Пустите нас с Игорем в любой приличный дом, мы за полдня устроим то же
самое. А вот атмосфера работы у нас не получится. Никогда...
-- Вот как трудятся полноценные люди, -- торжествующим шепотом произнес
Игорь. Я схватил его за руку, потянул к двери. Но Тиммин папа, сидевший к
нам спиной, уже обернулся.
-- А, роддэры... Идите сюда.
Игорь с радостной улыбкой двинулся вперед. За ним, поневоле, я.
-- Спасибо, -- усаживаясь в свободное кресло и стараясь не слишком уж
привставать на цыпочки, ответил Игорь. Ну и кресла! Словно специально для
издевательства над роддэрами. Пытаясь утвердиться на необъятном кожаном
сидении, я особенно остро осознал, что росту во мне метр сорок девять, а
веса не хватает и для этих сантиметров.
-- Мы вас на минутку оторвем от дел, если вы не очень заняты, -- самым
вежливым из своих голосов сказал Игорь. -- У нас вышел маленький спор с
Мишей. Помогите разобраться, пожалуйста.
Мистер Эванс кивнул, выключая мерцающий на столе дисплей. Давал понять,
что временем не ограничен.
-- Один из нас, -- продолжал Игорь, -- считает неэтичным пользоваться за
ваш счет предметами роскоши. Ну, заказывать килограммами икру, приобретать
персональные гравитаторы, делать заказ на строительство такого же дома,
как ваш. А другой говорит, что вы такой же бездельник, как и любой роддэр.
Только прикрываетесь видимостью работы.
Меня передернуло. Да, эпатаж -- это непременная черта любого роддэра. Но
зачем Игорь так построил фразу, что непосвященному в роддэрский сленг
человеку покажусь хамом именно я.
-- Как я понял, бездельником меня считаешь ты.
С добродушной улыбкой мистер Эванс разглядывал Игоря.
-- Резонируешь, -- одобрительно кивнул Игорь.
-- По пяти плоскостям, -- немедленно отозвался мистер Эванс.
Этого я уже не понял. Сленг меня мало интересует. Но Игорь уважительно
развел руками.
-- Я восхищен. Серьезно, вы отличный знаток. Но зачем ваши знания, а? Кому
они нужны, когда достаточно выучить три-четыре языка и общаться с любым,
любым человеком в мире?
-- Можно неплохо прожить, зная лишь один язык, -- подтвердил Эванс.
-- Тогда зачем нужны вы? Кому поможет ваше знание арабского или, скажем,
диалекта гамбургских мафиози начала двадцать первого века?
-- Не знаю. Скорее всего -- никому.
Игорь вздохнул.
-- Значит, прав... Мы живем -- или доживаем? -- в мире машин и
компьютеров. Они вытесняют людей отовсюду, и с этим ничего не поделаешь,
это прогресс. Настоящей работой занято меньше двадцати процентов
населения. Остальные либо уходят в роддэры, либо... -- Игорь сделал паузу,
-- имитируют бурную деятельность. В тех областях, конечно, где это
возможно -- литературе, живописи, истории, археологии, филологии... Можно
размалевать синей краской полсотни фанерок, развесить их по стенам
специально выстроенной картинной галереи и считаться самобытным
художником. Общество позволит, оно богатое. Роддэры для общества опаснее,
но, в сущности, и они терпимы...
Мистер Эванс слушал его вполне серьезно. И внимательно.
-- Ты молодец, дружок, -- тихо сказал он. -- Мыслишь вполне здраво. Одна
беда -- с позиции одиночки.
-- Это как? -- заинтересовался Игорь. -- Ваше обращение "дружок" я
принимаю...
-- По поводу биовозраста, -- без улыбки закончил мистер Эванс. -- Ты прав,
мы живем в трудное время. Время беззаботности. Мир всегда двигали вперед
считанные проценты людей. Из звериных пещер к далеким звездам мир вытащили
гении. Те, кто придумали колесо и тормоз для колеса. Пенициллин и
многоступенчатые ракеты. Генную инженерию и компьютеры...
Меня словно холодной водой облили. Не надо про генную инженерию! Дискеты
компьютера ударили мне в лицо жесткой коричневой лентой запаха. Пузырек с
лекарством на столе -- удушливым искрящимся облаком. Не надо!
А Тиммин отец, не замечая болезненной гримасы на моей физиономии,
продолжал:
-- Раньше находилось занятие для всех. Но сейчас не нужны тысячи людей,
чтобы построить придуманный гением ракетоплан. И не нужны еще сотни, чтобы
прокормить гения и строителей. И десятки тех, кто лечил, развлекал сотни и
тысячи -- тоже не слишком-то нужны...
-- Киберюмористов пока не существует, -- возразил вдруг Игорь.
-- Да, но это мелочи. Так что в посылках ты прав. Выводы получились
неверные.
Мистер Эванс больше не смотрел на Игоря. Он вертел в руках авторучку и
негромко, словно самому себе, говорил:
-- Таланты могут найтись у каждого, только пока это у нас не очень-то
получается. Но есть и другой выход. Заниматься своим делом, даже если
таланта в тебе -- миллионная доля, а остальное -- просто труд и терпение.
Заниматься, зная, что никогда не сотворишь чуда, что на всю жизнь
останешься одним из миллиона бесталанных, которые пользы-то принесут как
один-два настоящих гения.
-- Вы имеете в виду себя? -- жестко, не колеблясь, спросил Игорь.
-- Да.
Мистер Эванс отложил в сторону несчастную авторучку, выгнувшуюся в его
пальцах затейливым вензелем.
-- Я занимаюсь программой "Конвергенция". Это создание единого языка,
основанного не на смеси самых известных и простых языков, как эсперанто, а
на принципе логэм.
-- Логэм?
-- Да. Логэма -- это логическая единица речи, звукосочетание, которое на
любом мировом языке имеет одинаковый смысл.
Игорь рассмеялся.
-- Чушь. Этого не может быть.
-- Может. Выделено уже шестьдесят три логэмы. Они понятны без перевода
любому человеку в мире. И каждая из этих логэм -- на счету
лингвистов-гениев, лингвистов от природы, от бога. Возможно, даже
наверняка, что в их труде есть доля таких же, как я, есть и мой вклад. Но
вычислить его невозможно -- настолько он мал.
Мистер Эванс кивнул на книжные шкафы, на дискеты с записями.
-- Я изучаю эволюцию имен собственных и местоимений в латышском языке
двадцатого века. Чем и как это поможет Шарлю Дежуа или Чери Сайн, я не
знаю. Но, возможно, поможет.
-- Шарль Дежуа -- это тот, кто расшифровал сигналы Маяка Пилигримов? --
задумчиво спросил Игорь. Не дожидаясь ответа, попросил: -- А вы не можете
произнести хоть одну логэму?
-- Могу.
Мы с Игорем замерли. А отец Тимми скорчил какую-то гримасу, словно
разминая щеки, набрал воздуха и произнес... что-то короткое, отрывистое,
почти не запоминаемое. И абсолютно бессмысленное...
-- Конечно, непонятно, -- засмеялся Игорь. -- Вот так логэма! На роддэров
не действует.
-- Нет, не понял, -- с некоторым сожалением ответил я. И тут до меня
дошло, что я отвечаю на словно бы и не произносившийся вопрос. Через
мгновение это понял и Игорь.
-- Вот так, -- улыбнулся мистер Эванс. -- Я произнес вопросительную логэму
понимания. Она показалась вам бессмысленной, но содержащийся в ней вопрос
вы уловили.
-- Хорошо, -- после некоторой паузы признал Игорь. -- Я беру назад свои
слова про бездельника. Но ведь и это не для всех. Многие, очень многие не
смогут работать, не видя результатов труда. Им-то что делать? Их будет все
больше и больше...
-- А им надо держаться. Жить. Хоть роддэром, хоть
художником-абстракционистом. До тех пор, пока человек не сможет управлять
самой сложной на свете машиной.
-- Какой это машиной?
-- Самим собой. Пока обруганная и приевшаяся всем наука не даст каждому
возможность преобразиться.
-- Телепаты-телекины... Люди-молнии, бессмертные, ясновидящие... Так, что
ли?
-- Так. У человечества переходный возраст. А для него тоже есть свои
болезни: роддэрство, нелюбимый тобой авангардизм...
-- Это мной-то? -- Игорь рассмеялся, тряхнув семицветной гривой.
Они смотрели теперь друг на друга почти мирно. Но меня это не радовало. Во
мне клокотала ярость.
-- Значит, преобразимся? -- спросил я. -- Расширение возможностей человека
-- как лекарство от болезней человечества? А вы не слыхали, что есть
лекарства опаснее, чем сама болезнь?!
Мистер Эванс удивленно повернулся ко мне.
-- Конечно, без случайностей не обходится... Ты имеешь в виду что-то
конкретное?
-- Я имею в виду вашего сына.
У Игоря глаза полезли на лоб. Он-то ничего про Тимми не знал... У мистера
Эванса исказилось лицо.
-- Да, Тим -- психокинетик. И разрешение на генную операцию давал я. Но
ничего плохого ему эта способность не принесла.
-- Вы видели взрослых психокинетиков? -- тихо спросил я.
Он покачал головой.
-- А я знал одного. Почти полная потеря зрения, руки в язвах до самых
локтей. Ему было двадцать семь, он выглядел на пятьдесят.
Мистер Эванс прикрыл глаза. Сейчас и он выглядел на пятьдесят, не меньше.
-- Я знаю. Слышал... Да меня и предупредили врачи из Центра. Это бывает,
если очень сильно перегружаться. Очень... Но что я могу поделать? Вы же
теперь все взрослые... Не надо дожидаться пятнадцати... или сколько там
было раньше, лет. Сдал экзамен -- и можешь распоряжаться собой. Если вы
сможете уговорить Тимми -- я буду только рад. Пусть оперирует хотя бы
два... Ну, три раза в неделю.
-- Оперирует? -- Игорь вскочил с кресла. Непонятная реакция. Всем
известно, что психокинетики становятся, в основном, хирургами. Только они
способны выдрать, вытащить из человеческого тела запущенный рак со всеми
его метастазами или вылечить порок сердца у еще не родившегося ребенка.
Игорь повторил: -- Оперирует? Но ведь для этого необходима вторая ступень.
Право на коллективную ответственность...
В полной тишине мы смотрели на то, как отец Тимми достает из ящика стола
знак самостоятельности. Такой же, как у нас с Игорем. Только слова на нем
другие: "Достиг возраста коллективной ответственности".
-- Он его не любит. Отдал мне на сохранение.
-- Ну я дурак... -- отчетливо прошептал Игорь. -- Дурак.
Он поднес знак к глазам, словно не веря. Потом быстро вышел из комнаты.
-- Если бы их было больше... -- как-то безнадежно произнес мистер Эванс.
Ухода Игоря он, похоже, не заметил. -- Тим ведь понимает -- если он не
поможет человеку, тот умрет. Вот и делает по три операции в день...
"А в редкие выходные развлекает своими способностями любопытствующих
роддэров", -- подумал я.
-- Это ведь оказалось не очень и сложно -- телекинез. Синтезировали
какое-то вещество, оно позволяет любому стать психокинетиком. Но выпуск
его наладить не могут, приборы не позволяют добиться чистоты раствора.
Кажется, оно называется псикиноверрином...
-- Псикиноферрином, -- автоматически поправил я. -- Там молекула гема в
цепи. ПКФ встраивается в эритроциты.
...Боль. Дикая, запредельная, невыносимая боль. Выворачивающие все тело
судороги. Фиолетовый туман, в котором плавают раскаленные добела шарики.
Вот такой он -- запах ПКФ для моего "суперобоняния". Длинный коридор.
Белые стены. Режущий глаза свет. Я ползу по гладкому холодному полу.
Навстречу уже бегут -- проклятые, ненавистные белые халаты, такие же
холодные и чужие, как эти стены. Меня тошнит, вместе с блевотиной
выплескиваются сгустки темной крови прямо на чистые халаты, в
сочувственные, встревоженные лица. И я кричу, выгибаясь в поднимающих меня
руках: "Забирайте свое дерьмо! Забирайте! Я доварил вашу похлебку,
пробуйте! И это, это жрите! Жрите..."
В Веллесбергском Центре Совершенствования я работал полгода. Уходя,
сказал, что не хочу делать других такими же несчастными, как я сам.
Соврал... Меня погнала в роддэры боль.
Дверь распахнулась, едва мистер Эванс собрался начать расспросы. Откуда
это роддэру известно точное название препарата? Но в кабинет ввалились
Дэйв с Тимми, и мистер Эванс мгновенно переменился.
-- Пап, пошли купаться, -- выпалил Тимми. -- Покажешь нам, как плавать на
спине.
Оба они -- и Дэйв, и Тимми, были мокрые, взъерошенные и абсолютно
счастливые. Похоже, мистер Эванс это понял. Он быстро встал.
-- Пошли. В тридцать третий раз буду тебя учить.
Тут Тимми заметил меня. Неуверенно кивнул, видимо раздумывая, интересно ли
настоящему роддэру бултыхаться в десятиметровом пруду. Я усмехнулся и с
беззаботным видом поднялся с кресла. Пообещал:
-- Сейчас я найду Игоря, и мы покажем вам настоящий класс.
