ножки целовать, щекотать. А я щекотки не понимаю. Приятность одна и боле
ничего. Так он меня и приучил. Стал я ему приказывать: "Чеши", говорю.
Он и чешет. Хороший человек! Первый человек, можно сказать. Любил он ме-
ня за то, что я здоровый, жиряк. Я, бывало, окороками пошевелю: "Смотри,
- говорю, - Андрияша. Вот что тебя сушит". Он прямо, что пьяный сделает-
ся.
Славушка весело смеется.
- А с пьяным что я с ним вытворял, господи! - продолжает паренек. Он,
знаешь, что барышня - нежненький. В чем душа. А я - жиряк. Отыму, напри-
мер, вино.
Осердится. Лезет отымать бутылку. Я от него бегать. Он за мной. Выр-
вет, кое-как. Я сызнова отыму. Так у нас и идет. А он от тюрьмы нервен-
ный и грудью слабый. Повозится маленько и задышится. Тут я на него и
напру, что бык. Сомну, это, сам поверх усядусь и рассуждаю: "Успокойте,
мол, ваш карахтер. Не волнуйтеся, а то печенка лопнет"... А он бесится,
матерится на чем свет, а я разыгрываю: "Не стыдно, - говорю: старый ты
ротный, первый делаш, можно сказать, а плашкет тебя задницей придавил".
Натешусь - отпущу. И вино отдаю, понятно. Очень я его не мучил, жалел.
Славушка замолкает. Потом говорит, потягиваясь:
- Еще немножечко, Ваня. Зубы никак прошли. Да и надоело мне валяться.
Ты, брат, знаешь, что я тебе скажу? Ты жри больше, ей-богу! Видел, как я
жру? И ты так же. Толстый будешь, красивый. У тощего какая же красота?
Мясом, как я, обрастешь - фрайера подцепишь. Будет он тебя кормить, по-
ить, одевать и обувать. У Кости товарищи, которые на меня что волки за-
рятся. Завидуют ему, что он такого паренька заимел.
Письма мне слали, ей-ей. Да...
Всех я их с ума посводил харей своей да окороками, вот. И то сказать:
такие жирные плашкеты разве из барчуков которые. А нешто генерал какой
али граф отдадут ребят своих вору на содержание? Ха-ха!.. А из шпаны
ежели, так таких, как я во всем свете не найтить. Мелочь одна: косола-
пые, чахлые, шкилеты. Ты, Ванюшка, еще ничего, много паршивее тебя быва-
ют. А жрать будешь больше - совсем выправишься. Слушай меня! Верно тебе
говорю: жри и все!
---------------
Костя Ломтев жил богато. Зарабатывал хорошо. Дела брал верные. С ба-
рахольной какой хазовкою и пачкаться не станет.
Господские все хазы катил. Или магазины.
Кроме того, картами зарабатывал. Шуллер первосортный.
Деньги клал на книжку: на себя и на Славушку.
Костя Ломтев - деловой!
Такие люди воруют зря! Служить ему надо, комиссионером каким заде-
латься, торговцем.
Не по тому пути пошел человек.
Другие люди живут, а такие, как Костя - играют.
Странно, но так.
Все - игра для Кости.
И квартира роскошная, с мягкою мебелью, с цветами, с письменным сто-
лом - не игрушка разве?
Для чего вору, спрашивается, письменный стол?
И сигары ни к чему. Горько Косте от них - папиросы лучше и дешевле. А
надо фасон держать.
Барин, так уж барином и быть надо.
В деревне когда-то, в Псковской губернии, Костя пахал, косил, любил
девку Палашку или Феклушку.
А тут - бездельничал.
Не работа же - замки взламывать? И, вместо женщины - с мальчишкою
жил.
Вычитал в книжке о сербском князе, имевшем любовником подростка-ла-
кея, и завел себе Славушку.
Играл Костя!
В богатую жизнь играл, в барина, в сербского князя.
С юности он к книжкам пристрастился.
И читал все книжки завлекательные: с любовью, с изменами и убийства-
ми.
Графы там разные, королевы, богачи, аристократы.
И потянуло на такую же жизнь. И стал воровать.
Другой позавидовал бы книжным и настоящим богачам. Ночи, может, не
поспал бы, а на утро все равно на работу бы пошел.
А Костя деловой был!
Бросил работу малярную свою. И обворовал квартиру.
Первое дело - на семьсот рублей.
Марка хорошая!
Играл Костя!
И сигары и шикарные костюмы - и манеры барские, солидные - все со
страниц роковых для него романов.
Богачи по журналам одеваются, а Костя, вот, по книгам жил.
И говорил из книг и думал по-книжному.
И товарищи его так же.
Кто как умел, играл в богатство.
У одних хорошо выходило - другие из тюрем не выходили.
Но почти все играли.
Были, правда, другого коленкора воры, в роде того же Селезня из быв-
шей тринадцатой.
У тех правило: кража для кражи.
Но таких мало.
Таких презирали, дураками считали.
Солидные, мечтающие о мягких креслах, о сигарах с ножницами, Ломтевы
- Селезней таких ни в грош не ставили.
У Ломтева мечта - ресторан или кабарэ открыть.
Маркизов, ограбивший Мельникова во время разгрома тринадцатой, у себя
на родине, в Ярославле, где-то открыл трактир.
А Ломтев мечтал о ресторане. Трактир - грязно.
Ресторан, или еще лучше - кабарэ, с румынами разными, с певичками.
Вот это - да!
И еще хотелось изучить французский и немецкий языки.
У Кости книжка куплена на улице за двугривенный: "Полный новейший са-
моучитель немецкого и французского языка".
---------------
Костя Ломтев водил компанию с делашами первой марки.
Мелких воришек, пакостников - презирал. Говорил:
- Воровать, так воровать, чтобы не стыдно было судимость схватить.
Чем судиться за подкоп сортира или за испуг воробья, лучше на завод итти
вала вертеть или стрелять по лавочкам.
На делах брал исключительно деньги и драгоценности.
Одежды, белья - гнушался.
- Что я тряпичник, что ли? - искренно обижался, когда компанионы
предлагали захватить одежду.
Однажды Костя по ошибке взломал квартиру небогатого человека.
Оставил на столе рубль и записку: "Сеньор! Весьма огорчен, что нап-
расно потрудился. Оставляю деньги на починку замка".
И подписался буквами: "К. Л.".
Труда ни в каком виде не признавал.
- Пускай медведь работает, у него голова большая.
Товарищи ему подражали. Он был авторитетом.
- Костя Ломтев сказал!
- Костя Ломтев не признает этого!
- Спроси у Ломтева у Кости.
Так в части, в тюрьме говорили. И на воле - тоже.
Его и тюремное начальство и полиция и в сыскном - на "вы".
"Тыкать" не позволит. В карцер сядет, а невежливости по отношению к
себе не допустит.
Такой уж он важный, солидный.
Чистоплотен до отвращения.
Моется в день по несколько раз. Ногти маникюрит, лицо на ночь березо-
вым кремом мажет, бинтует усы.
Славушку донимает чистотою:
- Мылся? Зубы чистил? Причешись.
Огорчается всегда Славушкиными руками.
Пальцы некрасивые: круглые, тупые, ногти плоские, вдавленные в мясо.
- Руки у тебя, Славка, не соответствуют, - морщится Костя.
- А зато кулак какой, гляди! - смеется толстый Славушка, показывая
увесистый кулак, - тютю дам, сразу три покойника.
Славушка любит русский костюм: рубаху с поясом, шаровары, мягкие ла-
кировки. И московку надвигает на нос.
Косте нравится Славушка в матросском костюме, в коротких штанишках.
Иногда, по просьбе Кости, наряжается так в праздники; дуется тогда,
ворчит:
- Нешто с моей задницей возможно в таких портках? Сядешь и здрасте. И
без штанов. Или ногу задрать и страшно.
- А ты не задирай! Подумаешь, какой певец из балета - ноги ему зади-
рать надо! - говорит Костя, разглядывая с довольным видом своего жирного
красавца, как помещик откормленного поросенка.
Ванькою не интересовался.
- Глазята приличные, а телом не вышел, - говорил Ломтев. - Ты, Сла-
вушка, в его годы здоровее, поди, был? Тебе, Ваня, сколько?
- Одиннадцать! - краснел Ванька, радуясь, что Ломтев им не интересу-
ется.
- Я в евонные года много был здоровше, - хвастал Славушка. - Я таких,
как он, пятерых под себя возьму и песенки петь буду: "В дремучих лесах
Забайкалья", - запевал озорник.
- Крученый! - усмехался в густые усы Костя.
Потом добавлял серьезно:
- Надо тебя, Ванюшка, к другому делу приспособить. Живи пока. А потом
я тебе дам работу.
"Воровать", - понял Ванька, но не испугался.
К Ломтеву нередко приходили гости. Чаще двое: Минька-Зуб и Игнат-
ка-Балаба. А один раз с ними вместе пришел Солодовников Ларька, только
что вышедший из Литовского замка, из арестантских рот.
Солодовников - поэт, автор многих распространенных среди ворья песен.
"Кресты", "Нам трудно жить на свете стало", "Где волны невские свин-
цовые целуют сумрачный гранит" - песни эти известны и в Москве, а может
и дальше.
Ваньке Солодовников понравился.
Не было в нем ни ухарской грубости, ни презрительной важности, как у
прочих делашей.
Прямой взгляд. Прямые разговоры. Без подначек, без жиганства.
И веселость. И ласковость.
И Зуб и Балаба отзывались о Солодовникове хорошо:
- Душевный человек! Не наш брат - хам. Голова.
- Ты, Ларион, все пишешь? - полу-ласково, полу-насмешливо спрашивал
Ломтев.
- Пишу. Куда же мне деваться?
- Куда? В роты опять, куда же денешься? - острил Костя.
- Все мы будем там! - махал рукою Ларька.
День выхода Солодовникова из рот праздновали весело.
Пили, пели песни.
Даже Костя выпил рюмки три коньяку и опьянел.
От пьяной веселости он потерял солидность. Смеялся мелким смешком,
подмигивая, беспрерывно разглаживая усы.
Временами входил в норму. Делался серьезным, значительно подкашливал,
важно мямлил:
- Мм... Господа, кушайте! Будьте как дома. Ларион Васильич, вам бу-
тербродик? Мм... Славушка, ухаживай за гостями. Какой ты, право...
Славушка толкал Ваньку локтем:
- Окосел с рюмки.
Шаловливо добавил:
- Надо ему коньяку в чай вкатить.
А Ломтев опять терял равновесие: "господа" заменял "братцами", "Лари-
она Васильевича" - "Ларькою".
- Братцы! Пейте! Чего вы там делите? Минька, чорт! Не с фарту пришел.
А Минька с Балабою грызлись:
- Ты, сука, отколол вчерась! Я же знаю. Э, брось крученому вкручи-
вать. Мне же Дуняшка все на чистоту выложила, - говорил Минька.
Балаба клялся:
- Истинный господь - не отколол! Чтоб мне пять пасок из рот не выхо-
дить. Много Дунька знает, я ее, стерьву, ей-богу, измочалю. Что она от
хозяина треплется, что-ли?
А Солодовников, давно не пивший, был уже на взводе.
Склонив голову на ладонь, покачивался над столом и пел тонким, захле-
бывающимся голосом песню собственного сочинения:
Скажи, кикимора лесная,
Скажи, куда на гоп пойдешь?
Возьми меня с собой, дрянная,
А то одна ты пропадешь.
О, нежное мое созданье,
Маруха милая моя,
Скажи, сегодня где гуляла
И что достала для меня?
Притихшие Минька с Балабою пьяно подхватили:
Гуляла я сегодня в "Вязьме",
Была я также в "Кобозях".
Была в "Пассаже" с пасачами
Там пели песню: "Во лузях",
К нам прилетел швейцар с панели
Хотел в участок нас забрать
За то, что песню мы запели,
Зачем в "Пассаж" пришли гулять.
Ломтев раскинул руки в сторону, манжеты выскочили.
Зажмурился и, скривя рот, загудел басом:
Гуляла Пашка-Сороковка
И с нею Манька-Бутерброд,
Мироновские, Катька с Юлькой,
И весь фартовый наш народ!..
Потом все четверо и Славушка - пятый:
Пойдем на гоп, трепло, скорее,
А то с тобой нас заметут,
Ведь на Литейном беспременно
Нас фигаря давно уж ждут.
А Солодовников закричал сипло:
- Стой, братцы! Еще придумал. Сейчас вот. Ах! Как? Да!
Запел на прежний мотив:
В Сибирь пошли на поселенье
Василька, Ванька, Лешка-Кот,
Червинский, Латкин и Кулясов -
Все наш, все деловой народ.
Солодовников манерно раскланялся, но тотчас же опустился на стул и,
склонив голову на руку, задремал.
А Ломтев глупо хохотал, разглаживая усы. Потом поднялся, пошатываясь
(славушкин чай с коньяком подействовал), подошел к Солодовникову:
- Ларя! Дай я тебя поцелую. Чудесный ты, человек, Ларя! В роде ты как
Лермонтов. Знаешь Лермонтова, писателя? Так и ты. Вот как я о тебе пони-
маю. Слышишь, Ларя? Лермонтова знаешь? Спишь, чо-орт!
