- страшно. Другие танцовать не стали, шмары сами с собой начали и не
особо по-новому, а со скукой.
Клява же как глянул по нашим - ему и говорить не надо - бузит братва.
Тут, который другой был, в отделение бы он позвонил, али сам слинял бы,
потому ясно - в резку брать будут, а Клява, говорю, делаш. Только сказал
скосо Васке про чего-то и сел с ней, как ничего нету, - у выключателя.
Потому знал Клява, что гамаз, что собака; струсишь - обязательно за
штаны хватит, али облает, а не трусь - и не тронет. Да и сознательность
эта, от дисциплины была в нем.
- Милюки не дело. Только ожгут ребят. Тут подход нужен, и милюки не
крайность.
- А я попробую, нет ли кого в работу взять.
- Опять одиночку.
- А ты зазови всех. Кабы каждая комсомолка брала на себя одного эта-
кого - все бы они вывелись.
- И почему ты, Васка, за парнишек берешься?
- А потому, что за девчонок ихних вам надо браться. Понял? Только
меньше любовь крутить...
Тут Клява даже рот растопырил, до чего огорошила его Васка словами
этими. Уж больно в самый цвет было сказано. Уж так сказано, что ежеля
думать очень, то и чепуха будто, а сразу принять - то самая правда и
есть. Только не время было разбираться. Дворняжка в открытую к выключа-
телю подбирался. Волгарь же так и заходил.
- Ну, - сказал он про Гнуча, - ежели барахлил только - измутохаю!
И вот обсели, значит, Кляву всем гамазом; Гнуч с Волгарем наперед, а
Фильке сказали, чтоб Васку подколоть:
- Намажь Дырявой али другой шмаре по басам. Стукни которой ни есть.
А Васка комсомолка ведь и значит за баб - на "дуру" полезет ежели
тронешь. Да, Клява, говорю, стерва парнишка: такого не сделовишь
на-плешь. И только что Филька навернул Дырявой, Васка - скок было на
Фильку, а Савка - хвать Васку, назад ее и бухтит, чтобы все слыхали:
- Постой, Васка. Кабы по-настоящему тронули девчонку, она бы соплей и
всех-то их разом пришибла бы. А тут просто братва с аршина треплется.
До чего тут взъело шпану! Которые вскочили, гляди схлеснутся... А
никто ничего. Только жиганье опять своих шмар захомутало, и начали
по-новому танцовать с дрыганьем, да со свистом.
А Гнуча и неразбери - поймешь чего он: зекает на Васку, рубаху зас-
тегнул и кепку в карман затырил. А парнишкам говорит:
- Чичас Васку на вальц позову... А там уж знаю чего.
И опять весь на Васку. А тут и Васка взглянула как раз на Гнуча, да
этак, что и не расскажешь как, заулыбалась ему и хошь верь-не-верь -
чуть-чуть язык ему высунула.
Так и полыхнуло жаром на Гнуча. Позови вот тыщи задрыг наших и у всех
клеши ему - не надо сказал бы, ежели Васка еще так ему. Да... эх-ха...
не случится уж больше этого... эх-ха...
А Клява опять, как ничего нету, бухтит Васке:
- Гляди, гляди! - ну и жиганство! Примерно говоря, ежели кто чужой
сюда бы прихрял... ну который отродясь не видывал бы этакого жиганства?
подох бы с хохоту! "Чего они тут делают такое?" - подумал бы он. "Сидят
в углу какие-то дяди и в трубы дудят. А посередь залы другие дяди; одни
в одной юбке да две ноги, а другие на обе ноги по юбке натянули и вот
скачут, да ловят друг дружку. Вот пымались, значит, склещились и ну ля-
гаться, и ну торкаться, и ну ногами брыкаться. А рожи! - умрешь, до чего
глупые. Но вот расцепились, отскочили друг от друга и ну ковырять пол, и
ну дрыгаться, и ну спотыкаться. Поковырялись, подрыгались и опять -
хвать друг за дружку и ну мяться и ну опять все сначала. А в углу наяри-
вают. Рожи! - Не иначе человека сожрать хотят от свирепости.
- Ха-ха-ха! - закатилась Васка. И Гнуча будто позвала глазом.
- Ха-ха-ха! - и Гнуч за ней загорловил с совестью, до чего смешно вы-
ходило у Савки.
- А ты на этих-то посмотри, на этих-то! - это Васка опять стала.
- На шпану? - подкусил Клява.
- На ребят-то этих! Клеши-то распустили! А рубахи-то гляди! А этот
дураковатый и прореху... (это на Волгаря, а он тут). - Ну и петухи! А
ведь думают, - фасон, фартачи, бояться всех их должны, ха, ха, ха...
Атаманы! Даже пивную, говорят, один взломал, - вот до чего молодец он.
Ну и грозные! Все девчонки глядят, да влюбляются, до чего они грозные.
Тьфу!
Тут Гнуча точно в глаз ткнуло, до чего взаправду Васка сказала. Ну
точь-в-точь весь гамаз так и знает про себя. А особенно когда про пивну-
ху... Застыдился тут Гнуч - хоть и не жить бы сейчас. Озлился на шпану -
так бы и врезал всем, до чего они показались сразу другие задрыгистые.
---------------
Только вскокнул тут Волгарь, поддернул штаны и бухтит Гнучу со
срезью, да со скрипом в горле:
- А ты видал оторву одну такую? Жиган один с фронта подобрал? Лярва!
Шкварки так и валятся. Так вот она тут, гляни, да не подавись блевоти-
ной. Я бы эту оторву и за черваш не...
И вот тут случилось такое, что и в мечте ни у кого не было.
Сорвался Гнуч, развернулся:
- Сойди! - и... хррясь Волгарю в зуб - что треснуло.
Хватился Волгарь за лицо, весь как змей стал:
- Ты так?.. - и на Гнуча, а гамаз на Васку с Клявой.
Да только - скок Гнуч к Васке: - "Сойди!" - аж зазвенело и блесь на
всех шабаром. - Удохает!
Волгарь взад, гамаз - вкруг, горловят. Сенька Дворняжка: "Даешь!" - и
к выключателю. Клява его - с катушек, и тоже как чорт ждет любого, шмары
в писк и для взаправды парнишек оттягают. Все забегали, музыка переста-
ла.
А Гнуч - пружиной весь, дрожит, Васку загородил; вот, скокнет с шаба-
ром на всякого, ежели станут.
Братва и делать не знает чего. Волгаря в угол: "Сойди, сойди" - бух-
тят, притихла, да на Гнуча говорят, чтоб с шабаром сошел - ничего теперь
не будет. Все хорошо, говорят, будет.
А Гнуч ни в какую. "Первого, грит, враз сниму! Меня не сделовишь,
грит! Не трошь, грит, луччи!"
Подошла тогда Васка к нему и хоть бы чего сказала, отняла шабар, в
карман его и смотрит на Гнуча. Видит, что с Гнучем делается что-то; сло-
ва не сможет сказать, губы вспрыгивают, скрипит зубами, - вот-вот
что-нибудь произойдет с ним.
- Перестань! Идем! Пойдем! Ну, перестань! - и в другую комнату его
повела. А Гнуч ей-еле может.
- Лепили они... Не брал пивнухи... Трехнулись, стрались ведь... Клеш
тут...
- Н-ну-ну! И перестань! И наплевать на все! Знаю, что не будешь
больше, - вкручивала ему Васка. - Мы лучше танцовать будем. Я давно хо-
тела, да клеши у всех, а я не люблю. А у тебя трубочка, и значит пойдем,
если возьмешь... Возьмешь?
- Возьму... Ну, давай...
- Давай.
И начали танцовать они, потому музыка опять заиграла, Клява велел. А
парнишки! - и диво! Точно чего вышло с ними. Глядят на Гнуча как рады, а
на Васку с понятием будто. Кляву обступили, хохочут про все, девчонок
разводят, которые со вздрыгиваньем танцуют - те и перестали уж.
А Васка смигнулась с Савкой и опять за Гнуча взялась:
- Как тебя зовут?
- Гнучем.
- Нет, а матка как зовет?
- По-разному... Гадиной, али дармоедом больше.
- Так... А ты, ведь, хорошо танцуешь. А петь ты умеешь?
- Умею. "Чум-чура", "Валеша-ша". Только забыл "валешу", а "чум-чура"
- знаю. Начинается: "баба сеяла муку".
- Знаю, знаю, не надо! А играть можешь?
- Могу... только не выходит. Вот представлять бы, как Клява, я мог
бы. Только не примут меня комсомольцы... Я уж знаю...
- Примут. Только не трусь... Я... - и вдруг Васка что было силы хвать
Гнуча в бок. Крякнул Гнуч балдой, видит: рвет Савка Волгаря, кругом
крик, писк, не разбери чего. Вот утащили Волгаря куда-то, Васка же руку
платком зажала, а сквозь платок кровь капает. Тут Савка прыжком к ней,
весь белый, глаза страшные. Ни пикни ему теперь.
- Идем? Перевязать надо.
- Пустяк... ничего... ничего... Гнуча возьми...
Савка без слова Гнуча под руку:
- Хряй!
И все трое пошли в аптеку.
---------------
Оказывается, что Васка хоть и танцовала с Гнучем, а все время она и
Савка за Волгарем глядели. И как Волгарь подскочил на Гнуча с шабаром,
чтоб удохать его, Васка хвать Гнуча в бок, отскочил Гнуч, а шабар - резь
Васку в руку. Вот и поранил.
Ну, а дальше и говорить зря. У Васки зажило. А Гнуч теперь в Клявином
клубе не хуже Клявы разделывает и даже сам представление сочинил одно.
Оказывается Гнуча-то Пашкой зовут. А матка так и еще чище зовет его те-
перь:
- "Паша".
- Как бабу. Хы...
III.
Много тут чего будет и все правда.
Черная, густая от дождя, ночь была круто взлохмачена ветром.
На улице ни одного человека. Дождик мелкий и липкий весело рассыпался
золотым песком по панели и рябил в лужах огненные гримасы фонарей.
Самый большой и радостный лоскут ветра долго носился по улице, то за-
биваясь в какой-нибудь двор, то неожиданно, с распростертыми крыльями, и
как бы с криком: "ага-а, попались!" выскакивал обратно, звонкими при-
горшнями дождя бросаясь в окна, то, распластавшись по панели, краями
крыльев жестоко морщил лужи.
Но это озорство, видно, ему надоело. Он заворчал что-то добродушное и
ковырнулся под мост, но вдруг, словно вспомнив что-то, или заметив инте-
ресное, снова выметнулся столбом на улицу.
Действительно, он увидел нечто не совсем обыкновенное.
По самой середине улицы шел парнишка. Парнишка был в кожаной, блестя-
щей от дождя, тужурке, в кожаной же фуражке и при клеше. Шел он странно,
совсем не торопясь, покачивая этак молодцевато плечами, держа руки нег-
лубоко в карманах. Иногда он запахивал через карманы тужурку, иногда же
настежь раскрывал ее, подставляя грудь навстречу упругому дождю. Лицо
его блестело, а мокрый насквозь клеш прилипал к коленкам.
Обиделся ли большой лоскут ветра на парнишку, или были другие сообра-
жения, но он зачерпнул в оба крыла огромную охапку дождя и всю ее обру-
шил на парнишку, точно желая прогнать его с улицы. Но парнишка даже не
заметил этого и так же, не торопясь, шел дальше.
Один во всей улице.
Не замечал же он ничего вокруг, потому что весь он ушел сейчас обрат-
но, в свой клуб, на сцену.
... Эстрада в клубе была уже знакомая и потому не пугала, хотя и вну-
шала уважение. Но что было за ней - не хотелось и думать. За ней - жду-
щая тьма. Эту тьму доверху наполнил беспощадный, подстерегающий, тыся-
чеглазый взгляд. И хотя парнишка утешался, что взгляд "свой", состоящий
из тысячи снисходительных глаз своих же товарищей по заводу, все же ка-
залось, что тьма только этим и живет, что надеется на его смешные прома-
хи. Подстерегала же она его потому, что он в первый раз выступает в та-
ком серьезном деле.
- Савелий Клява! Сто шестьдесят фунтов! "Вырывание", - сиповато ска-
зал спорт-инструктор притаившейся тьме.
Что-то косое нелепо метнулось в мозгу у Клявы и забилось в груди. Но
тут же в ответ что-то надтреснуло в нем, и... он овладел тьмой. Овладел
настолько, что как будто бы забыл про нее. Овладел настолько, что отыс-
кал в этой тьме маленькую, острую точку и запомнил, где она. Эта точка,
как тончайший усик, проходила сквозь тьму и тихонько и ласково бередила
его сердце. И ради этой милой точки тело его и лицо, без всякого с его
стороны напряжения, повертывалось к тьме своими самыми лучшими и нужными
движениями.
Он схватил четырехпудовую штангу и в два мгновенных приема взметнул
ее над головой.
Даже качнуло его от неожиданности: штанга была точно соломенная.
- "Брра-а!.. О-орр-а! а-а-ва-а! Рра-а!" - сорвался и обрушился на не-
го гремящий рев.
- "Ра-о-рра! Брра-о-рра-а!"
- "Фи-й!" - рассек бурю чей-то мстительный и издевательский свист.
---------------
- Фи-й! Фи-и-й!
Это уже свистнули сейчас, на улице.
"Они!" - оступился парнишка и, заметив, что он сошел с панели, повер-
нул к трамвайным путям. Шаг его стал тверже и шире, голова поднялась.
Свист сзади его напомнил ему свист в клубе. Тот свист обидный и незаслу-
женный, точно плетью, хлестнул по его мускулам и опустил их.
