скорчит, не найдя меня там. Но мне было не до потехи, у меня от холода зуб
на зуб не попадал.
Что он сделал дальше, я мог только догадываться, так как почти ничего
не видел при бледном свете звезд. Но я был уверен, что первым делом он
обошел весь остров и убедился, что никакие другие лодки к берегу не
приставали. Всякое судно неизбежно оставило бы след в иле.
Удостоверившись, что я никак не мог уплыть с острова, он пустился на
поиски. Наткнувшись на кучу раковин, он стал одну за другой чиркать спички
и пошел по моему следу. При каждой вспышке мне было ясно видно его
зловещее лицо. От запаха горящей серы у него першило в горле, и от его
надсадного кашля я дрожал еще пуще, не смея шелохнуться в холодном иле.
Обилие следов его озадачило. Однако вскоре он, как видно, сообразил,
что я где-нибудь у берега, сделал несколько шагов по направлению ко мне,
присел на корточки и долго всматривался во мрак. Нас разделяло не более
пятнадцати футов, и, догадайся он зажечь спичку, мне бы несдобровать.
Но он вернулся на берег и, чиркая спичками, полез на скалистую гряду.
Близкая опасность заставила меня искать спасения. Не рискуя встать во весь
рост, так как Желтый Платок наверняка услышал бы мои шаги, я стал
передвигаться ползком. По-прежнему держась следа, оставленного китайцами,
я полз так до самой воды. Очутившись на глубине трех футов, я пошел вброд
вдоль берега.
Вдруг у меня мелькнула мысль: вот бы найти ялик, на котором приплыл
Желтый Платок, и удрать. Но он как будто угадал мое намерение, спустился
на берег и поспешил к ялику, чтобы проверить, на месте ли он. Пришлось
повернуть обратно. То вброд, по горло в воде, то вплавь, без единого
всплеска я отдалился на добрую сотню футов от того места, куда раньше
причалила джонка. Потом я снова забрался в ил и лег ничком.
Желтый Платок опять вышел на берег, обшарил весь остров и вернулся к
куче раковин. Я словно читал его мысли. Наверняка он рассуждал так: ни
одна душа не может попасть на остров или покинуть его, не оставив в иле
следов. А между тем он нашел только две цепочки следов - одна вела от
ялика, а другая - от того места, где стояла джонка. На острове меня нет.
Значит, я ушел по какому-нибудь из двух следов. Он только что ходил к
своему ялику и убедился, что меня там нет и там, значит, я мог уйти только
по следу, который вел от джонки. Он решил проверить это предположение и
пошел через ил, зажигая на ходу спички.
Дойдя до того места, где я залег в первый раз, он остановился: должно
быть, увидел вмятину от моего тела. Потом по моему следу он вошел в воду,
но сразу потерял его - да и мудрено было видеть следы на глубине трех
футов. Вместе с тем, так как отлив еще не кончился, он легко нашел ямину,
оставленную в иле джонкой. Всякое другое судно, если бы оно причалило к
острову, непременно оставило бы такой след. А раз его нет, - ясно, я
схоронился где-нибудь в иле.
Но искать темной ночью в огромном болоте человека - все равно, что
искать иголку в стоге сена, и китаец понял бесполезность своей затеи. Он
вернулся на остров и некоторое время рыскал по берегу. Я весь продрог, и
лишь надежда, что он махнет на меня рукой, придавала мне силы. Наконец он
сел в свой ялик и отчалил от острова. Но тут меня охватили сомнения. А
вдруг это западня? Вдруг он уплыл только для того, чтобы выманить меня на
берег?
Чем больше я думал об этом, тем больше мне казалось, что, отчаливая,
он слишком громко ударял по воде веслами. И я остался лежать в холодном
иле. Меня била дрожь, поясницу невыносимо ломило, и мне понадобилось все
мое мужество, чтобы, несмотря ни на что, не двинуться с места.
По счастью я не вышел из своего убежища, а через час смутно различил
на берегу какую-то движущуюся тень. Я стал пристально вглядываться в
темноту, но прежде чем мне удалось что-либо увидеть, слух мой уловил
знакомый надсадный кашель. Оказывается, Желтый Платок тайком причалил к
острову с другой стороны и теперь крался вдоль берега, надеясь захватить
меня врасплох.
После этого я еще не один час пролежал в илистом болоте, боясь выйти
на берег, хотя Желтый Платок не подавал больше никаких признаков жизни.
Порой мне казалось, что я не выдержу и умру от холода. Мне и не снились
такие ужасные страдания. Я до того окоченел, что в конце концов даже
перестал дрожать. Зато мои мускулы и кости начали нестерпимо ныть - это
была настоящая пытка. Прилив давно уже начался, и я, спасаясь от воды, фут
за футом двигался к берегу. Полная вода наступила в три часа ночи, и я
полуживой выполз на берег; если бы Желтый Платок набросился теперь на
меня, я не смог бы и пальцем шевельнуть.
На мое счастье, его здесь не было. Он плюнул на меня и вернулся в
свой поселок на мыс Педро. Но я все равно был в плачевном состоянии и в
любую минуту мог отдать богу душу. Я не в силах был стоять на ногах, а тем
более ходить. Моя одежда, насквозь пропитанная илом, леденила тело.
Казалось, мне никогда не удастся ее снять. Пальцы онемели и не гнулись,
силы оставили меня, и я провозился целый час, прежде чем стянул с себя
башмаки. Я не мог разорвать кожаные шнурки, а развязать их было чертовски
трудно. Несколько раз я принимался бить застывшими руками о камни, чтобы
хоть немного разогнать кровь. По временам я был уверен, что вот-вот умру.
Наконец - казалось, прошла целая вечность - мне удалось раздеться
догола. Вода была в двух шагах, я дополз до нее и смыл с себя ил. Но я не
мог встать, не мог ходить, а лежа без движения, наверняка бы замерз.
Оставалось только одно: ценой невыносимой боли ползать медленно, как
улитка, взад и вперед по берегу. Я ползал так до изнеможения, а когда на
востоке забрезжил рассвет, совсем выбился из сил. Небо порозовело, золотой
шар солнца поднялся над горизонтом, и его лучи осветили мое недвижимое
тело на куче раковин.
Потом, как во сне, я увидел знакомый парус - это "Северный олень",
подгоняемый свежим утренним ветерком, выскользнул из устья реки
Сан-Рафаэль. Сон мой то и дело обрывался. Многого я совсем не помню. Помню
только, как появился парус, как "Северный олень" отдал якорь в нескольких
футах от берега, и маленькая шлюпка отвалила от борта, как гудела в каюте
печурка, раскаленная докрасна, а я лежал, с головы до ног закутанный в
одеяла, только плечи и грудь были обнажены, и Чарли немилосердно растирал
их, а Нейл Партингтон поил меня горячим, как огонь, кофе, обжигая мне рот
и горло.
Но несмотря ни на что, скажу я вам, это было чертовски приятно. Когда
мы пришли в Окленд, я уже снова глядел молодцом, хотя Чарли и Нейл
боялись, что я схватил воспаление легких, а миссис Партингтон первые
полгода после того, как я начал учиться в школе, все ждала, что вот-вот у
меня начнется скоротечная чахотка.
Время летит быстро. Кажется, только вчера мне было шестнадцать лет и
я плавал на шлюпе рыбачьего патруля. А ведь сегодня утром я прибыл из
Китая на баркентине "Жнец", капитаном которой я теперь стал. Завтра утром
я зайду на ней в Окленд, чтобы повидать Нейла Партингтона и его семью, а
потом - в Бенишию к Чарли Ле Гранту вспомнить старые добрые времена.
Впрочем, нет, пожалуй, в Бенишию мне ходить незачем. Ведь вскоре состоится
свадьба, на которой мне суждено сыграть не последнюю роль. Невесту зовут
Алиса Партингтон, а поскольку Чарли обещал быть шафером, придется ему
самому приехать в Окленд.
ЖЕМЧУГ ПАРЛЕЯ
1
Канак рулевой повернул штурвал, "Малахини" послушно стала носом к
ветру и выпрямилась. Передние паруса вяло повисли; раздалось дробное
пощелкивание концов троса о парус и скрип поспешно выбираемых талей; ветер
снова наполнил паруса, шхуна накренилась и легла на другой галс. Хотя было
еще раннее утро и дул свежий бриз, пятеро белых, расположившихся на юте,
были одеты очень легко: Дэвид Гриф и его гость, англичанин Грегори
Малхолл, - в пижамах и китайских туфлях на босу ногу, капитан и его
помощник - в нижних рубашках и парусиновых штанах, а второй помощник
капитана все еще держал рубашку в руках, не имея ни малейшего желания
надеть ее. Пот струился у него на лбу, и он жадно подставлял обнаженную
грудь ветру, не приносившему прохлады.
- Экая духота, и ветер не помогает, - с досадой сказал он.
- Что там делается на западе, хотел бы я знать, - проворчал Гриф.
- Это ненадолго, - отозвался голландец Герман, помощник капитана. -
Ветер и ночью все менялся: то так повернет, то этак.
- Что-то будет! Что-то будет! - мрачно произнес капитан Уорфилд,
обеими руками разделяя надвое бороду и подставляя подбородок ветру в
напрасной надежде освежиться. - Вот уже две недели погода какая-то шалая.
Порядочного пассата три недели не было. Ничего понять нельзя. Вчера на
закате барометр стал колебаться - и сейчас еще пляшет. Люди сведущие
говорят, что это ровно ничего не значит. А только не нравится мне это!
Действует на нервы, знаете. Вот так он плясал и в тот раз, когда пошел ко
дну "Ланкастер". Я тогда был мальчишкой, но отлично помню. Новенькое
судно, четырехмачтовое, и обшивка стальная, а затонуло в первый же рейс.
Капитан не перенес удара. Он сорок лет плавал на судах Компании, а после
этого и года не протянул - истаял, как свеча.
Несмотря на ветер и на ранний час, все задыхались от жары. Ветер
только дразнил, не принося прохлады. Не будь он насыщен так влагой, можно
было бы подумать, что он дует из Сахары. Не было ни пасмурно, ни туманно -
ни намека на туман, и, однако, даль казалась расплывчатой и неясной. На
небе не видно было облаков, но его заволокла густая мгла, и лучи солнца не
могли пробиться сквозь нее.
- Приготовиться к повороту! - спокойно и внушительно распорядился
капитан Уорфилд.
Темнокожие матросы канаки в одних коротких штанах стали к шкотам; все
их движения были плавны, но быстры.
- Руль на ветер! На борт!
Рулевой мгновенно перебрал ручки штурвала, и "Малахини" изящным и
стремительным движением переменила галс.
- Да она просто чудо! - воскликнул Малхолл. - Не знал я, что в Южных
морях купцы ходят на яхтах.
- Она была построена в Глостере как рыбачье судно, - пояснил Гриф, -
а у глостерских судов и корпус, и оснастка, и ход такой, что никакой яхте
не уступят.
- А ведь устье лагуны перед вами, почему же вы не входите? -
критически заметил англичанин.
- Попробуйте, капитан Уорфилд, - предложил Гриф. - Покажите гостю,
что значит входить в лагуну при сильном отливе.
- Круче к ветру! - отдал команду капитан.
- Есть круче к ветру! - повторил канак, слегка поворачивая штурвал.
"Малахини" направилась к узкому проходу в лагуну длинного и узкого
атолла своеобразной овальной формы. Казалось, он возник из трех атоллов,
которые некогда сомкнулись и срослись в один. На песчаном кольце атолла
местами росли кокосовые пальмы, но там, где песчаный берег был слишком
низок, пальмы не росли, и в просветах сверкала лагуна; вода в ней была как
зеркало, едва подернутое рябью. Эта неправильной формы лагуна простиралась
на много квадратных миль, и в часы отлива воды ее рвались в открытое море
через единственный узкий проток. Так узок был проток и так силен напор
устремившейся в него воды, что казалось - это не просто вход в лагуну, а
стремнина бурной реки. Вода кипела, кружила, бурлила и рвалась вон из
пролива крутыми, зубчатыми, увенчанными белой пеной валами. Удар за ударом
наносили "Малахини" эти вздымавшиеся ей навстречу валы, и каждый удар,
