плашкетов уже не содержал - сам на содержании.
Ломтев советовал:
- Завязывать, конечно, нашему брату не приходится. Надо работать по
старой лавочке, только с рассудком.
А как с рассудком? Попадешься, все равно убьют. Вот тебе и рассудок.
Умный Ломтев ничего не мог придумать.
Время такое! По-ломтевски жить не годится.
Бродил целыми днями Ванька полуголодный. В чайнушках просиживал до
ночи, за стаканом цикория, ел подозрительные лепешки.
А тут еще ни к чему совсем девчонка припомнилась, Люська такая.
Давно еще скрутился с нею, до второй судимости было дело. А потом
сел, полтора года отбрякал и девчонку потерял.
Справлялся, искал - как в воду.
И оттого-ли, что скучно складывалась жизнь, оттого-ли, что загнан был
Ванька, лишенный возможности без опасности для жизни воровать - почву
терял под ногами - от всего ли этого вдруг почувствовал ясно, что нужно
ему во что бы то ни стало Люську разыскать.
С бабою, известно, легче жить, Костя Ломтев и тот на бабий доход пе-
решел.
Но главное не это. Главное, сама Люська понадобилась.
Стали вспоминаться прежние встречи, на Митрофаньевском кладбище про-
гулки. Пасхальную заутреню крутились как-то. Всю ночь. И весело же было.
Дурачился Ванька точно не делаш, а плашкет. И Люська веселая, на щеках
ямки - ладная девчонка!
Мучился Ванька, терзался.
И сама по себе уверенность какая-то явилась: не найдет Люську - все
пропадет.
Раз в жизни любви захотелось, как воздуха.
С утра, ежедневно, блуждал по улицам, чаще всего заходил к Митрофа-
нию.
Думалось почему-то, что там, где гулял с Люською когда-то, встретит
ее опять.
Но Люська не встречалась. Вместо нее встретил около кладбища Славуш-
ку.
Славушка его сразу узнал:
- Глазастый, чорт! Чего тут путаешься? По покойникам приударяешь,
что-ли?
Громадный, черноусый. Московка на нос, старинные, на заказ лакировки
- нет теперь таких людей.
Не встречаются.
Под мухою. Веселый. Силач. Здороваясь, так сжал Ванькину руку -
пальцы онемели.
- Работаешь? Паршиво стало. Бьют, стервецы! Кулясова знаешь? Убили. И
Кобылу-Петьку. Того уж давно. Теперь, брат, надо иначе. Прямо - за глот-
ку: "Ваших нет". Честное слово. Я дело иду смотреть, - понизил голос
Славушка. Верное дело. Хочешь в компанию?
- В центре? - спросил Ванька.
- Не совсем. На Фонтанке. Баба с дочкою, вдова. Верное дело.
Ванька слушал.
Повеселел.
Дело есть! Что же еще и надо?
Осведомился деловито. В прежнюю роль делаша входил.
- Марка большая?
- Чтобы не соврать - косых на сорок! Честное слово! Я, знаешь, тре-
паться не люблю. Шпалер есть?
- Нет.
- Чего же ты? Теперь у любого каждого плашкета - шпалер. Ну, да я
достану. Значит, завтра? Счастливо, брат, встретились. С чужим хуже ит-
ти. С своими ребятами куды лучше.
---------------
На другой день - опять, на кладбище.
Славушка, действительно, достал наган и для Ваньки.
Похвастался по старой привычке:
- Я, брат, что хошь достану. Людей таких имею.
Торопливо шел впереди, плотно ступая толстыми ногами в светлых сапо-
гах, высоко приподняв широкие плечи.
Ванька глядел сзади на товарища и казалось ему, что ничего не измени-
лось, что идут они на дело, как и раньше, до войны еще ходили, без опас-
ки быть убитыми.
И дело, конечно, удастся: будет он, Ванька, пить вечером водку, с
девчонкою какой закрутит. А может и Люська встретится.
"Приодеться сначала, - оглядывал протиравшийся на локтях пиджак. При-
одеться, да. Пальто стального цвета и лакировки бы заказать".
Хорошо в новых сапогах!
Уверенно легко ходится. И костюм когда новый - приятно.
Стало весело. Засвистал.
Свернули уже на Фонтанку.
В это время из-за угла выбежал человек, оборванный, в валенках, нес-
мотря на весеннюю слякоть.
В руках он держал шапку и кричал тонким голосом:
- Хле-е-ба, граждане, хле-е-ба!
Ванька засмеялся. Очень уж смешной лохматый рваный старик в валенках
с загнутыми носками.
Славушка посмотрел вслед нищему:
- Шел бы на дело, чудик!
Засмеялся.
Недалеко от дома, куда нужно было итти, Славушка вынул из кармана
письмо:
- Ты грамотный? Прочитай фамилию. Имя я помню: Аксинья Сергеевна. А
фамилию все забываю.
Но Ванька тоже был неграмотный. Когда-то немного читал по-печатному,
да забыл.
- Чорт с ней! Без фамилии. Аксинья Сергеевна и хватит, - сказал
Ванька. Хазу же ейную знаешь?
- Верно! На кой фамилия? - Похряли! - решил Славушка, подняв зачем-то
воротник пиджака и глубже, на самые глаза, надвинул фуражку.
Недалеко от дома, где жила будущая жертва, начинался рынок-толкучка.
Ванька, догоняя Славушку в воротах дома, сказал тихо:
- Людки тут много. Чорт знает!
А Славушка спокойно ответил:
- Чего нам людка? Пустяки. Тихо сделаем - не первый раз.
---------------
Долго стучали в черную, обитую клеенкою, дверь.
Наконец, за дверью женский голос:
- Кто там?
- Аксинья Сергевна - здеся живут? - крикнул Славушка веселым голосом.
- А что надо?
- Письмецо от Тюрина.
Дверь отворилась. Высокая, худощавая женщина близоруко прищурилась.
- От Александра Алексеевича? - спросила, взяв в руки конверт. Пройди-
те! - добавила она, пропуская Славушку и Ваньку.
Славушка, толкнув локтем Ваньку, двинулся за женщиною:
- Постой, - сказал странным низким голосом.
Она обернулась. Ахнула тихо и уронила письмо.
А Славушка опять зашептал незнакомым голосом:
- Крикнешь, курва, - убью!
Ванька сделал несколько неслышных шагов в комнату, оставив Славушку с
женщиною в прихожей.
Револьвер запутался в кармане брюк. С трудом вытащил.
И когда вошел в комнату, услышал тихое пение:
Ах, моя Ривочка,
Моя ты милочка.
"Дочка "Ривочку" поет", - подумал Ванька и направился на голос в со-
седнюю комнату.
Пение прервалось. Звонкий девичий голос крикнул:
- Кто там?
Девушка в зеленом платье показалась на пороге.
- Кто-о?
И увидев Ваньку с револьвером, бросилась назад в комнату, пронзи-
тельно закричав:
- А-ай! Кара-у-ул!
Ванька вскрикнул, кинулся за нею. Испугался ее крика и того, что уз-
нал в девушке Люську.
- Люська! Не ори! - прокричал придавленным голосом и схватил ее за
руку.
Но она не понимала, не слышала ничего.
Дернув зазвеневшую форточку - пронзительно закричала:
- Спасите! Налетчики! Убивают!
Ванька не помня, что делает, поднял руку с револьвером. Мелькнуло в
голове: "Никогда не стрелял".
Гулко и коротко ударил выстрел. Оглушило.
Девушка, пошатнувшись, падала на него.
Не поддержал ее, отскочил в сторону, не опуская револьвера. Голова ее
глухо стукнулась о пол.
Пристально вгляделся в лицо убитой и увидев, что это - не Люська, -
замер в удивлении и непонятной тревоге.
А в комнате, которую только что пробежал Ванька, послышался заглушен-
ный женский крик и два выстрела один за другим.
А Ванька все стоял с револьвером в протянутой руке и тревога не про-
ходила.
Но вот послышался голос Славушки:
- Ванька! Чорт! Хрять надо. Шухер!
Ванька очнулся. Выбежал из комнаты, столкнулся со Славушкою.
У того дрожали руки и даже усы:
- Шухер! Хрять!
Славушка побежал на цыпочках, задел ногою, нечаянно, лежащую на полу,
свернувшуюся жалким клубком женщину.
Ванька бросился за ним.
Слышал, как хлопнула дверь.
В темном коридоре не сразу нашел выход.
Забыл расположение квартиры.
Слышал откуда-то заглушенный шум.
"Шухер!" - вспомнил Славушкин испуганный шопот.
Тоскливо заныло под ложечкою и зачесалась голова.
Тихо открыл дверь на лестницу и сразу гулко ударил в уши шум снизу.
Даже слышались отдельные слова:
- Идем! Чорт! Веди! Где был? В какой квартире? - кричал незнакомый
злой голос.
И в ответ ясно разобрал Славушкино бормотание.
"Сгорел", - подумал о Славушке.
Отступил назад в квартиру и захлопнул дверь.
Прошел мимо одного трупа к другому.
Не смотрел на убитую.
Только зачем-то снял шапку и бросил на подоконник.
Со двора несся неясный шум. Потом отчетливый голос:
- В семнадцатом номере... Один еще там...
Ванька поспешно отошел от окна.
А в дверь, что с лестницы - стучали.
В несколько рук, торопливо, беспрерывно.
И крики, удаленные комнатами и закрытыми дверями, казались особенно
грозными.
- Отворяй, дьявол!
- Эй, отвори, говорят! Э-эй!
И вдруг, откуда-то, со двора или с лестницы - прерывистый умоляющий
крик:
- Православ-ные!.. У-у-у!.. А-а-а!.. Право-слав...
Оборвался...
И когда затих, оборвался, этот жутким стоном пронесшийся крик, - по-
нял Ванька, - кричал Славушка.
Вспомнились вчерашние Славушкины слова: "Убивают на месте".
Опять ощутил боль под ложечкою. И задрожали колени.
Вынул из кармана револьвер.
Положил на пол за дверью.
Робкая надежда была:
"Без оружия, может, не убьют".
---------------
ГЛАВА ПЯТАЯ.
А в дверь все стучали.
Уже не кулаками - тяжелым чем-то.
Трещала дверь.
"Ворвутся - хуже", - тоскливо подумал Ванька.
Вспомнил, что засыпаясь надо быть спокойным.
Не грубым, не нахальным, но не надо бояться.
По крайней мере не доказывать видом, что боишься.
Ломтев еще учил: "Взял, мол, и веди. Не прошло и не надо".
Подумав так - успокоился на мгновение.
Подошел к двери, повернул круглую ручку французского замка.
В распахнувшуюся дверь ворвались, оттеснив Ваньку, люди.
Кричали, схватили.
- Даюсь! Берите! - крикнул Ванька. Не бей, братцы, только!
- Не бей? А-а-а! Не бей?
- А вы людей убивать, сволочи?
- Не бей?
- Ага!
- Не бей?
Глушили голоса. Теребили, крепко впившиеся в плечи, в грудь, руки.
А потом - тяжелый удар сзади, повыше уха.
Зашумело в ушах. Крики словно отдалились.
Вели, после, по лестнице с заложенными за спину руками.
Толкали. Шли толпою, обступив тесным кольцом.
Каждое мгновение натыкался то на чью-нибудь спину, то на плечо.
Ругались...
Ругань успокаивала. Скорее остынут!
Когда вывели во двор, запруженный народом, увидел Ванька лежащего,
головою в лужу, с одеждою, задранной на лицо, Славушку.
Узнал его по могучей фигуре, по толстым ногам в лакированных сапогах.
Страшно среди черной весенней грязи белел большой оголенный живот.
И еще страшнее стало от вдруг поднявшегося рева:
- А-а-а! Тащи-и!.. А-а-а!..
Шлепали рядом ноги. Брызгала грязь. Раз даже, брызнувшей грязью зале-
пило глаз.
В воротах теснее было, там столпилось много.
Опять - ругань. Опять ударил кто-то в висок.
- Не бей! - сказал Ванька негромко и беззлобно.
Из ворот повели прямо на набережную.
И, сразу тихо стало.
Только мальчишеский голос, звонкий, в толпе, прокричал:
- Пе-етька, скорей сюды! Вора топить будут!
От этого крика похолодело в груди.
Уперся Ванька. Брызнули слезы:
- Братцы! Товарищи!
От слез не видел ничего.
И вспомнил почему-то, как освобождали его, в революцию из тюрьмы.
Оттого ли вспомнил, что вели под руки так же, как тогда, оттого ли,
что крик такой же был несмолкаемый?
Или оттого, что всего два раза в жизни людям, многим людям, понадо-
бился он, Ванька Глазастый?
Прижатый к холодным липким перилам, с силою необычайною оттолкнулся
от них и закричал, плача:
- Братцы!
Но крепко схватили за ноги, отдирали ноги от земли.
- Православные! - крикнул Ванька и почудилось - не он кричит, а Сла-
вушка.
А потом перестали сжимать руки. Разжались. Воздух захватил грудь.
Засвистел в ушах.
Падая, больно ушибся о скользкое, затрещавшее и не понял сразу, что
упал в реку.
Только когда, проломив слабый весенний лед, погрузился в холодную во-
ду, сжавшую, как тисками бока и грудь - тогда взвыл самому себе непонят-
