- Гуляешь во сне?
Отцовская рука взъерошила мне волосы. Я уставился в темноту, пытаясь
разглядеть хоть что-нибудь. Ну конечно, папа вошел в дом, не зажигая
света.
- Включить свет, - обиженно сказал я, пытаясь увернуться от отцовской
ладони.
По углам холла начали разгораться желто-оранжевые светильники.
Темнота сжалась, убегая в широкие прямоугольники окон.
Папа, улыбаясь, смотрел на меня. Он был в десантном спецкостюме, и
обтягивающий его тело черно-смоляной биопластик уже начинал светлеть.
Приспосабливался к изменившейся обстановке.
- Ты прямо с космодрома? - спросил я, с восхищением глядя на отца.
Как обидно, что сейчас ночь и никто из одноклассников его не видит...
Спецкостюм казался тонким, наверное, из-за того, что мускулы рельефно
выделялись под тканью-хамелеоном. Но это только иллюзия. Биопластик
выдерживает температуру в полтысячи градусов и отражает очередь из
крупнокалиберного пулемета. Ткань, из которой сделан спецкостюм, имеет
одностороннюю подвижность. Не знаю, как это устроено, но если дотронуться
до комбинезона снаружи - он твердый, словно из металла. А когда надеваешь
спецкостюм (папа иногда мне разрешает), - он мягкий и эластичный.
- Мы приземлились час назад, - рассеянно сказал, ероша мне волосы,
папа. - Сдали оружие, и сразу по домам.
- Все в порядке?
Папа подмигнул мне, заговорщически оглянулся.
- Все более чем в порядке. Болезнь ликвидирована.
Слова были обычными, как всегда. А вот улыбка у папы не получилась. И
спецкостюм у него никак не мог успокоиться: поблескивали разбросанные по
ткани датчики, мерцала разноцветным непонятным узором индикаторная панель
на левом запястье. По цвету спецкостюм уже ничем не отличался от
бледно-голубых обоев. Шагни папа к стене - и его невозможно будет
заметить.
- Пап, - чувствуя, как слетает с меня сон, прошептал я. - Трудно
пришлось?
Он молча кивнул. И нахмурился - теперь уж абсолютно по-настоящему.
- А ну-ка, марш в постель! Два часа ночи!
Наверное, таким голосом он отдает приказания там, на планетах,
пораженных болезнями. И никто не решается спорить.
- Есть! - четко, в тон папе, ответил я. Но все-таки спросил
напоследок: - Пап, ты не видел...
- Нет. Ничего, теперь сможешь болтать со своим другом снова. Связь с
планетой восстановят к утру.
Я кивнул и пошел вверх по лестнице. Оглянувшись, у самой двери
увидел, что папа стоит на пороге и стягивает с себя гибкую голубую броню.
Перегнувшись через перила, я смотрел, как перекатываются у него по спине
тугие клубки мышц. Я никогда не смогу так накачаться, не хватит терпения.
Папа заметил меня и махнул рукой:
- Ложись, Алик. Подарок покажу только утром.
Это здорово, подарки я люблю. Папа дарил их мне, еще когда я был
совсем маленьким и не знал, кем он работает.
Когда от нас ушла мама, мне было пять лет. Помню, как она целовала
меня - я стоял у двери, никак не мог понять, что происходит. Потом мама
