нити, стеблях.
Небо... Небо сменило цвет - над прудом расплывалась кромешная чернота
с фиолетовым отливом. А пруд был светел. В неимоверной прозрачной глубине
его просматривались очертания типовых многоквартирных зданий.
Николай охнул и мягко осел на лиловатый песок.
Мир сошел с ума... Мир?
"Это я сошел с ума..." - Грозная истина встала перед Николаем во весь
рост - и лишила сознания.
Снять в июле домик на турбазе "Тишина" считалось среди представителей
культуры и искусства делом непростым. Но художнику Федору Сидорову
(коттедж N_9) свойственно было сверхъестественное везение, актеру ТЮЗа
Григорию Чускому (коттедж N_4) - сокрушительное обаяние, а поэту Николаю
Персткову (коттедж N_5) - тонкий расчет и умение вовремя занять место в
очереди.
Молодой Николай Перстков шел в гору. О первом его сборнике "Окоемы"
хорошо отозвалась центральная критика. Николай находился в творческом
отпуске: работал над второй книгой стихов "Другорядь", поставленной в план
местным издательством. Работал серьезно, целыми днями, только и позволяя
себе, что посидеть с удочкой у озера на утренней и вечерней зорьке.
Кроме того, вечерами творить все равно было невозможно: где-то около
шести раздавался первый аккорд гитары, и над турбазой "Тишина"
раскатывался рыдающий баритон Чуского. А куплет спустя многочисленные
гости Григория совсем уже пропащими голосами заводили припев: "Ай, нэ,
нэ-нэ..."
К полуночи хоровое пение выплескивалось из коттеджа N_4 и медленно
удалялось в сторону пристани...
Беспамятство Николая было недолгим. Очнувшись, он некоторое время
лежал с закрытыми глазами и наслаждался звуками. Шелестели березы. В
девятом домике (у Сидорова) работал радиоприемник - передавали утреннюю
гимнастику. Потом над поэтом зашумели крылья и на березу тяжело опустилась
птица. Каркнула.
"Ворона... - с умилением подумал Перстков. - Что же это со мной такое
было?"
Надо полагать, временное помрачение рассудка. Николай открыл глаза и
чуть не потерял сознание вторично. На вершине розоватой березы разевала
зубастый клюв какая-то перепончатая мерзость.
Теперь уже не было никакой надежды - он действительно сошел с ума. И
полетели, полетели обрывки страшных мыслей о будущем.
Книгу стихов "Другорядь" вычеркнут из плана, потому что творчеством
умалишенных занимается совсем другое издательство. На работе скажут:
дописался, вот они, стихи, до чего доводят... Тесть... О господи!..
Перстков медленно поднялся с песка.
- Не выйдет! - хрипло сказал он яркому подробному кошмару. - Не
полу-чит-ся!
Да, он прекрасно понимает, что сошел с ума. Но остальные об этом не
узнают! Никогда! Он им просто не скажет. Какого цвета береза? Белая. Кто
это там каркает? А вы что, сами не видите? Ворона!
Безумие каким-то образом овладело только зрением поэта, слуху вполне
можно было доверять.
И Перстков ринулся к своему коттеджу, где с минуты на минуту должна
была проснуться жена.
Два десятка метров пути доставили ему массу неприятных ощущений.
Ровная утоптанная тропинка теперь горбилась, проваливалась, шла по
синусоиде.
"Это мне кажется, - успокаивал себя Перстков. - Для других я иду
прямо".
Пока боролся с тропинкой, не заметил, как добрался до домика. Синий
деревянный коттеджик был искажен до неузнаваемости.
Дырки в стене от выпавших сучков - исчезли. И черт бы с ними, с
дырками, но теперь на их месте были глаза! Прозревшие доски с любопытством
следили за приближающимся Николаем и как-то нехорошо перемигивались.
- Коля! - раздался испуганный крик жены. - Что это такое?
Из-за угла перекошенного коттеджа, держась тонкой лапкой за стену,
выбралось кривобокое существо с лиловым лицом. Оно озиралось и что-то
боязливо причитало.
Николай замер. Жена (а это, несомненно, была жена), увидев его,
взвизгнула и опрометью бросилась за угол.
"Черт возьми! - в смятении подумал Николай. - Что ж у меня, на лбу
написано, что я не в себе?"
Вбежав в коттедж, он застал жену лежащей ничком на полуопрокинутой,
словно бы криво присевшей кровати.
- Вера... - сдавленно позвал он.
Существо глянуло на него, ойкнуло и снова зарылось носом в постель.
- Вера... Понимаешь, какое дело... Я... Со мной...
С каждым его словом лиловое лицо изумленно приподнималось над
подушкой. Потом оно повернулось к Николаю и широко раскрыло выразительные,
хотя и неодинаковые по размеру глаза.
- Перстков, ты, что ли?
Растерявшись, Николай поглядел почему-то на свои пятнистые ладони.
Сначала ему показалось, что вдоль каждого пальца идет ряд белых пуговок.
Присмотревшись, он понял, что это присоски. Как на щупальцах у кальмара.
- Господи, ну и рожа! - вырвалось у жены.
- На себя посмотри! - огрызнулся Николай, и существо, ахнув,
бросилось к висящему между двух окон зеркалу. Николай нечаянно занял
хорошую позицию - ему удалось одновременно увидеть и лиловое лицо, и
малиновое его отражение.
Резанул душераздирающий высокий вопль, и лиловая асимметричная жена
кинулась на поэта. Тот отпрыгнул, сразу не сообразив, что кидаются вовсе
не на него, а в дверной проем... Так кто из них двоих сумасшедший?
На отнимающихся ногах Николай пошел по волнистому полу - к зеркалу.
Что он ожидал там увидеть? Привычное свое отражение? Нет, конечно. Но
чтобы такое!..
Глаза слиплись в подобие лежачей восьмерки. Рот ороговел - безгубый
рот рептилии. На месте худого кадыка висел кожистый дряблый зоб, сильно
оттянутый книзу, потому что в нем что-то было - судя по очертаниям,
половинка кирпича. Господи, ну и рожа!..
Николай схватился за кирпич и не обнаружил ни кирпича, ни зоба.
Тонкая жилистая шея, прыгающий кадык... Вот оно что! Значит, осязанию тоже
можно верить. Как и слуху...
Кое-как попав в дверь, Николай вывалился на природу. Небо над головой
золотилось и зеленело. Жены видно не было. Откуда-то издали донесся ее
очередной взвизг. Надо понимать, еще на что-то наткнулась...
Машинально перешагивая через мнимые пригорки и жестоко спотыкаясь о
настоящие, Перстков одолел метров десять и, обессилев, прилег под ивой,
которая тут же принялась с ним заигрывать - норовила обнять длинными
гибкими ветвями. На ветвях росли опять-таки глаза - томные, загадочные,
восточные. Реяли также среди них алые листья странной формы. Эти,
складываясь попарно, образовывали подобия полуоткрытых чувственных ртов.
Николай был мгновенно ими испятнан.
- Ты, дура!.. - заверещал Перстков, вырываясь из нежных объятий. - Ты
что делаешь!..
В соседнем домике кто-то всхрапнул, заворочался, низко пробормотал:
"А ну, прекратить немедленно!.." - перевернулся, видно, с боку на бок, и
над исковерканной турбазой "Тишина" раскатился раздольный баритональный
храп.
Рискуя расшибиться, Николай побежал к коттеджу N_4.
Комната была перекошена, как от зубной боли. На койке, упираясь
огромными ступнями в стену, спал человек с двумя профилями.
- Гриша, Гриш!..
Спящий замычал.
- Гриша, проснись! - крикнул Николай.
Человек с двумя профилями спустил ноги на пол и сел на койке, не
открывая глаз.
- Гриша!
Ведущий актер ТЮЗа Григорий Чуский разлепил веки и непонимающе
уставился на Персткова.
- Никола, - хрипловато спросил он, - кто это тебя так?
Затем глаза его раскрылись шире и обежали перекошенную комнату. Он
посмотрел на хлебный нож, лезвие которого пустило в стол граненые
металлические отростки, на странный предмет, представляющий собой помесь
пивной кружки с песочными часами, - и затряс профилями.
Потом вскочил и с грохотом устремился к выходу. Двери как не бывало -
в стене зиял пролом, что тоже, несомненно, было обманом зрения, и Николай
в этом очень быстро убедился, бросившись следом и налетев на косяк.
- Н-ни себе чего!.. - выдохнул где-то рядом Чуский. - И это что же,
везде так?
- Везде! - крикнул Николай, отрывая руку с присосками от ушибленного
лба.
- Н-ни себе чего!.. - повторил Чуский, озираясь.
Часть лица, примыкающая к его правому профилю, выглядела испуганной.
Часть лица, примыкающая к его левому профилю, выражала изумление и даже
любопытство.
- А как все вышло-то?
- Рыбу я ловил! - закричал Перстков. - Пока не клевало - все
нормально было! А подсек!..
Турбаза напоминала кунсткамеру. Мало того: через каждые несколько
шагов это нагромождение нелепостей преображалось. Наклоненный подобно
шлагбауму шест со скворечником над коттеджем N_8 внезапно выпрямился, но
зато сам скворечник превратился в розовую витую раковину, насквозь
просаженную мощным шипом. От раковины во все стороны мгновенно и беззвучно
прокатилась волна изменений, перекашивая небо и деревья, разворачивая
домики, заново искажая перспективу.
Как ни странно, актер спотыкался мало. Причина была проста - он почти
не глядел под ноги. Николай предпочитал держаться справа, потому что левый
профиль Григория доверия не внушал - это был профиль авантюриста.
- Ну что ты все суетишься, Никола! - скрывая растерянность, актер
говорил на пугающих низах. - Ну странное что-то стряслось... Но не
смертельное же!..
По левую руку его золотился штакетник, местами переходя в узорную
чугунную решетку.
- Да как же не смертельное! - задохнулся Перстков. - А книга моя,
"Другорядь", теперь не выйдет - это как? А чего мне стоило пробить первый
сборник - знаешь?.. Не смертельное... Ты посмотри, что с миром делается!
Может, теперь вообще ничего не будет - ни литературы, ни театра!..
Чуский с интересом озирал открывающийся с пригорка вид.
- Театр исчезнуть не может, - машинально изрек он, видимо уловив лишь
последние слова Николая. - Театр - вечен.
- Ну, значит, изменится так, что не узнаешь!
- Эва! Огорчил! - всхохотнул внезапно Григорий. - Там не менять - там
ломать пора. Особенно в нашем ТЮЗе...
И Перстков усомнился: верить ли слуху.
- Я знаю, почему ты так говоришь! - закричал он. - У тебя с дирекцией
трения! А я?.. А мне?..
Острая жалость к себе пронзила Персткова, и он замолчал. Мысль о
погибшем сборнике терзала его. Ах, "Другорядь", "Другорядь"... "Моих берез
лебяжьи груди..." Какие, к черту, лебяжьи! Где вы видели розовых
лебедей?.. Да и не в лебедях дело! Будь они хоть в клеточку - кто теперь
станет заниматься сборником стихов Николая Персткова?! Сколько потрачено
времени, сил, обаяния!.. Пять лет налаживал знакомства, два года Верку
охмурял, одних денег на поездки в Москву ухнул... положительная рецензия -
аж от самого Михаила Архангела!..
Все прахом, все!
Ива при виде их затрепетала и словно приподнялась на цыпочки. Даже с
двумя профилями Григорий Чуский был неотразим. Узкие загадочные глаза на
гибких ветвях влажно мерцали, алые уста змеились в стыдливых улыбках.
- Эк, сколько вас! - оторопело проговорил актер, останавливаясь.
- Ну чего ты, пошли... - заныл Перстков. - Ну ее к черту! Она ко всем
пристает...
- А ничего-о... - вместо ответа молвил Григорий. - А, Никола?
И он дерзко подмигнул иве.
- У тебя на роже - два профиля! - с ненавистью процедил Перстков.
- Серьезно? - Чуский встревожился и, забыв про иву, принялся
ощупывать свое лицо. Подержался за один нос, за другой. - Почему же два? -
возразил он. - Один.
- Это на ощупь! - проскрежетал Перстков. - На ощупь-то и я тоже
прилично выгляжу!..
Актер поглядел на него и вздрогнул - видно, очень уж нехороша была
внешность поэта.
- Да, братец, - с подкупающей прямотой согласился он. - Морда у тебя,
конечно... Особенно поначалу... Но знаешь, - поколебавшись, добавил
