Народ как начал сбегаться - выскочили они на улицу; Калуга боченок с
кипяченой водой сгреб и дворнику на голову - раз!
Хорошо - крышка открылась и вода чуть тепленькая, а то изуродовать
мог бы человека.
Калуга видом свирепый: высокий, плечистый, сутулый, рыжий, глаза кро-
вяные, лицо точно опаленное. Говорит - рявкает сипло. Что ни слово -
мать.
Про него еще слава: в Екатерингофе или в Волынке где-то вейку зарезал
и ограбил, но по недостаточности улик оправдался по суду.
И еще: с родной сестренкою жил как с женою. Сбежала сестра от него.
Калуга силен, жесток и бесстрашен.
Младенец ему под стать.
Ростом выше еще Калуги, мясист. Лицо ребячье: румяное, белобровое,
беловолосое.
Младенец настоящий!
И по уму дитя.
Вечно хохочет, озорничает, возится, не разбирая с кем: старух, стари-
ков мнет и щекочет, как девок, искалечить может шутя.
Убьет и хохотать будет. С мальчишками дуется в пристенок, в орлянку.
Есть может сколько угодно, пить - тоже.
Здоровый. В драке хотя Калуге уступает, но скрутить, смять может и
Калугу. По профессии - мясник. Обокрал хозяина, с тех пор и путается.
Калуга по специальности не то плотник, не то кровельщик, картонажник
или кучер - неизвестно.
С первого дня у Калуги столкновение произошло с царь-бабою.
Калуга заговорил на своем каторжном языке: в трех словах пять мате-
рей.
Анисья Петровна заревела:
- Чего материшься, франт? Здесь тебе не острог!
Калуга из-под нависшего лба глянул, будто обухом огрел, - да как
рявкнет:
- Закрой хлебало, сучья отрава! Не то кляп вобью!
Царь-баба мясами заколыхалась и присмирела.
Пожаловалась после своему повару.
Вышел тот, постоял, поглядел и ушел.
С каждым днем авторитет царь-бабы падал.
Калуга ей рта не давал раскрыть.
На угрозы ее позвать полицию свирепо орал:
- Катись ты со своими фараонами к чертовой матери на легком катере.
Или грубо балясничал:
- Чего ты на меня скачешь, сука? Все равно я с тобою спать не буду.
- Тьфу, чорт! Сатана, прости меня, господи! - визжала за стойкою
Анисья Петровна, - чего ты мне гадости разные говоришь? Что я потаскуха
какая, а?
- Отвяжись, пока не поздно! - рявкал Калуга, оскаливая широкие щелис-
тые зубы. Говорю: за гривенник не подпущу! На чорта ты мне сдалась, сви-
ная туша? Иди, вот, к мяснику, к Яшке. Ему по привычке с мясом возиться.
Яшка-а! - кричал он Младенцу: бабе мужик требуется. Ейный-то муж не со-
ответствует. Чево?.. Дурак! Чайнуху заимеешь. На-паях будем с тобой дер-
жать!
Младенец глуповато ржал и подходил к стойке:
- Позвольте вам представиться с заплаткой на ...
Крутил воображаемый ус. Подмигивал белесыми ресницами. Шевелил носком
ухарски выставленной ноги, важно подкашливал:
- Мадама! Же-ву-при пятиалтынный! Це, зиле, але журавле. Не хотит-
ся-ль вам пройтить-ся, там, где мельница вертится?..
- Тьфу! - плевалась царь-баба. Погодите, подлецы! Я, ей-богу, около-
точному заявлю.
- Пожалуйста, Анись Петровна, - продолжал паясничать Младенец. Только
зачем околоточного? Уж лучше градоначальника. Да-с. Только мы эту усю
полицию благородно помахиваем-с. Да-с. И вас, драгоценнейшая, таким-же
образом. Чего-с? Щей? Не желаю. Ах, вы про околоточного? Хорошо! Заявите
на поверке! Или в обчую канцелярию.
- Я те дам "помахиваю". Какой махальщик нашелся. Вот сейчас же пойду,
заявлю! - горячилась, не выходя, впрочем, из-за стойки, Анисья Петровна.
А Калуга рявкал, тараща кровяные белки:
- Иди! Зови полицию! Я на глазах пристава тебя поставлю раком. Треп-
ло! Заявлю! А чем ты жить будешь, сволочь? Нашим братом, шпаной да вором
только и дышишь, курва!
- Заведение закрою! Дышишь! - огрызалась хозяйка: - Много я вами жи-
ву. Этакая голь перекатная, прости господи! Замучилась!
Калуга свирепел:
- Замолчь, сучий род! Кровь у тебя из задницы выпили! Заболела тубер-
кулезом.
Младенец весело вторил:
- Эй! Дайте стакан мусора! Хозяйке дурно!
Такие сцены продолжались до тех пор, пока Анисья Петровна не набрала
в рот воды - не перестала вмешиваться в дела посетителей.
В тринадцатой стало весело. Шпана распоясалась. Хозяйку не замечали.
Повар никого уже не усмирял.
---------------
ГЛАВА ВТОРАЯ.
В жизни Глазастого произошло крупное событие: умер отец его,
Костька-Щенок. Объелся.
Случилось это во время знаменитого загула некоего Антошки Мельникова,
сына лабазника.
Антошка запойщик, неоднократно гулял со шпаною.
На этот раз загул был дикий. Все ночлежки: Макокина, "Тру-ля-ля" (дом
трудолюбия), на Дровяной улице гоп - перепоил Мельников так, что однажды
в казенках не хватило вина, в соседний квартал бегали за водкою.
Мельников наследство после смерти отца получил. Ну и закрутил, конеч-
но.
Такой уж человек пропащий!
В тринадцатую он пришел днем, в будни и заказал все.
Шпана заликовала.
- Антоша! Друг! Опять к нам?
- Чего, к вам? - мычал уже пьяный Антошка. Жрите и молчите. Хозяин!
Все, что есть - сюда!
Царь-баба, Федосеич, повар и шпана - все зашевелились. Из фартовых
только Маркизов, вопреки обыкновению, не пожелал принять участие в
гульбе.
Антошка уплатил вперед за все, сам съел кусок трески и выпил стакан
чая.
Сидел, посапывая, уныло опустив голову.
- Антоша! Выпить бы? А? - подъезжала шпана.
- Выпить?.. Да... И... музыкантов! - мычал Антошка. Баянистов самых
специяльных.
Разыскали баянистов. Скоро тринадцатая заходила ходуном. От гула и
говора музыки не слышно.
Вся шпана - в доску. Там поют, пляшут, здесь - дерутся, там пьяный
веселый Младенец-Яшка задирает подолы старухам, щекочет, катышком катя
по полу пьяного семидесятилетнего старика-кусочника Нила. Бесится, пеной
брыжжет старик, а Яшка ему подняться не дает.
Как сытый большой кот сидит над мышенком.
- Яшка! Уморишь старика! Чорт! - кричат, хохоча, пьяные.
Привлеченный необычайным шумом околоточный, только на секунду смутил
шпану.
Получив от Мельникова, секретно, пятерку, полицейский, козыряя, ушел.
На следующий день Мельников чудил. За рубль нанял одного из членов
"святого семейства", Трошку, обладателя шикарных, как у кота, усов.
Сбрил ему один ус.
До вечера водил Трошку по людным улицам, из трактира в трактир и даже
в цирк повел. С одним усом. За рубль.
Потом поймал где-то интеллигентного алкоголика Коку Львова, сына пол-
ковника.
Кока, выгнанный из дома за беспутство, окончательно спустившийся, был
предметом насмешек и издевательств всех гулеванов.
Воры с фарта всегда нанимали его делать разные разности: ходить в
белье по улице, есть всякую дрянь. Даже богомол Кобыла и тот однажды на-
нял Коку ползать под нарами и петь "Христос воскресе" и "ангел вопияше".
А домушник Костя Ломтев, человек самостоятельный, деловой, при часах
постоянно, сигары курил и красавчика-плашкета, жирного, как поросенок,
Славушку такого будто шмару содержал - барин настоящий Костя Ломтев, а
вот специально за Кокою приходил, нанимал для своего плашкета.
Славушка капризный, озорник. Издевался над Кокою - лучше не приду-
мать: облеплял липкими бумагами от мух, заставлял есть мыло и сырую кар-
тошку, кофе с уксусом пить и лимонад с прованским маслом, пятки чесать
по полтиннику в ночь.
Здорово чудил плашкет над Кокою!
Теперь Мельников, встретив Коку, велел ему следовать за собою, купил
по дороге на рубль мороженого, ввалил все десять порций в Кокину шляпу и
заставил того выкрикивать: "Мороженое!.."
За странным продавцом бродили кучи народа.
Мельников натравлял мальчишек на чудака.
Полицейские, останавливающие Коку, получали, незаметно для публики,
от Мельникова на водку и шествие продолжалось.
В тринадцатой, куда пришел Мельников с Кокою, уже был Ломтев со Сла-
вушкою. Повидимому, кто-нибудь из плашкетов сообщил им, что Кока нанят
Мельниковым.
В ожидании Коки Ломтев со Славушкою сидели за столом.
Ломтев высокий, густоусый мужчина с зубочисткою во рту, солидно читал
газету, а Славушка, мальчуган лет пятнадцати, с лицом розовым и пухлым,
как у маленьких детей после сна, сидел развалясь, с фуражкою, надвинутой
на глаза и сосал шоколад, изредка отламывая от плитки кусочки и бросая
на пол.
Мальчишки, сидящие в отдалении, на полу, кидались за подачкою, дра-
лись как собаки из-за кости.
Славушка тихо посмеивался, нехотя сося надоевший шоколад.
Когда вошли Мельников с Кокою, Славушка крикнул:
- Кока! Лети сюда.
Тот развязно подошел. Сказал, не здороваясь, с некоторой важностью:
- Сегодня он меня нанял.
И кивнул на Мельникова.
- И я нанимаю! Какая разница? - слегка нахмурился мальчуган.
Протянул розовую со складочками в кисти, руку, с перстнем на безымян-
ном пальце:
- Целуй за гривенник!
Кока насмешливо присвистнул.
- Полтинник еще туда-сюда.
Мельников кричал:
- Чего ты с мальчишкою треплешься? Иди!
Кока двинулся. Славушка сказал сердито:
- Чорт нищий! Пятки мне чешешь за полтинник всю ночь, а с голодухи
лизать будешь и спасибо скажешь. А тут ручку поцеловать и загнулся:
Па-алтинник! Какой кум королю объявился. Ну, ладно, иди получай деньги!
Кока вернулся, чмокнул Славушкину руку. Мальчуган долго рылся в ко-
шельке.
Мельников уже сердился:
- Кока! Иди, чорт! Расчет дам!
А Славушка копался.
- Славенька, скорее! Слышишь, зовет? - торопил Кока.
- Ус-пе-ешь! - тянул мальчишка. - С петуха сдачи есть?
- С пяти рублей? Откуда же? - замигал Кока.
- Тогда получай двугривенный.
Но Ломтев уплатил за Славушку. Не хотел марать репутации.
Кока поспешил к Мельникову.
Славушка крикнул вслед:
- Чтоб я тебя, стервеца, не видал больше! Дорого берешь, сволочь!
Нахмурясь, засвистал. Вытянул плотные ноги в мягких лакированных са-
пожках.
Ломтев достал сигару, не торопясь вынул из замшевого чехольчика нож-
ницы, обрезал кончик сигары.
Шпана зашушукалась в углах. Ломтева не любили за причуды. Еще бы! В
живопырке и вдруг - барин с сигарою, в костюме шикарном, в котелке, усы
расчесаны, плашкет толстомордый в перстнях, будто в "Буффе" каком!
Ломтев, щурясь от дыма, наклонился к мальчугану, спросил ласково:
- Чего дуешься, Славушка?
- Найми Коку! - угрюмо покосился из-под козырька мальчишка.
- Чудак! Он нанят. Сейчас он к нам не пойдет! Ты же видишь - тот фра-
ер на деньги рассердился.
- А я хочу! - капризно выпятил пухлую губу Славушка. А если тебе де-
нег жалко, значит ты меня не любишь.
Ломтев забарабанил пальцем по столу. Помолчав, спросил:
- Что ты хочешь?
Славушка, продолжая коситься, раздраженно ответил:
- А тебе чего? Денег жалко, так и спрашивать нечего.
- Жалко у пчелки. А ты толком говори: чего хочешь? - нетерпеливо
хлопнул ладонью по столу Ломтев.
- Хочу, чтобы мне, значит, плевать Коке в морду, а он, пущай не ути-
рается. Вот чего!
Мальчишка закинул ногу на ногу. Прищелкнул языком. Смотрел на Ломтева
вызывающе.
Ломтев направился к столу, где сидели Мельников с Кокою, окруженные
шпаною.
Повел переговоры.
Говорил деловито, осторожно отставив руку с сигарою, чтобы не уронить
пепла. Важничал.
- Мм... вы понимаете. Мальчик всегда с ним играет.
- А мне что? - таращил пьяные глаза Мельников. - Я нанял и баста!
- Я вас понимаю, но мальчугашка огорчен. Сделайте удовольствие ребен-
ку. Мм... Он только поплюет и успокоится. И Коке лишняя рублевка не ме-
шает. Верно, Кока?
- Я ничего не знаю, - мямлил пьяный Кока: - Антон Иваныч мой господин
сегодня. Пусть он распоряжается. Только имейте в виду, я за рубль не
согласен. Три рубля. Слышите?
- Ладно, сговоримся, - отмахнулся Ломтев. - Так уступите на пару ми-
нуток?
Мельников подумал, махнул рукою.
- Ладно! Пускай человек заработает. Этим кормится, правильно. Вали,
Кока! Видишь, как я тебе сочувствую!
